POV Bill. Медленно выныриваю из тяжелого, изнуряющего сна

Медленно выныриваю из тяжелого, изнуряющего сна. Не помню, что снилось, но это явно была не добрая сказка. Открываю глаза – белый потолок, который может принадлежать чему угодно. Постепенно включаются остальные чувства: тепло с обеих сторон тела – дочки. При мысли о них сразу хочется улыбнуться… Мои хорошие.

В полусонный мозг вихрем врываются воспоминания. Черт! Черт! Черт! Я же должен был поговорить с Томом, а он не из тех людей, которые так просто прощают проигнорированные приказы, а то, что приглашение на приватный разговор было приказом, я прекрасно понял – не тупой. И так целый день в прятки проиграл, хватит!

В конце концов, ничего смертельного не произошло. Конечно, это неприятный и постыдный инцидент, но чем быстрее мы его обсудим, тем быстрее его можно будет считать исчерпанным и жить дальше, точнее, работать. В конце концов, ты психолог, Билл, или как? Ты прекрасно должен понимать, что у Тома произошел всплеск гормонов, и он эти свои гормоны направил таким образом на тебя, а ты, вместо того чтобы оттолкнуть его, еще и способствовал.

Стыдно-то как. Чувствую, как щеки предательски заалели: чтобы я с парнем – да никогда в жизни...

Осторожно сползаю с кровати, чтобы не разбудить девочек, укутываю их поплотнее в одеяло и на цыпочках выхожу из комнаты, закрывая с тихим щелчком дверь.

Надо найти Тома и поговорить с ним, пока Мэри с Лиз спят. Дети не должны видеть скандалов. Золотое правило.

***

Со вздохом опускаюсь на стул за кухонным столом, и уже четвертый раз пробегаюсь взглядом по выведенным уверенной рукой строчкам:

«Уехал в клуб. Буду поздно. Наряжайте елку без меня. Звонить только в том случае, если что-то загорится. Том».

На автомате подношу записку к лицу и вдыхаю запах. Что-то внутри меня до сих пор надеется почувствовать сладкий запах фруктов, цветов и всего, чем пахнет лето, чем пахла Эмили.

Эмили... Боль пронзает все существо. Как хороший психолог, я старался оградить свое хрупкое сознание от болезненных воспоминаний, но оградится от нее невозможно. Никогда. Она всегда рядом со мной, она смотрит на меня двумя парами темно-синих глаз, смеется двумя звонкими голосами в унисон. Лиззи и Мэри мало взяли от меня. Они точные миниатюрные копии моей единственной и самой большой любви в жизни.

...Мы познакомились в колледже. Мне было 18. Я только-только закончил школу, и весь полый ощущений собственной значимости, независимости и свободы начинал пробовать такую аппетитную, пошлую и развязную студенческую жизнь.

Ей было 21. Она была одной из самых популярных девушек в тусовке. Ни одно «элитное» мероприятие не могло обойтись без копны ее светло-русых волос.

Я учился на переводчика, она – на дизайнера.

Я был совершенно обычным парнем из толпы, она – истинной богиней, точнее, прекрасной сумасшедшей художницей каких-то нелепых, но вызывающих невольные вздохи восхищения нарядов, с почти вульгарным макияжем и самодельными украшениями.

Нетрудно догадаться, что мы познакомились на одной из многочисленных тусовок. Это не было любовью с первого взгляда или сексом по пьяни. Это был долгий и трудный для нас процесс: я подкидывал ей цветы и шоколадки, как верная собачка таскал ее двухкилограммовую «дамскую сумочку» с художественными принадлежностями, водил в кафе и кино. Я не помню ни первого поцелуя, ни первого секса, просто в один момент в моей комнате остались не только ее вещи, но и она сама.

Мы жили в какой-то неведомой для нас ранее стране. Любовь, понимание, тепло, покой, уверенность и комфорт – то, чего раньше нам так не хватало и то, чего теперь у нас было в избытке.

Эмили была не из совсем благополучной семьи, как и я, но ее ситуация оказалась намного хуже, чем у меня. Мать-уборщица, надрывающаяся на трех работах, чтобы содержать двух младших детей и старший брат – бездельник и наркоман. Переезд в колледж стал для нее глотком той самой долгожданной настоящей жизни. Эмили так боялась ее потерять, что поставила на свою биографию строжайшее табу для всех, кроме меня.

У нас не было друг от друга никаких секретов. Я знал про ее семью, детство, она – про мои. Про любимую мамочку, про не очень большую квартиру в не самом престижном районе Гамбурга, про периодически впадающего в запой отца и статус «фрика» в школе.

Мы всегда были друг для друга РЯДОМ. Были опорой и поддержкой, ангелами-хранителями и судьями, мы просто БЫЛИ ВМЕСТЕ.

Когда пьяный отец заснул в машине и отравился угарным газом, а мама не выдержала, и с горя повесилась, Эм была со мной. Я чувствовал ее маленькие горячие пальцы, до синяков впивающиеся в мой локоть, и возвращался в реальность. Она вытирала мне слезы, а я – ей, мы вместе пили дешевый портвейн из соседнего супермаркета и строили планы на будущее, а через три дня она пришла и сказала, что беременна.

Об аборте не было даже мыслей. Мы перевелись на дистанционное и переехали в квартиру моих родителей. Искали работу, учились, делали ремонт, читали книжки для будущих родителей. Она с каждым днем становилась все круглее и грустнее. Врачи говорили, что это предродовой синдром, депрессия, что все пройдет, а она плакала мне в плечо и говорила, что желтая краска закончилась, и осталась только черная… Чтобы, если что-то случилось, я сохранил свою жизнь и жизнь ребенка, несмотря ни на что. Эм мне тогда казалась такой маленькой и глупой, но она была мудрой. Она чувствовала то, что неизбежно ее ждало, и что так легкомысленной пропустил я.

Мы никогда ничего не дарили друг другу, я имею ввиду материального. Не было необходимости, да и денег лишних. Но на прощание она сделала мне самый замечательный подарок – двух девочек. Самых замечательных девочек в мире с ее глазами и летним запахом.

Похороны в памяти отпечатались плохо. Мой мозг просто не хотел запоминать ее такой: маленькой, хрупкой, бледной, изломанной, с синими кругами и до крови искусанными губами на мертвенно-белом лице. В моей памяти она навсегда осталась веселой, улыбчивой, с озорными искорками в синих глазах и солнечными бликами в светло-русых волосах. Длинные разноцветные бусы из папье-маше. Огромная, вечно измазанная красками, сумка. Татуировка на ключице. Три сережки в правом ухе, две – в левом. Альбомы с рисунками, чертежами, набросками повсюду. И маленькие записочки с запахом лета, которые она оставляла мне, когда куда-то уходила без предупреждения.

Но этот листок не пах, да и не мог пахнуть ей. Эта бумажка врывалась в нос резким холодным ароматом дорогого мужского парфюма. Так пах Том.

Еще пару секунд, и я бы, несмотря на ту огромную каменную стену, которую выстроил в своем сердце вокруг воспоминаний об Эмили, заплакал...

Но звонок в дверь вырвал меня из этого тяжелого приятного омута самоистязающих воспоминаний… И вообще, хватит нюни развозить! Там елку привезли…