POV Tom. Я не помню, что было последние двое суток

Я не помню, что было последние двое суток. Кажется, я пил, кажется, много, кажется, бил посуду, зеркала, вазы, тарелки и прочие хрупкие и не очень предметы интерьера. Я просто выпал из мира. Пил, плакал, рушил все и снова пил, плакал, рушил...

Мое сознание вернулось вместе с лучшим другом и парой пощечин, хотя скорее это был отличный хук левой, который поставил мои мозги на место.

Я долго рассказывал другу, что со мной случилось, и что я не знаю, как быть и жить дальше. Мой дом стал таким пустым и... холодным. Без НИХ. Никто не разбрасывал где попало вещи, не выливал какао на белоснежные ковры и мебель, не бил дорогую посуду, не смеялся, не смотрел мультики, не просил прощения, не готовил... Не шлепали босые пяточки по лестнице, и никто не читал Гарри Поттера на диване в гостиной...

Когда я все это изложил Георгу, то он лишь взял фото с камина, НАШЕ фото, и сказал мне одну потрясающую в своей простоте и гениальности вещь:

- Ты придурок, Трюмпер, - поймав мой вопросительный взгляд, он пояснил: – Ты угробил двое суток хрен знает на что вместо того, чтобы вернуть их и сказать самое главное.

- Но я не знаю адреса... - попытался оправдаться я.

- О боже, Том, ты что, вчера родился? – вздохнул Георг и сел напротив. – Или ты вдруг стал банкротом, и у тебя нет денег, чтобы заплатить за столь важную информацию?..

- Я... - черт-черт-черт! Подрываюсь с места и бегу за телефоном, но в дверях резко разворачиваюсь и задаю очередной тупой вопрос: - А что мне им сказать-то?

- Что любишь их, идиот, - беззлобно рассмеялся друг.

***

Это и вправду оказалось просто. За десять тысяч евро начальство Билла в лице фрау Эммерсон любезно поделилось дополнительной информацией о нем, а именно адресом.

Я очень удивился, когда узнал, что Билл живет в Майнце. Почему-то я был свято уверен, что он из Гамбурга. Но нет, Майнц.

Слава богу, поезда туда ходили часто. И вечером 31 декабря я должен был быть у него.

Я собрал все подарки, которые мы покупали девочкам, наши фотографии, тонкий браслет, оставшийся болтаться на прикроватной тумбочке в спальне Билла, и забытые в спешке домашние тапки сорок третьего размера.

Прежде чем ехать к нему, я заехал в цветочный. Как жаль, что я так и не догадался спросить, какие цветы он любит. Пришлось быть банальным и пошлым – полсотни светло-розовых роз. Я бы купил сотню, но в канун Нового года в магазинчике не оказалось подобного количества цветов, а ждать мне не хотелось. Следующей в очереди была кондитерская – огромный торт для близняшек и корзинка с засахаренными фруктами для Билла. Он очень любит грызть их, когда читает или смотрит телевизор. И затем с дрожью в сердце – к Биллу.

Через час после того, как поезд Берлин – Майнц прибыл на перрон, я стоял перед подъездом огромной многоэтажки. С букетом цветов, сумкой вещей, тортом и волнением, вызывавшем дрожь во всем теле.

Домофон и лифт не работали, и мне пришлось подниматься на восьмой этаж пешком. Сделав глубокий вдох, я нажал на звонок. За дверью послышала какая-то возня, детский смех и дверь мне открыл... низкий светловолосый крепыш в очках...

- Эээ, - я, откровенно говоря, опешил. И весь внутренний монолог, который предназначался Биллу, огромным кляпом заткнул мне горло.

- Вы к кому? – вежливо поинтересовался открывший.

- Извините, я, кажется, ошибся... – начинаю пятится назад.

Но тут из-за хозяина квартиры вылетает два громковизжащих маленьких вихря:

- Дядя Том! Дядя Том! – наперебой щебеча, повисли на мне близняшки. - Ты приехал, ты приехал, а папа говорил...

- Мои хорошие, - цветы летят к сумке и торту, стоящим на бетонном полу, а я, разрываясь от счастья, прижал девочек к себе и чмокнул в светлые макушки.

- Кхм-кхм, - кашлянул блондин. – Девочки, вам лучше вернуться домой, а то папа расстроится, а ему нельзя. Вы же не хотите, чтобы он расстроился...

- Хорошо, - девочки как-то слишком послушно соглашаются. - Дядя Юштель, - вот и прояснилась личность загадочного блондина, - а можно дядя Том зайдет к нам в гости?

- Посмотрим. Идите пока посмотрите мультики, а мы поговорим с дядей Томом, - он кинул на меня многозначительный взгляд, - и, возможно, он зайдет в гости.

- Хорошо. Мы будем ждать тебя, дядя Том, - чмокают меня в щеки и скрываются со скоростью света в глубине квартиры.

- Думаю, надо представиться, - пытаюсь сообразить, что и как сказать этому человеку. - Томас Трюмпер, - протягиваю руку ладонью вверх для рукопожатия.

- Густав Шеффер, - крепко сжимает мою ладно и тут же отпускает. – Юштель – школьное прозвище, которое приклеилось, похоже, на всю жизнь, - поймав мой вопросительный взгляд, с усмешкой отвечает он.

- Очень приятно.

- Не скажу, что это чувство взаимно. Что ты хотел, Том?

- Мне надо поговорить с Биллом.

- Боюсь, что это невозможно, - его глаза насмешливо блестят из-под очков.

- Мне правда надо объяснить, что произошло и... извиниться, - пытаюсь объяснить этому совершенно незнакомому человеку.

- Да я понимаю, - усмехается Шеффер. – Судя по цветам и пакетам, ты пришел не морды бить, а горячо извиняться. И я даже знаю за что, но Билл правда не может. Я бы с удовольствием помог тебе, хоть ты, судя по словам моего друга, мудак и сволочь, но... – он развел руками.

- А что случилось? – внутри все сжимается от неприятного предчувствия.

- Просто Билл уже трое суток лежит с тяжелейшей пневмонией в больнице...

- В какой? – не дослушав до конца, выпаливаю вопрос.

- На Вальтерштрассе…

***

Я как умалишенный схватил такси и полетел в больницу. Внутри все сжималось, дрожало, болело и горело от волнения, страха, плохих предчувствий. Мне казалось, что такси не едет, а ползет, а процедура регистрации посетителей превратилась в вековую пытку, что лифт завис где-то в третьем измерении, что мир рушится, что Билл там сейчас умирает, пока я тут теряю время.

Я едва не сошел с ума, пока искал палату с табличкой с до боли знакомой фамилией. И когда я наконец-то увидел его, такого маленького и хрупкого, окутанного какими-то трубочками и проводочками, в больничной койке с белым накрахмаленным до рези в глазах бельем, с черными волосами, разметавшимися по подушке, то мне хотелось плакать.

Я тихо, словно сомнамбула, подошел к кровати и встал на колени. До боли в глазах смотрел на заострившиеся черты обескровленного лица. И плакал, кажется. Да, я плакал. В какой-то момент я уже не сдерживался, а плакал навзрыд и рассказывал ему, рассказывал, как мне плохо без него, что я не могу, что я эгоистичная сволочь, что я люблю его, и в какой-то момент мой взгляд наткнулся на взгляд его ореховых глаз. Тихий шепот обкусанных губ прозвучал для меня приговором и помилованием:

- Я тоже тебя люблю, эгоистичная сволочь ты, Том...

И мои губы нашли его. И мы плакали вместе. И мы были вместе. Навсегда.

Нам много еще предстояло пройти, но мы сможем. Мы же сильные, правда, Билл?

ЭПИЛОГ

Спустя шесть лет