ГЛАВА 25. 1996-ой выдался на редкость паршивым годом

БРАТИШКА, ДАЙМА НЕ НАЙДЕТСЯ? [26]

1996-ой выдался на редкость паршивым годом. Elektra не интересовала наша очередная пластинка, и они заплатили кучу денег лишь бы поскорее от нас избавиться. Они даже разрешили нам оставить у себя мастер-копии “Sound Of White Noise” и “Stomp 442”, что служит лишним доказательством того, сколько веры у них было в эти пластинки как значимые диски в своем каталоге. К тому моменту у группы накопилось немало долгов и неоплаченных счетов, поэтому львиная доля поступивших денег была просто поглощена выплатами, а остальное мы разделили между собой. Ну, у нас хотя бы было ЭТО. Но Elektra больше не заботил Anthrax, а это было очень тяжело принять. Теперь мы были вынуждены заключать новый контракт на запись. Нашими новыми менеджерами стали Уолтер О’Брайен и Энди Гулд. Эти парни работали с Pantera и White Zombie, двумя популярнейшими метал-группами того времени. Заполучить их было непросто и мы находились буквально на грани отчаяния. На встрече с Уолтером в Нью-Йорке я сказал ему так: “Я здесь, чтобы попросить тебя стать нашим менеджером. Ты должен был быть нашим менеджером последние десять лет”.

“Ух ты, я весьма польщен” – ответил он, “но должен сказать, не знаю. Я могу заниматься этим, только если буду делать это ради вас, но честно говоря, я сейчас невероятно занят Pantera. Они - та еще заноза в заднице, и мне бы совсем не хотелось, чтобы вы как-то страдали от этого”.

У меня возникло чувство, будто я умираю изнутри. Я считал Уолтера нашей последней надеждой. Все на нас положили. Наши бизнес-менеджеры, лучшие в этом бизнесе, просто не могли найти никого, кто бы захотел с нами сотрудничать. Никто не хотел приходить к нам на встречу, а наш адвокат пытался найти для нас контракт на запись. Такое чувство, что мы были настолько заразными, что к нам было опасно притрагиваться – как к спорам реальной сибирской язвы.

Первый вопрос, который нам задавал руководитель каждого лейбла: “Чего добился ваш последний альбом?” И когда мы отвечали, что он был продан тиражом в 100 000 экземпляров, они тут же теряли к нам всякий интерес. Их совсем не интересовало, чего достигла пластинка, вышедшая перед “Stomp 442”. Мы больше хороши ровно настолько, насколько был хорош наш последний альбом. И вот теперь нам пришел конец. После того ланча с Уолтером я почувствовал себя опустошенным. У нас не было ни лейбла, ни менеджера. Возможно, не за горами были времена, когда и существование самой группы будет под большим вопросом. На следующий день позвонил Уолтер.

“Знаешь, весь прошлый вечер я думал о твоих словах” – сказал он. “С хера ли мне не быть менеджером Anthrax? Для меня это охуенная честь. Можете на 100% рассчитывать на меня”.

Я ощутил прилив восторга. Я словно дрейфовал в открытом море, и тут из тумана появился чувак на лодке и бросил мне спасательный круг. Я был убежден, что Уолтер поможет спасти группу. Мой брак был другой историей. Я снова начал проводить в Нью-Йорке много времени, потому что всякий раз, когда появлялся дома, мы с Дебби дрались или тупо пытались хоть как-то сосуществовать вместе. В конце концов она съехала с нашего дома и переехала к какому-то из своих приятелей, потому что, по ее словам, “ей требовалось свое личное пространство”. Это был ад, и, положа руку на сердце, меня раздражала одна только мысль о том, что снова придется разводиться, но я понимал, что так дальше продолжаться не может. Я ее обеспечивал, но она казалось не испытывала ко мне ни капли уважения. Будучи в Нью-Йорке я останавливался на репетиционной точке, за аренду которой платила группа, или у друзей, потому что мы не могли себе позволить жить в отеле. Манхэттен стал моим спасением, и мы с Джоном снова взялись за старое.

У меня просто снесло башню. Я много и глупо рисковал, а еще у меня развилась страсть к сноуборду, а это не лучшее занятие, когда жизнь буквально рушится у тебя на глазах, и временами у тебя возникает чувство, что прыжок в бездну лучше, чем очередной день в аду. Я съезжал с горных склонов как олимпийский чемпион, разве что я им не был. Но был прилежным учеником. Бесстрашно съезжал с обрывов. В Австрии прямо в день концерта я пошел кататься на борде вместе с Джои Зи, гитаристом Life Of Agony. Я стартовал прямо от дерева, а на трассе был незаметный выступ, видеть который я просто не мог. Я решил, что смогу выехать прямо на трассу и двинуть дальше, но на трассе был двухфутовый выступ, о котором я не знал. Все выглядело так, словно деревья росли и дальше по склону. И вот я взмываю над деревьями, приземляюсь на выступ, борд зарывается носом в снег, а моя голова приземляется прямо на плотный участок трассы. Около минуты я находился без сознания, а на голове у меня появилась огромная рана. Лыжная шапочка пропиталась кровью. Я поднялся на ноги и продолжал кататься всю оставшуюся часть дня, а вечером отыграл концерт. Я был крайне взвинчен от падения и чувствовал себя как говно. Весь концерт кровь стекала по моему лицу, прям настоящий блэк-метал.

На следующий день в Варшаве я заглянул к доктору. Оказалось, что у меня сотрясение. Следующие три дня у меня было паршивое самочувствие, а в течение всей следующей недели меня одолевала головная боль. Но мы не отменили ни одного концерта. Каждый раз, когда я тряс головой во время следующих пяти концертов, кровь струилась по моему лицу. Фэнам это нравилось. После случая на сноуборде перед каждой поездкой я стал надевать защитный шлем. Он защищал мою голову от травм, но от того дерьма, что происходило в тот момент в моей жизни, спасения не было. Дебби начала звонить мне прямо посреди ночи: “Ты там развлекаешься, а мне приходится справляться со всем этим говном! Мне приходят счета, а у меня нет денег. Почему я должна мириться со всей этой херней?”

В конце концов я вернулся из Нью-Йорка, и у нас состоялся один из тех редких взрослых, мирных разговоров. Ну, знаешь, разговоры, которые начинаются с фразы: “Нам нужно поговорить”, вроде того, что много лет назад у меня был с Мардж, разве что этот разговор состоялся по инициативе Дебби. Я открыл дверь и сел, а она мне: “Нам нужно жить раздельно. Нужно посмотреть, что изменится, если мы больше не будем парой”.

На тот момент меня это вполне устраивало. Наши отношения стали полной лажей, и напомнили мне те времена, когда я был ребенком и слышал, как мои родители постоянно дерутся. У нас не было детей, так что никаких причин продолжать жить вместе у нас не было. Единственное, что принадлежало нам обоим, это дом, но я там почти не показывался. Я выплачивал по закладной 3 800 баксов в месяц, выбрасывая их на символ американской мечты. Я сказал ей, что нам придется продать дом. Мы выставили его на продажу. Это обстоятельство не только вбило последний гвоздь в гроб нашего паршивого брака, но и когда какой-то человек наконец приобрел его, это принесло столь необходимый мне доход.

До продажи дома мы жили в разных спальнях, расположенных в одном коридоре. Если я знал, что ее не будет дома, то приводил домой телок, хоть и мне было несколько некомфортно от этого. Мы не были официально разведены, но вполне могли себя считать таковыми, поэтому меня не смущало, что я живу другой жизнью. В то же время, когда пары уже не живут вместе, у них больше не должно быть окна в жизнь своего партнера. Я знал, что она с кем-то встречается, и определенно подозревал, что уже изменяет мне. Она никогда никого не приводила домой, но я видел, как она куда-то уходит. Все это напоминало один большой пиздец. Я не мог себе позволить приобрести свое жилье, и теперь застрял в доме с человеком, который больше не хотел быть со мной, но кого я по-прежнему обеспечивал. Веселое времечко!

Примерно в то же время я переехал в Тампу и меня арестовали за попытку украсть фирменный круг с тренировочного стадиона Янкиз. Теперь все это кажется глупым и смешным. Я попал на шестую страницу “Нью-Йорк Пост”, а мой фотопортрет угодил на обложку Rolling Stone, но владельца Янкиз Джорджа Штейнбреннера это совсем не забавляло. Он выдвинул обвинения в попытке взлома и краже в особо крупных размерах, поскольку цена этой вещицы превышала 1 000 американских денег. Оба обвинения считались тяжкими преступлениями, поэтому мне пришлось нанять адвоката по уголовным делам. Его услуги обошлись мне в 25 000 баксов. К счастью, мне только что поступили деньги за следующую пластинку, поэтому у меня были наличные, но мои глупые выходки стоили мне денег, на которые я мог бы спокойно жить. В течение всего лета, переходящего в осень, это дело висело у меня над головой как Дамоклов меч, и я понятия не имел, чем все это закончится. Есть поговорка, что любая пресса – хорошая пресса, и довольно странно, но моя пьяная глупость сыграла хорошую рекламу для Anthrax. Я шел по улице в Нью-Йорке, а люди говорили мне что-то вроде: “Эй, Скотти, где тарелка с базы? Правильно, красава, мужик!”

Фэны были шокированы этой тупой выходкой, которую я совершил во Флориде. Многие думали, что я вломился на настоящий стадион Янкиз. Если б я это сделал, то наверняка бы до сих пор гнил в тюряге. Я улыбался тем, кто шутил по этому поводу, но внутри меня трясло. Адвокат сказал, что я не пойду в тюрьму, поскольку это мое первое нарушение. Он сказал, что вероятнее всего мне придется выплатить кругленькую сумму штрафа и выполнить сотню или более часов общественных работ. Мне наверняка придется надеть оранжевую униформу и вычищать дерьмо с обочины дороги. Но большей проблемой было то, что я обвинялся в тяжких преступлениях, и не мог получить визу и путешествовать по миру, если в моем деле будут записи такого рода. Вот это была настоящая головная боль, и у моего адвоката по-прежнему не было ответа на этот вопрос. Потом Гэри ДеллЭбейт, исполнительный продюсер «Шоу Говарда Стерна», позвонил мне и сказал: “Мы прочли о тебе на шестой странице. Говард хочет знать, не хотел бы ты поговорить об этом на радио”.

Многие годы я был большим фэном Говарда Стерна, поэтому ответил: “Было бы офигенно. Мне только нужно связаться со своим адвокатом и прикинуть, что именно я мог бы рассказать”.

“Тебе ни в коем случае нельзя присутствовать на этом шоу и высмеивать эту ситуацию в любом виде, любым способом и в любой форме” – ответил адвокат. “Все серьезно. Если адвокаты Штейнбреннера почуют, что ты говоришь об этом не с должной серьезностью, ты только усугубишь свое положение”.

Я был в шоке. Я перезвонил Гэри и передал слова моего адвоката. На следующий день Гэри позвонил мне снова. “Слушай, мы не хотели тебе говорить, но мы уже говорили со Штейнбреннером, и он придет на шоу, так что ты сможешь извиниться перед ним за все”.

Штейнбреннер был полурегулярным гостем на шоу Стерна, и если он хотел со мной поговорить, то я был бы более чем счастлив извиниться перед ним в прямом эфире. Я сказал своему адвокату о том, что сказал Гэри, и он ответил, что план звучит недурно, и он обдумает его и перезвонит мне. Через пятнадцать минут он позвонил и сказал, что только говорил с адвокатом Штейнбреннера, и тот ничего не знает о том, что Штейнбреннер собирается на шоу Говарда Стерна. “Я не знаю, что там пытаются замутить эти люди, но лучше бы тебе перезвонить этому парню и сказать, что ты не идешь”.

Меня затрясло от злости. Я позвонил Гэри и сказал: “Зачем вы мне пудрите мозги? Адвокат только что сказал мне, что Штейнбреннер ничего об этом не знает. Чувак, моя жизнь это не шутки”.

“Скотт, я тебе клянусь, что Джордж завтра выйдет на связь” – настаивал Гэри. “Говард ждет тебя в эфире ровно в семь утра. Ты позвонишь в 6:55. Я организую линию с Джорджем, и если ты увидишь, что это не он, можешь просто повесить трубку”.

Я перезвонил своему адвокату, и он сказал, что я вполне могу участвовать, но не говорить ничего, что может погрузить меня в еще большие проблемы. То есть никаких шуток. Меня это вполне устраивало. Я хотел лишь одного – чтобы это все поскорее закончилось. На следующее утро я позвонил в 6:55, Штейнбреннер уже был на связи. Нас включили в прямой эфир. Говард кратко рассказал о случившемся. Он поговорил с Джорджем о том, что Янкиз вышли в стадию плей-офф. Потом Говард немного потрепал мне нервы. Наконец он сказал: “Ладно, Скотт. Ты здесь по той причине, что можешь извиниться перед мистером Штейнбреннером за то, что натворил во Флориде”.

Предыдущую ночь я провел в работе над текстом, который начинался словами: “Уважаемый мистер Штейнбреннер, мне очень-очень жаль”. Я чувствовал себя как какой-нибудь долбанный шестиклассник, которого поймали, когда он плевался шариками из жеваной бумаги и отправили к директору. Но я положил перед собой то, что написал, и извинился перед ним от самого сердца, потому что я его большой поклонник и не хотел причинить вреда. И уж ясное дело я никак не пытался опорочить имя Янкиз.

“Сэр, это было из ряда вон выходящее событие” – ответил я. “Меня никогда в жизни не арестовывали, не тот я человек. Я слишком много выпил и совершил большую ошибку. Я никому не причинил боли. У меня не было злого умысла. Клянусь, что этого больше никогда не повторится. Я больше никогда не буду иметь проблем с законом в любой форме, виде или любым способом весь остаток жизни”.

“Скотт, ты говоришь как приятный молодой человек, и что важнее, ты фанат Янкиз” – ответил Штейнбреннер. “На носу плей-офф и нам нужны все наши фэны. Мы ведь не можем допустить, чтобы наши фэны сидели в тюрьме, не так ли?”

Он сказал, что поговорит с адвокатами Янкиз и посмотрит, можно ли что-нибудь сделать. Я поблагодарил его и снова извинился. Спустя две недели его адвокаты позвонили моему адвокату и сказали, что снимают все обвинения ввиду недостатка улик, несмотря на то, что у них была в распоряжении видеозапись, где я оббегаю базы как сумасшедший и пытаюсь украсть фирменный круг команды. Штейнбреннер нашел в своем сердце возможность снять меня с крючка. Они не только сняли с меня все обвинения, но и запись о моем правонарушении была вычеркнута из моего дела, как будто ничего и не было вовсе. Хороший денек в Мадвилле.

Я постарался остаться верным своему слову и постараться, чтобы меня больше никогда не арестовывали, но само собой не собирался ступать на путь праведника. И когда мы в течение двух месяцев гастролировали в компании с Pantera в ноябре 1997-го, в каком-то роде я спрыгнул со скалы. Я знал Даймбэга с 1986-го, и мы вместе скоротали немало вечеров между 86-ым и 97-ым, когда я выпивал по паре пива, пока Дайм ужирался бутылками виски и пива. У него был свой фирменный напиток, “Чернозубая Ухмылка”, или просто “Черные Зубы”, или просто “Зуууубыыы”, смесь Crown Royal и пара капель кока-колы. Он ночами напролет их опрокидывал в себя. Этот напиток стал популярным благодаря Дайму.

Каждый вечер с Даймом превращался в тусу, независимо от того, сильно я бухал или нет. Когда мы тусили, меня никогда не покидало ощущение, будто я нахожусь в глазу бури, как будто все остальные вращаются вокруг меня на высокой скорости, а я нахожусь в центре, потягиваю пивасик, смотрю на людей и замечаю, как вокруг творится всякое дерьмо. “Ха, это было весело. Они только что взорвали петардами этого парня” или “черт возьми, дорогое удовольствие. Кто-то разнес кувалдой машину с содовой” или “сиськииии!”

Дайм постоянно угорал - он платил людям за то, что они вытворяли всякую херню. Он находил подростков, которые работали на разогревающую группу и не получали никаких денег и заставлял их вытворять отвратительные вещи. Как-то раз мы выступали с Pantera перед 6 000 фэнов, и после концерта пол был устлан пустыми банками из-под пива и бычками от сигарет. Дайм сказал одному парню: “Я дам тебе двадцать баксов за каждый бычок, который ты подберешь языком. Ебать-колотить, этот чувак собрал где-то тридцать штук, а Дайм только засмеялся и отдал ему 600 баксов. Некоторые люди неплохо имели от Дайма. Ему было насрать. Такова была цена развлечения”.

Когда сериал «Чудаки» набрал популярность на MTV, Дарелл взбесился. “Чудаки. Хуй там плавал, я настоящий чудак. Они просто скопировали мой образ. Отдайте мне их деньги, дайте мне их гребаных адвокатов. Я им покажу настоящего чудака!”

Как-то раз Type O Negative и Biohazard выступали в компании Pantera, и вокалист Biohazard Эван Сейнфилд подошел к Дайму на шоу и сказал: “Как же так, ты ни разу не дал мне возможности заработать?” И Дайм ответил: “Ну, а что бы ты хотел сделать?”

“Не знаю. Что угодно”.

Когда Pantera отыграли половину своего сэта, Дайму срочно захотелось отлить. У него за комбиком всегда стояло ведерко, куда он мочился во время концертов. Он подошел к этому ведерку в перерыве между песнями и увидел Эвана, стоящего рядом с кулисами. Вместо того, чтоб поссать в свое ведерко, он попросил техника принести чашку. Чувак вернулся с красной чашкой Solo, и Дайм поссал прямо в нее, потом подошел к Эвану и сказал: “Эй, хип-хоп, хочешь заработать немного денег? Даю 200 баксов, если выпьешь эту чашку до дна”.

“Не канает” – ответил Эван. “Гони штуку”.

Дарелл ответил: “По рукам” и отдал ему чашку. Эван выпил ее и его тут же стошнило. Но он сделал это! Я бы попросил 83 миллиона баксов за что-то столь отвратительное. Дайм сказал мне, что его моча не совсем чистая и жидкая, как обычная моча здорового человека. Он описал свою мочу как “флюоресцентно-желтую, густую и сверкающую”.

Дайм всегда развлекал всех вокруг себя. И гордился этим. А еще он был до безумия благороден. Как-то на нем была одета рубашка в духе Дикого Запада, и Чарли сказал ему: “Клевая рубашка, Дайм!” На следующий день мы пришли на концерт, и Дайм купил для Чарли не только рубашку, но и ботинки, штаны и шляпу, которая шла к ней в комплекте. Это из разряда тех вещей, которые надевают, когда идут танцевать под музыку в стиле кантри. У Дайма было золотое сердце. Он был настоящим праведником и делал все, что было в его силах, чтобы никого не разочаровать.

Он был настолько благодарным, что делал со своей музыкой все, что хотел, и все, что он просил взамен, это одобрение. Я помню, он однажды сказал мне: “Я кончу тем, что окажусь на улице, а рядом будет лежать открытый чехол от гитары, куда мне будут бросать деньги. Я знаю, где я закончу, потому что я собираюсь потратить каждый гребаный цент на всякое безумное дерьмо. До тех пор, пока я играю на гитаре, мне на все насрать”.

“Ну, ты всегда можешь остановиться у меня” – ответил ему тогда я.

В конце 1997-го Pantera пригласили Anthrax провести на гастролях два месяца. Только они и Coal Chamber. Я понимал, что гастроли с Pantera возобновят мою игру по части выпивки. Одним пивом тут не отделаешься. Я должен был приготовиться к крепким напиткам, поэтому я принял взрослое решение разрешить Дайму научить меня пить по-настоящему. Я оказался на очередном перекрестке в своей жизни. Мой второй брак развалился, и я срочно нуждался в переменпх. Что намного важнее, первый раз в жизни мне нужно было дать себе волю по-настоящему – просто расслабиться и получать удовольствие, а гастроли с Pantera как раз и были настоящим экспресс-курсом по раскрепощению. Когда я сообщил Дареллу о своем решении, он спросил, уверен ли я, и понимаю ли, как мне будет трудно. Я ответил, что да. Я хотел, чтобы он стал моим мастером Йода, я хотел стать Люком, который обучается у джедая-тусовщика. Он не понял сравнения. “Йо да че?” Он подумал, что это что-то из области: “йоу, йоу, йоу, рэпчик”. Но сказал, что если я вложу в это время и усилия, то все мои старания окупятся с лихвой. Я сказал: “Забей, Йода. Я весь твой. Увидимся через пару недель”.

Единственный раз я пил виски в Англии с Лемми, и у меня тогда было алкогольное отравление. Теперь я должен был продолжать свою игру всерьез. Первый коктейль “Чернозубая Ухмылка” я выпил в туре Pantera – первый из многих. Я начал бухать по собственному расписанию, потому что знал, что если мне придется ездить на гастроли с этими парнями, то мне придется опрокидывать стаканчики, и я не смогу играть пьяным. У Дайма была настолько развита мышечная память, что он мог играть совершенно улетные вещи даже обожратым в говно. А я после пары стаканов едва мог сыграть “Луи, Луи”. Лишь один раз в жизни я попробовал выступать пьяным, на вечеринке Megaforce в 1989-ом в клубе Ritz в Нью-Йорке. Мы отыграли всего четыре песни, но я буквально смотрел на свои руки и говорил себе: “Почему вы не слушаетесь?”

Я не собирался позволить себе облажать концерты с Pantera, поэтому моя единственная поблажка заключалась в том, что я оставался трезвым до 7 вечера, когда Дайм обычно приходил со стаканом. Я выпивал, потом еще стакан перед выходом, то есть примерно в 8 вечера, после выступления Coal Chamber. Потом во время концерта Дайм стоял у сцены и закидывал в меня от трех до пяти стаканов. К тому времени, как мы сходили со сцены, я уже выпивал около семи стаканов, но я выпивал их не все за раз, поэтому еще мог что-то сращивать. После того, как мы уходили со сцены, в течение тридцати минут я тусил с Pantera в их гримерке перед началом их сэта и все это время мы закидывались. Потом, пока Pantera были на сцене, мы с Даймом еще часа два бесконечно пили. Выхода не было, и в этом тоже была своя фишка. Я собирался стать настоящим алкоголиком, даже если бы это меня убило.

К тому времени я уже успевал наклюкаться, а Pantera даже еще не начинали пить за кулисами после выступления. Дайм обычно жил по принципу “выпей или носи на себе”. Если он наливал тебе “Черные Зубы”, у тебя был выбор. Он спрашивал: “Стаканчик, Балдини?” Балдини – это одно из имен, которым он меня называл. Он придумал это имя, проезжая мимо одного магазинчика в Нью-Йорк Сити на Третьей Авеню. Там был один магазинчик под названием “Мужская одежда от Дино Балдини”. Каким-то образом благодаря этому у меня появилось такое прозвище. Иногда он называл меня “Дино Балдини”, иногда “еврей Балдини”, по настроению короче. Мне было плевать. Я обожал этого парня.

Он держал стакан, и если я не хотел его пить, он отвечал: “Хорошо”, и выплескивал его содержимое на меня. Он делал это не потому, что был мудаком; просто в этом был весь Дайм. Все это было частью игры, и у этой игры были правила, как в том же бейсболе. Если ты ударил по мячу, и тот летит на вторую базу, а игрок со второй базы швыряет его на первую до того, как ты добежишь туда, то ты в пролете. Таково правило. То есть дело не в том, что игрок второй базы – мудила. Выпей или носи на себе. После первого раза, когда я носил на себе содержимое стакана, я решил, что не хочу провести остаток тура в одежде с запахом Crown Royal. Если от меня будет нести виски, то это потому, что оно буквально сочится у меня из пор на коже из-за количества выпитого.

Pantera сделали меня настоящим алкоголиком. Больше никакого детства с пивасом. Первые две недели стали суровым лагерем прожженных алкоголиков. Я много блевал, а Дайм говорил: “Ну же, оседлай эту лошадь, Балдини!” Я всегда думал, что если тебя вырвало, то с тебя уже хватит. То есть твое тело и мозг говорят тебе, что больше пить ты уже не можешь. У меня сохранились воспоминания, когда я сидел с Дареллом в автобусе после концертов, потому что побег в свой автобус мне был просто запрещен. Нет, я ездил с ним и Винни Полом, и мы пили и слушали KISS, говорили о KISS и ночами напролет смотрели записи KISS. А я все блевал в толчке передвижного автобуса, пытаясь не разнести его в щепки. Да, я переживал об этом. Я всегда оставался хорошим еврейским мальчиком. Помню, вышел из уборной, думая, что с меня хватит, пора ложиться спать, и тут Дайм с выражением мелкого пакостника протягивает мне “Черные Зубы”. Я отвечаю: “Я больше не могу это пить. Мне стошнило, с меня хватит”. Я думал, что только сумасшедшие продолжают пить после того, как их стошнило. И если ты выпьешь еще один стакан, то мозг тебе скажет: “Ах вот мы как, да, ну и пошел ты тогда, как тебе это понравится? Расширение сосудов. Труп”. Я сказал это все Дайму, а он лишь посмотрел на меня с ухмылкой Чеширского Кота, и ответил: “Ты не помрешь, Балдини, наоборот, теперь в твоем животе освободилось немного места”.

Спустя две недели гастролей я допивал бутылку Crown, а еще каждую ночь без конца пил пиво и вино в автобусе. Каким-то образом я справился со всем этим. Если бы я попытался повторить это сегодня, то меня бы это убило, но тогда это было усилие воли. Pantera держали для меня отдельную бутылку Crown, и отмечали на ней маркером, сколько я уже выпил. В первую ночь, когда я вот-вот должен был приговорить первую бутылку Crown, все распевали хором: “Еще один стакан! Еще один стакан!”, а я пел вместе с ними, но мозг твердил мне другое: “Ты идиот! Печени - пиздец!”

Каждый вечер ближе к концу шоу Pantera я поднимался с ними на сцену, и мы исполняли “A New Level”. Их вокалист Фил Ансельмо хватал меня в охапку, наклонял мне голову и вливал мне в глотку вино как долбаный Калигула.

Но нельзя сказать, что я поспевал за этими парнями. Если я выпивал стакан, то Дайм и Винни опрокидывали два. А Фил выпивал безумное количество, как и их басист Рекс Браун. После тех двух недель я начал привыкать к этому режиму. Я перестал блевать и просил следующий стакан. Я пил как сумасшедший, и что важнее, я кайфовал от этого. Взрослое решение, которое я принял, начинало приносить плоды, как и говорил Дайм. Меня не беспокоило это дерьмо, я лишь продолжал делать свое дело.

Похмелье было очень тяжелым, и однажды я шаркающей походкой доплелся до площадки около пяти вечера, Дарелл увидел меня и спросил: “Балдини, ты что, с похмелья?” Я едва мог продрать глаза, сердце очень сильно болело. Он вытащил из ниоткуда Курз Лайт и сказал: “Хорошенько отхлебни, похмелье как рукой снимет”. Я никогда не похмелялся, но в тот момент решил, что любая вещь, которая остановит двух обезьян, сидящих у меня на плечах от ударов молотками по моей голове, стоит того, чтоб попробовать. Я выпил пива, и мне сразу стало намного лучше. Я высосал все до дна и Дайм спросил: “Ну что, стало полегче?” Я сказал, что да и помню как подумал: “Господи Иисусе, теперь ты стал долбаным хобо”.

Я стал профессиональным алкоголиком. Начав с низшей лиги перед концертами, я сильно преуспел, став звездой в своем роде. Это было самое забавное, что было на тот момент в моей жизни, и должен поблагодарить Дарелла за это. После того, как справился с задачей за два месяца, я ощутил странное чувство законченности. Это было все равно что пройти обряд посвящения или получить степень доктор алкогольных наук.

Когда я вернулся домой с гастролей Pantera, мои друзья не знали о моем решении позаигрывать с алкоголизмом, и я с радостью похвастался перед ними своим новообретенным талантом. Я не понимал, что собираюсь использовать свои силы во зло. Через день после возвращения из тура я позвонил парочке своих друзей и пригласил их потусить в нашем любимом кабаке, Coronet Pub на улице Ла Сьенага в Лос-Анджелесе. Пришли четверо моих приятелей, и я направился к бару со словами: “Первый круг за мной”. Я заказал тридцать Ирландских Автобомб[27]. Потребовалось несколько минут, прежде чем на нашем столе оказались все пинты Гиннесса и Джеймсона с трех разных подносов. Мои друзья выглядели немного сбитыми с толку, глядя на весь алкоголь, стоящий перед ними и наконец один из них спросил: “Ты ждешь кого-то еще?” Мои глаза налились кровью, и в стиле доктора Дума я быстро и серьезно спросил: “Нет, а что?” Я видел, как занервничали мои друзья. “Ну, э, а кто тогда будет пить весь этот алкоголь?” – спросил он.

“МЫ БУДЕМ!” – заорал я. “НИКТО НЕ ПОКИНЕТ ЭТУ КОМНАТУ, ПОКА КАЖДАЯ КАПЛЯ ЛЮБИМОГО АЛКОГОЛЯ ДУМА НЕ БУДЕТ ВЫПИТА, ВЫ, НИЧТОЖНЫЕ ОЛУХИ!” И мы все выпили, а через пару недель, полагая, что я стал монархом Латверии[28], с них было довольно, и они перестали со мной тусить, тогда я вернулся обратно в Нью-Йорк.