Связь теории необходимости с теорией социального действия

Вернемся к нашим видам детерминизма уже обнаружившим глубокие социально-смысловые корни в повседневности. Мы видим, что данные детерминистские концепции различными авторами воспроизводимы не полностью – здесь происходит примерно та же ситуация, которая была с теорией действия, хорошо отрефлексированной Толкоттом Парсонсом, и всеми ее видами, которые так или иначе воспроизводили отдельные ее стороны, но «закрывали глаза» на другие. Тем не менее, стоит лишний раз подчеркнуть, что их количество ограничено, типично и конечно, так же как ограничено возможное количество познаваемого в принципе при помощи возможностей нашего разума опыта и так же как мы являемся ограниченно рациональными существами. Примерно та же ситуация происходит и с «ситуациями необходимости» - их количество конечно, в них проявляется некоторая типичность, они тесно связаны с социальным и повседневностью, воспроизводятся практикой и подобно фрагментам мозаики рассыпаны по теоретическим концепциям и качественному эмпирическому материалу. Эмпирико-практической задачей в данном направлении станет попытка «собрать эту мозаику воедино». Связь этих концепций со всем социальным приводит нас к истокам социального – ориентации на других и социальному смыслу действий. Все эти детерминанты интересуют нас лишь в контексте социального в тех формах, в которых он отражается в объективированном и интерсубъективном социальном смысле и именно формы социальных объективаций смысла (которые, как заметил еще Альфред Шуц, являются отнюдь «не столь конкретными», а достаточно абстрагированными формами смысла) проводят жесткую границу нашему анализу и нашей системе отсчета. Иными словами, мы рассматриваем, например, стул, лишь как «объект на котором можно сидеть», а не, например, как определенный набор атомов или молекул, потому что обществом чаще всего проводится именно объективация смысла «стула как чего-то на чем можно сидеть», потому что дальнейшая проблематизация смысла, например, проблематизация различения составных частей стула релевантна только для узких групп специалистов, изготавливающих эти стулья, а смысл «стул как набор атомов» - релевантен в основном только для физиков и то и те и другие используют стулья для того, чтобы сидеть ну и изредка – как оружие в драке. И вот здесь-то мы подходим к одной «проблеме», дарующей нам дополнительные прогностические возможности. Как мы уже сказали – объективированный смысл, как «Всеобщий», «релевантный для всех» сообществ смысл вне зависимости от их социокультурных различий имеет, как правило, характер объективаций функций и сценарных действий. Если попробовать проиллюстрировать это положение на примере взаимодействия с социализированным объектом (т. е. объектом, на который «наложен» социальный смысл и какие-либо смысло-объективированные сценарии действий), то можно, как вернуться к уже заезженному нами мосту, как «того по чему можно пересечь реку». Если мы перейдем к символическому, как чему-то нематериальному, то «брошенный в тебя нож так или иначе будет означать акт агрессии по отношению к тебе». Даже если целью актора, бросившего нож, в данный текущий момент времени было не убийство, а намерение «демонстрации силы», то это все равно объективировано-смысловое проявление агрессии и этот акт будет понят в любом обществе вне зависимости от культурных различий одинаково обще как проявление агрессии (другое дело, что понимание причин этой агрессии может быть различным из-за культурных различий интерсубъективного смысла). Точно так же будет понято приветственное махание рукой, как жест релевантный и обозначающий одно и то же «приветствие» в любой культуре, точно так же будут понятны улыбка, смех, дрожь от страха и т. д., как символические элементы «объективно-означаемого». Зачем я привел эти примеры? Затем чтобы лишний раз показать истоки объективации смысла. Акты агрессии и проявления каких-либо чувств имеют некоторые объективные формы. Смысл может быть объективным. Во всей этой объективности как объективированного обществом смысла «вещей», так и в проявлениях объективированного символического смысла проявляется весьма высокая степень общности: это общность касается того, что объективации каким-то образом связаны с активностью, актами, действием (при этом не важно, действием отдельных индивидов-акторов или «социальным действием поезда», рассматриваемым как актор).

Эта активность, как корень объективности смысла дает нам возможность рассматривать людей («люди как условие действия», «люди, как средство действия», «люди как действие», «люди как реакция», «люди как набор смысловых сценариев действий» - именно эта сторона становится нам интересной) вещи («вещь как средство действия», «вещь как условие действия», «вещь как цель действия», «вещь как возможность действия», «вещь как источник действия», «вещь как возможный риск действия», «вещь как набор смысловых сценарных действий» и т. д.) повседневные события («что произошло/ит?», «Что случилось\ается?», «Что изменилось\няется?» и т. д.), ситуации («ситуация, как определенный набор сценариев/алгоритмов действий», «ситуация как последствия действий», «ситуация как результат действий», «ситуация как риск» «ситуация как необходимость действия (причем зачастую – необходимость действия строго определенным способом») как проявление некоторой объективной активности, действия. Что из всего этого следует? А из этого следует, что действие, будучи одновременно как формой социального смысла, так и результатом реализации сценарных смыслов на практике является, помимо всего прочего чем-то «намного проще смысла», но в то же время чуть ли не «единственно значимым его проявлением». Как правило, количество альтернатив-действий очень ограничено (в очень редких случаях их число превысит 10-15 вариантов, при этом наиболее вероятными остаются первые1-3). Количество альтернатив действий, которые может совершить субъект, актор действия (будь то человек или вещь) в краткосрочной перспективе всегда меньше количества альтернатив-смыслов (другое дело, что долгосрочные перспективы, если рассматривать нечто только через призму действий а не их смысла вообще теряются из виду, хотя они столь же предсказуемы). Еще Эмиль Дюркгейм писал, что «к одному и тому же действию может привести и теоретически ложное знание». Для нас это означает то, что даже если мы незначительно ошиблись в понимании, например, интерсубъективного социального смысла, но смогли уловить его общую направленность, интенцию и мотивацию, лежащую за «логикой отбора фактов» мы можем точно предсказать результирующее действие и, применив наш механизм «ориентации на других» (т. е. в данном случае, задавшись вопросом как отреагируют другие) , - приблизительные его последствия до акта его осуществления. Безусловно, это будет затрагивать в основном только ситуации с высокой степенью принудительного воздействия, которыми как раз и занимается теория необходимости. Однако если мы проведем небольшой мысленный эксперимент, окинув пытливым исследовательским взглядом запас нашего до-теоретического опыта и чуть повнимательней посмотрим на факторы детерминизма, то мы с трудом можем увидеть ситуации, где бы этого принудительного воздействия не было бы. Взять хотя бы фактор времени – как часто мы живем в условиях ограниченного запаса времени. Какая альтернатива будет выбрана актором в условиях отсутствия времени на раздумья? Вероятнее всего, это будет «первым пришедшим в голову приемлемым решением». Если ситуация оставляет хоть какое-то количество альтернатив, а не относится, например, к ситуации по типу: «убей или будешь убит» (в этом случае мы можем смело использовать метод понимающей социологии и феноменологии: смена перспектив и «вживание в роль») и для нас хоть сколько-то важен интерсубъективный социальный смысл, а следовательно – размер социальной дистанции и различия между нашей социализацией и социализацией этого предполагаемого актора, то мы можем задаться вопросом: «а какой именно социальный опыт будет актуализирован в данной ситуации?». Если актуализированный опыт относится к «общему» с нашим актором социализированному пласту опыта, то мы опять-таки можем использовать метод «вживание в роль». Если дистанция слишком большая, а различия значимы, но при этом у нас есть какие-либо эмпирические факты (например «срез тематической релевантности, построенной методом каузально-семантических матриц» с известной социально-смысловой позицией актора на матрице или личные наблюдения предыдущего поведения «субъектов данного типа» мы, даже не понимая всей сути социального смысла, которым руководствуется актор можем по-веберовски принять их как факт и «построить модель поведения» (эдакого «гомункулуса» в шуцовском понимании или «идеальную модель»). Для построения подобных моделей нам очень пригодятся кое-какие положения теории действия Толкотта Парсонса. Однако мы вполне замечаем изменения, произошедшие в теории действия, после работ Альфреда Шуца, после теории социальных практик, после того как акцент с людей сместился на материальные предметы и т. д. Однако, в данном случае я не вижу неразрешимых противоречий. Более того – различия в трактовке смысла, как таковые – это не «философская неразбериха», а осознания различных аспектов этого смысла. Такие вопросы как, «где начинается социальное действие?» (например, рассмотрим ситуацию столкновения двух велосипедистов – после самого столкновения и последующей перебранки с кучей зрителей или в самом рутинном процессе «кручения педалей»), «Где находится смысл социального действия?» (в мире повседневности, выраженный в мотивах «для того чтобы» и «потому что» или в каком-то другом мире, далеком от повседневности, например «мире научной теории» или же смысл – это некоторое объективное последствие практики), «Кто является актором социального действия?» (грубо говоря: человек или поезд (компьютер, ноутбук и пр.)?), «что следует считать осмысленным?» и т. д. – это вопросы, свидетельствующие о том, что их проблематизация не является чисто философской путаницей – эта проблематизация продиктована практикой и ее причины находятся там же. Таким образом, мы можем, как минимум выделить уровни социальности социального действия:

1) Действия, совершаемые в повседневности – это первый и самый простейший уровень социальности. Ориентация на других нам дана только в том опыте, который получен от других, непосредственном общении с другими (ограниченным количеством других и «Значимых других», которые «заменяют» своим «образом» образ всего общества и чьи интерсубъективные схемы воспринимаются как всеобщие и не проблематизируются) и непосредственном взаимодействии в ситуации «лицом к лицу» (тоже с весьма ограниченным количеством людей, у которых в результате акта проблематизации, вызванного столкновения с тем или иным опытом выделяются уникальные и типичные черты – определенные сходства и различия). В повседневности как правило деятельность подчинена определенным мотивам «для того чтобы» и «потому что», которые собираются в достаточно длинные цепочки, но образованы в результате эдакого синтеза первичных потребностей («Я хочу есть/пить/спать/трахаться/быть в тепле» и т. д.), запаса наличного знания (как 20% личного, так и 80% социально почерпнутого в виде определенных представлений об окружающем мире и людях, включающие в себя так же различного рода «схемы-действия») и ориентации на других (их действия, поведение и мнение (в основном учитывается мнение «Значимых других») – все эти аспекты если не определяют конечный результат – действие актора в повседневности, то, как минимум, объективно влияют на них). Именно в цепочки мотивов «для того чтобы» и «потому что» вкрапливаются символически-смысловые обозначения объектов (различного рода вещей, инструментов и техники), ориентации на других, «некоторых представлений о мире». Приведу пример подобной цепочки мотивов: «мне нужен ноутбук, для того чтобы выйти во вконтакт, для того чтобы общаться с друзьями/найти девушку/и т. д., потому что «там сейчас все сидят» - простейшая повседневная мотивация, включающая в себя как элементы первичных потребностей, так и ориентацию на других (а если уточнить, то по нашей классификации – это ориентация «с другими») и некоторые «обыденные представления» о мироустройстве почерпнутые сквозь интерсубъективные схемы от «значимых других» (думаю не нужно лишний раз уточнять, что значимыми другими в различных ситуациях могут оказаться как, например «ученые», «мама с папой», «учителя», «друзья», «пацаны с района», «гуру из секты», или «вон-тот-вон чувак», важным является ограниченность и типичность этих факторов воздействия, различный уровень общения и доверия, который делает опыт интерсубъективным и устанавливает естественные барьеры коммуникации). Важным становится то, что количество этих мотивационных цепочек существенно ограниченно и типизировано практикой и даже при разделения этих цепочек на альтернативы, например «я могу выйти в интернет по компьютеру, телефону или планшету» так или иначе во многих вариантах альтернативы сходятся, что дает существенные возможности для прогнозирования. Уже здесь, где все еще «люди» «все еще» рассматриваются как акторы социальных действий проявляет себя техника тем фактом, что она включена в цепочку мотиваций. Весьма интересным моментом является момент «превращения» «техники» в актора социального действия. Что же меняется? Техника по-прежнему включена в мотивационную цепочку, но своим включением, вторгаясь в мир повседневности, она начинает изменять социальные отношения и социальную практику – появление новой технологии – это новая альтернатива – она включается в мотивационные цепочки, нарушая их привычную расстановку и самое главное – их количество. Это новая возможность, которая раньше была «закрыта» и «невозможна». Разумеется – появление новой возможности изменяет структуру смысловых мотивационных цепочек и некоторые из них отпадают. А если эта «возможность» (которой обязательно воспользуется «кто-то другой» и «не дай бог добьется большего успеха в своих действиях, чем успех от предыдущей практики», запустив тем самым социальные изменения) грозит «отпадением за ненадобностью» некоторых старых мотивационных цепочек. А если эти «старые мотивационные цепочки» служили некоторого рода «подпоркой» удерживающей определенную группу на определенных социальных позициях и вдруг этой «подпорки» не стало, то, разумеется, некоторые субъекты теряют устойчивое основание своего положения и их вытесняют с данной социальной позиции иные социальные силы (чего первые разумеется не хотят). Разумеется, если эти субъекты хоть сколь-либо разумны, то у них задействуется «ориентация из-за других». Иными словами – в сознании воспроизводятся мотивационные цепочки и те действия, которые будут совершаться «обобщенными другими» на основе этих мотивационных цепочек, а, соответственно – и последствия с результатами этих действий. Все это заставляет как раз рассматривать «технику как риск». В принципе слово «техника» может быть заменено на абсолютно любое нововведение, которое тем или иным образом изменяет мотивационные цепочки «обобщенных других». Уже здесь видно, что: а) затрагивается потребности в безопасности и более высокого порядка, как например «социального признания», «престижа», «уважения» и пр., б) Задействуется ориентация «из-за других» и «против других». А здесь мы выходим на качественно иной уровень социальности социального действия, который как раз и сроден «парсоновской» трактовке. Еще Толкотт Парсонс писал, что «акт предпринимается в «ситуации», направление развития которой в одном или нескольких отношениях кардинально отличается от того положения вещей, на которое ориентировано действие, т.е. от цели». Категория «цель» - это результат формализации и конкретизации мотива в некоторую устойчивую форму: «желательного положения вещей».

2) Как мы с вами видим – социальная ориентация «из-за других» и «против других» - это основа перехода на второй уровень анализа социальности действий. При этом ориентация «из-за других» - это весьма любопытная штука с точки зрения теории необходимости. Так или иначе, свершаемые и свершенные акты других ограничивают вариативность наших действий и в большей части случаев предопределяют их эффективность. Действия других могут привести к тому, что у актора вообще не остается никакой вариативности в действиях – он вынужден действовать строго определенным образом и подобного рода ситуации очень напоминают ситуации «убей или будешь убит», пусть и не всегда со столь жестокой концовкой (например: я вынужден пользоваться интернетом, социальными сетями и телефоном, потому что практика обмена информацией «других» оказывает на меня принудительное воздействие, подталкивая к использованию эти технологий ради оперативности обмена информацией, да и просто общения). Иными словами – это чистая ситуация необходимости. При этом действия, совершаемые «из-за других» могут быть как «успешными» (в этом смысле весьма примечательна мотивация никому не доверяющего мизантропа, действующего определенным способом «потому что люди идиоты»), так и неуспешными. Иными словами – когда кто-то в результате провала своих планов и действий начинает «винить других в своих неудачах» - он совершенно прав в этом отношении – его модель поведения оказалась «провальной» из-за того, что «действия других» помешали успешно осуществиться его модели поведения. Эти «действия других» могли помешать по 2-м причинам:
1) индивид оказался полным идиотом, отталкивающимся только от своего «хочу» и никоим образом не прогнозируя действия и поведение других – т. е. не задействуя механизм ориентации на других (здесь, кстати, кроется весьма любопытный механизм принуждения к социальной ориентации на других),
2) Реальное поведение других не совпало с ожиданиями к нему.
Здесь так же возможно 2 варианта:
1) индивид не анализировал структуру социальных мотиваций и социального смысла, «не ставил себя на место другого», заменяя все эти процедуры чисто «комфортными» относительно себя ожиданиями «должного» поведения других,
2) индивид принимал некоторую модель поведения как «вечную» и «нормативную» в силу эмпирической (эдакой, я бы даже сказал «бихевиористкой») частоты встречаемости в прошлом опыте в силу привычки и проведенная им теоретическая экстраполяция подвела его.
Здесь весьма интересно понятие «ожидание» и «нормативное». Так или иначе, люди строят свое поведение на основе определенных ожиданий к поведению других людей или – ориентированности на других (как «друзей», так и «врагов», как в повседневности, так и в рационально простроенных «планах»).
Общество очень чувствительно к сохранению некоторых «устойчивых ожиданий» - людей, нарушающих моральные и этические нормы или традиции, принятые в определенном сообществе или социальной группе как минимум подвергают общественному осуждению (как максимум – камнями забивают, сжигают или расстреливают). Солдат, нарушивший устав или приказ командира подвергается определенному наказанию от военного трибунала. Нарушение закона карается «лишением свободы[3]», либо, как-минимум, - штрафом. Так или иначе, общество заинтересовано в сохранении некоторой «устойчивости» или «стабильности» в собственной практике, нормах и ожиданиях, потому что нарушение привычных ожиданий грозит непредвиденными рисками, к которым модальное число индивидов просто не бывает готово, что может быть выражено во фразе: «я не знаю чего ждать и чего опасаться». Ситуация меняется с появлением определенных возможностей и альтернатив (которыми как раз чаще всего бывают новая техника, сырье, вещи (например, новый товар), рынок сбыта, те или иные организационные процедуры и «мода») – их наличие так или иначе проблематизирует любую ситуацию – для одних эти возможности являются «долгожданным шансом», для других они могут и не являться столь «долгожданными», а наоборот – создающими определенные проблемы, но они опасаются, что этими возможностями воспользуется «кто-то другой» и «им не останется места» (здесь усматривается принудительное воздействие социального), а для третьей группы эти возможности «закрыты» в принципе. Последняя группа делится на тех, кому эти возможности безразличны (это почти всегда большая часть группы) и на тех, кто от их появления «больше всего теряет». Если не аналитически, то эмпирически и практически данная группа обнаруживает этот процесс воздействия поведения других и у них почти всегда актуализируется ориентация «против других». Это как правило «ситуация необходимости» любого социального изменения. Надеюсь, теперь, социальный смысл часто встречаемых фраз по типу: «жизнь существует не для того, чтобы оправдывать чужие ожидания» становится максимально понятной – это ни что иное, как совершаемый определенной группой акт «разрыва социальных ожиданий» ввиду появления новой возможности.

3) Можно выделить так же и третий уровень анализа социальности, он же – «социетальный» уровень. Именно на нем происходит смещение понятия «актор» с «действующих людей» на действующие «вещи», «технологии», «практики», «возможности», «риски», «социальные отношения», «социальные институты», «социальные системы» и т. д. т. е. конкретно встречающиеся в повседневности объективированные обществом и общественной практикой смысловые абстракции. Что интересно – для того чтобы прогнозировать на этом уровне – нам люди в действительности и не нужны. Они рассматриваются в данном отношении не более чем «фигурки» или «единицы» на матрице социального смысла, социальных возможностей, социальных альтернатив, социальных оппозиций и идентификаций и т. д. Из всех качественных характеристик нас интересуют в основном те, которые лежат в основном в области объективированного и интерсубъективного социального смысла, т. е. качественных характеристик намного меньше, чем людей, и в данном случае мы работаем не с людьми[4], а со «смысловыми переменными». Для нас так же может быть интересно актуальное число этих «единиц» на той или иной позиции, но и то не так, чтобы уж очень сильно (мы, оперируя опытом своего жизненного мира, можем сказать, что относительно нас встречается чаще, а что реже, можем провести соотношения по частоте встречаемости тех или иных смысловых конструкций у тех или иных индивидов, да даже чисто дедуктивно можем провести «минимум» и «максимум» индивидов на той или иной социальной позиции и в итоге – принять то или иное решения, ради которого, собственно говоря, нас и интересует численный состав). Более того, пока мы изучаем социальное значение и социальное действие тех или иных «вещей» нас почти не интересует материал и составные части этих вещей, равно как и абсолютно не интересует количество их копий, численный состав и вообще «материальность» данной вещи (все это начинает нас интересовать тогда, когда обнаруживается некая проблематизация, связанная с нашим прагматическим интересом, т. е., когда мы, например, хотим посмотреть, сколько индивидов сможет воспользоваться данной «возможностью», либо «поставщики каких товаров и ресурсов необходимы для производства данной вещи» и то, социально-экономические отношения будут играть тут намного большую роль, нежели сама «материальность» вещи). В случае, когда нас интересует «вещь как актор социального действия», т. е. «как данная вещь изменит социальные отношения актом вторжения своего влияния в уже сложившиеся социальные отношения?» единственное что нас интересует – это мотивационные цепочки и сценарные действия, прикрепленные к ним, т. е. чисто смысловые социальные мотивационные цепочки, в которых эта «объективированно-абстрактная» (допустим – некий, «абстрагированный чайник, применяемый в хозяйстве») вещь задействована. Любой, кто, так или иначе, анализировал данный уровень социальности всегда обнаруживал, что количество этих мотивационных цепочек и сценарных действий ограниченно и объективировано типично. В данном случае для нас не особо значимо – эмпирически или аналитически мы пришли к этому выводу, хотя, это, безусловно, очень важно, ибо теоретически мы можем увидеть самые часто встречаемые (и скорее всего – наиболее статистически-значимые) варианты, но существует возможность не увидеть какие-либо альтернативы, которые не являются столь выраженными и «примелькавшимися», тем не менее, само осознание того, что количество этих вариантов-альтернатив ограничено и объективировано типично является весьма важным практическим выводом. В данном случае их количество объективно ограниченно условиями, большая часть которых относятся к тем факторам детерминизма, которые мы выделили. В смысловых мотивационных цепочках подобного рода воздействие условий чаще всего выражается во фразах, которые можно отнести к 2-м типам: «я не могу это сделать, потому что это невозможно и глупо», «я не могу этого не сделать (я должен это сделать), потому что это необходимо». Например, «я не могу за 15 секунд оказаться в центре города, потому что это невозможно», «я должен оказаться в этом месте через 15 минут, потому что это необходимо» (детерминизм времени), «я не могу перепрыгнуть эту пропасть, потому что это невозможно», «преподаватель не может не пройти по данной лестнице, потому что это единственная лестница в этом здании, а он, так или иначе, зайдет на кафедру» (географический детерминизм) и т, д – примеров можно привести кучу по всем видам детерминизма, что мы рассмотрим ниже чуть подробнее. А пока вернемся к нашему 3-ему уровню социальности и нашему последнему выводу, касающемуся ограниченности и объективированной типичности мотивационных цепочек «вещи» и «смысловых сценарных действий», связанных с ней. Каждый предмет, так или иначе, использующийся в повседневной жизни людей с необходимостью «встроен» в ограниченное количество мотивационных цепочек и сценарных действий совершаемых с его участием: мы можем обнаружить это аналитически перебрав «возможные» сценарные действия (для большей уверенности – можно сделать это методом мозгового штурма) или эмпирически (например, наблюдая за повседневной жизнью людей и за тем, что люди делают с интересующей нас «вещью»). Но каким же образом в данном случае он сам становится актором социального действия? В этом и состоит основная хитрость 3-го уровня социальности – суть в том, что, если «вещь» уже вторглась в повседневную жизнь общества, то со временем, с необходимостью будут свершены все возможные варианты сценарных действий, которые вообще можно совершить с этой вещью. В этом смысле, как бы это парадоксально не звучало – прогнозирование на макроуровне проще прогнозирования на микроуровне, потому что ошибки здесь в принципе быть не может, так как все варианты обществом будут реализованы – вопрос лишь во времени и отчасти месте этой реализации. Это связано с процессом институционализации и объективации той или иной социальной практики (на третьем уровне социальности мы уже не говорим о «социальном действии» – мы говорим о «социальных практиках»). В этом смысле, опасения, которые предъявляются к какой-либо вещи, как «актору социального действия» связаны с процессом ориентации на других: я опасаюсь не того, что эта «вещь» вдруг начнет «сам-по-себе» что-то делать, «отрастив руки и ноги», а то, что с этой вещью будут делать Другие и какие последствия будут иметь их действия. Эти опасения не являются просто содержанием «моего сознания» - когда ученый говорит о чем-либо, он говорит о некоторых «внешних» явлениях и процессах, которые от него никак не зависят – опыт нашего Lebenswelt показывает нам достаточно много ситуаций, в которых люди своими действиями «мешают друг другу». Каждое наше действие и каждое действие других порождает определенные последствия. Большую часть последствий большая часть индивидов в принципе не осознает, т. к.: а) являются ограниченно-рациональными существами (причем никак не стремящиеся расширять ограниченность своей рациональности, т. к. см. пункт б), б) это не соответствует их прагматическим мотивационным цепочкам (чаще всего это выражается во фразе: «а нафига мне это надо?», «я что ботан что ли?»), в) повседневность и без дополнительных раздумий «подкидывает» индивидам кучу проблем, г) они весьма далеки (я бы сказал – «социально дистанцированы») от идеалов гуманизма, альтруизма, т. е. всего того, чем так любят «кидаться» моралисты. В этом смысле ценность подобного рода подхода и дальность прогноза зависит от того, способны ли мы предсказать (и способны ли мы правильно предсказать) последствия практик других. В этом смысле для макроуровня весьма интересной является причинная детерминированность практик. Последствия практик одних могут стать причинами практик других, выраженных через их ориентации «из-за других» и «против других», если практика первых создает постоянно воспроизводящиеся условия для «рекрутирования» индивидов во вторую практику. К примеру, «длительность» и «неповоротливость» административно-бюрократического аппарата, так или иначе, с необходимостью порождает практику взятоничества, потому что в ней сходятся мотивационные цепочки, включающие в себя потребность «быстроты и оперативности оформления документов», допустим, справок и экономический интерес чиновника, берущего взятку. Более того – эта практика так же порождает определенные последствия – теперь чиновнику «становится лень что-то делать» без взятки. Подобным же образом можно рассмотреть абсолютно любую социальную практику. Здесь так же мы затронули 2 интересные проблемы: 1) Как происходит «смена практик» и как рассчитать шансы «практики» на осуществление в будущем (иными словами – имеет ли практика будущее или нет) 2) Как можно абсолютно точно предсказать детерминированность той или иной практики аналитически (если конечно этот детерминизм в ней присутствует). На эти вопросы можно ответить следующим способом: даже если рассматривать «практики» чисто аналитически мы видим, что они включают в себя определенные действия, требующие определенных усилий и приводят к определенным результатам. Эту схемы мы назовем «ритуализированной схемой» или «моделью поведения». Если представить ее немного юмористически, то она заключается в следующей фразе: «для того, чтобы получить ману небесную нужно правильно постучать в бубен». Для чего я выбрал именно такой пример? Для того чтобы показать, что понятие «практика» - это достаточно широкое понятие, включающее в себя как действия в повседневности («для того, чтобы получать зарплату – нужно работать»), так и научную процедуру: «для того, чтобы получать точные данные нужно строить репрезентативную выборку», а так же, например, религиозный ритуал: «для того, чтобы обрести спасение на том свете нужно жить праведно», обращение с техникой: «для того, чтобы принтер сделал ксерокопию, нужно нажать вот на эту кнопочку» и т. д. Как видно отсюда данная схема достаточно универсальна и включает в себя соединение мотивационной цепочки и сценарного действия с использованием каких-то строго определенных средств, либо нескольких сценарных действий.
Мы так же можем увидеть, что на этой схеме на уровне интерсубъективного социального смысла сейчас кто только не паразитирует: рекламщики («для того, чтобы нравиться девушкам, нужно купить дезодорант AXE»), шарлатаны и психологи: «для того, чтобы стать лидером ты должен пройти наш тренинг личностного роста», различного рода «маги», «экстрасенсы», «эзотерики» и прочие сектанты: «для того, чтобы развить сверхспособности ты должен читать наши книги и посещать наши собрания», «для того, чтобы стать успешным человеком ты должен учиться у успешных людей (которыми естественно по определению является тот или иной гуру) и не слушать неудачников (которыми по определению являются все, кто не согласен с их бредом, причем зачастую эти товарищи не гнушаются исследования и уточняют, кто конкретно является неудачником: друзья, родственники, «совки» и пр.)» и т. д. Вопрос остается прежним – что заставляет совершать акт выбора между, допустим, двумя практиками, выполняющими одну функцию: что предопределяет предпочтения и объективные последствия? Ответ, как ни странно достаточно простой – это возможности. Причем не столько объективные возможности, сколько «возможности, воспринимающиеся как реальные». Эти «воспринимаемые возможности» состоят из ожиданий индивидом определенного результата (которого может и не быть объективно). При этом на восприятие этих возможностей оказывает влияние привычка (если я глубоко привык к одной форме практики, мне очень сложно перестроится на другую) и ориентация на других: так или иначе принимая ту или иную модель поведения, состоящую из мотивационных цепочек и сценарных действий индивид склонен считаться с мнением других, причем, если конкретизировать этот момент – с мнением «Значимых других» (т. е. мнение тех людей, на которых навешан ярлык «неудачников» или «которые «не считаются за людей» не учитывается). Любая практика, как мы уже говорили, приводит к некоторым объективным последствиям и результатам. Именно последствия и результаты определяют общественное мнение относительно той или иной практики. Если эти результаты крайне не соответствуют ожидаемым результатам (не являются столь «выгодными», как ожидалось), то это приводит к уже рассмотренному нами явлению разрыва ожиданий, что, естественно – не является приятным процессом для индивида. Если же результаты соответствуют, либо превосходят ожидаемые результаты, либо отклонения между ожиданиями и результатами незначительно, то это приводит закреплению модели. А так как любая практика «подобно конвейеру» пропускает через себя индивидов и приводит к постоянно возобновляемым типичным последствиям это создает определенные условия для отражения этой практики в общественном сознании. При этом негативные последствия (ощущаемые, как правило, только теми людьми, которых эта практика затронула и немногими интеллектуалами, разбирающимися в данном механизме) отражены в основном только той группой, на которой эти последствия сказались и их влияние зависит от массовости этой группы. Во всех остальных случаях, когда негативные последствия затрагивают какую-то малую группу людей практика развивается по типу «собака лает, а паровоз идет». В этом смысле общество «позитивистки бесчеловечно». Обществу чужды всякие идеалы гуманизма и «волны практики никогда не останавливались, если это приводило к эдакому «социал-дарвинисткому» вытеснению той или иной формы практики и стоящей за ней группы».
Не менее интересным так же является процесс смены практик выполняющих одну и ту же функцию. Наиболее красочные примеры – это примеры с технологиями. «Трактором землю обрабатывать намного легче, чем плугом» - осознание этого факта - основа для начала объективного вытеснения практикой «использования тракторов» практики «использования плугов». Усилия, затрачиваемые на использование плуга намного больше, чем усилия, затрачиваемые на использование трактора, а результаты использования трактора намного превышают результаты использования плуга (что естественным образом предопределяет «успешность», по крайней мере, экономическую, земледельца, использующего трактор). Казалось бы, почему бы не существовать такой позиции: «ну ладно, пусть все используют трактора, а мне нравится работать плугом!». Соглашусь – пример не совсем удачный (хотя возможно и плуг у кого-то вызывал ностальгические переживания) – возьмем изменения, происходящие в институте семьи – почему позиция «Мне пофиг какие там сексуальные отношения у всех остальных, а я хочу нормальную традиционную семью» не имеет перспектив к существованию? А вот здесь включается второй механизм внедрения «перспективной» практики – её агрессивность и принудительный характер. В примере с изменениями в институте семьи это может быть выражено в следующей фразе: «если все друг с другом перетрахались, то где мне найти нормальную девушку?». В экономике подобного рода принудительный характер практики выражен в знаменитой дюркгеймовской формулировке: «допустим, я предприниматель и мне никто не запрещает пользоваться методами производства прошлого столетия (чтобы применить это все на современные условия сформулируем это следующим образом: «производить компьютеры прошлого поколения»), но если я буду делать это, то я, скорее всего, разорюсь». Сейчас я наблюдаю и аналитически и эмпирически следующие «волны практики»: «интернет вытесняет телевидение», «электронные книги вытесняют бумажные книги», «планшеты вытесняют ПК», «сенсорные телефоны вытесняют телефоны с кнопочками» и т. д. Очень часто после стадии «агрессивного внедрения нового» наступает стадия «культурной реанимации старого». Это, как правило, выражается в ностальгических воспоминаниях и моде на антиквариат. Чтобы проиллюстрировать это, приведу следующие коммуникативные примеры-индикаторы: «виниловые пластинки это круто!», «Черно-белые фотографии – это здорово!», «в телефоне Нокиа зарядки хватало на месяц!», «А бумажной книжкой можно накрыться, пошуршать, почувствовать запах бумаги – не то, что этой электроникой», «Как же здорово было играть в детстве в WarCraft» и т. д. Достаточно часто в таких случаях используется слово «духовность»: «в электронных книжках нет никакой духовности!». Это последняя стадия – стадия ностальгии и агонии. Как только умрут те, у кого, например, виниловые пластинки вызывали приятные воспоминания, т. е. были встроены в мотивационные цепочки и напрямую социальным смыслом связаны с жизненными потребностями – виниловые пластинки, как социальная практика, исчезнут и максимум, где их можно будет встретить – в музеях (где, кстати, можно встретить и тот же плуг и первое огнестрельное оружие и пр.). Зачем я привел подобные примеры на третьем уровне социальности теории действия? Это было сделано для того, чтобы показать, что любая «новая», «успешная» социальная практика, какими бы новыми возможностями она ни была детерминирована проходит определенные необходимые стадии цикла: 1) стадия «искушения» новаторов и «преодоления мотивационных цепочек предыдущей практики», 2) Стадия агрессивного принуждения и расширяющейся институционализации, 3) Стадия институционализированной практики (на которой она занимает лидирующее положение), сопровождающей «культурной реанимацией» старой практики, 4) стадия кризиса и упадка. Это необходимые этапы любой подобной практики. Теперь рассмотрим другой аспект, который так же поможет нам при анализе на макроуровне (3-ем уровне социальности). Любая практика происходит путем совершения определенных действий и часто эти действия совершаются над определенными материальными ресурсами. На данный момент нефте- и газодобывающие компании, такие как «Газпром» являются доминирующей формой экономической практики. Продажа нефти, газа и бензина является настолько прибыльным делом, что остальные «экологичные» формы получения энергии серьезно проигрывают перед ними (и, собственно говоря, их развитие сдерживается, так как может пошатнуть положение нефтяных монополистов). Разумеется, подобного рода практика возможна только до тех пор, пока на нашей территории есть такой «ресурс» (само по себе слово ресурс – это социализированное слово) как нефть. Как только нефть закончится разумеется данная социальная практика вынужденно прекратится. А отсутствие развития альтернативных форм получения энергии (альтернативных социально-экономических практик, которые не могут появиться единомоментно) грозит серьезным кризисом. Отметим этот результат мысленного эксперимента. Возьмем другой пример, в котором в качестве «ресурса» выступают люди, пусть это будет – «Финансовой пирамидой». Любая финансовая пирамида разрушается, как только прекращается «поток клиентов», т. е. когда мотивационная цепочка, позволяющая привлечь определенный контингент людей оказывается исчерпанной. Как правило, до процесса своего разрушения она проходит несколько «необходимых» и потому вполне индикаторно-фиксируемых стадий, о которых, впрочем, можно рассказывать достаточно долго, поэтому мы не будем это сейчас расписывать, зафиксируем только, что началом краха можно считать акт «бегства основателей». Что общего между крахом практики «финансовой пирамиды» (в качестве которой (правда очень исторически стабильной за счет того, что часть «клиентов» не доживает до старости), например, можно рассматривать и пенсионный фонд России) и крахом практики «добыча нефти»? Правильно – исчезли первоначальные условия, необходимые для функционирования практики. Зачем мы это зафиксировали? А суть в том, что осознание этого момента позволяет нам вывести один аналитический метод для прогнозирования. Условно говоря, назовем это «методом долгосрочных перспектив». Его суть заключается в мысленном эксперименте – «что будет, если социальная практика будет происходить, так же как и сейчас в будущем? Есть ли у нее перспективы существовать и если есть, – какие изменения в ней произойдут с течением времени?». В этом вопросе нас особо интересуют 2 момента:
1. Сохранятся ли первоначальные необходимые условия функционирования данной социальной практики и если да, то, как долго? В этом смысле вопрос «как долго» обычно является принципиальным. В ситуации с ресурсами мы можем это рассчитать достаточно точно. В ситуации с людьми мы имеем дело с «повышениями» и «понижениями» активности, т. е. определенного рода «циклами», «волнами» и т. д. но данные циклы так же возможно как минимум математически смоделировать.
2. Как влияют последствия данной практики? Тут обычно интересуют все нейтральные и негативные последствия, создающие условия для других практик. И здесь же нас интересует вопрос, а не будет ли так, что первая практика постепенно создает условия собственной ликвидации своими же последствиями? Здесь крайне важна численность группы, на которую оказывают негативные влияния последствия и степень ее постоянства. Так, например практика рабовладельческого общества в итоге приводила к крупным народным восстаниям за счет того, что негативные последствия данной практики затрагивали обширные социальные слои, эти слои были относительно «постоянны». Иными словами, – раб не имеет никаких ни перспектив, ни возможностей и рано или поздно осознает, что терять-то ему по сути нечего, а так как социальный смысл в этом отношении является «общим» - в результате происходит народное восстание, которое, едва начавшись, получает социальный смысл «возможности» и «перспективы», «альтернативы тому, что есть здесь и сейчас». В данном случае именно осознание факта «закрытых» возможностей, отсутствия перспектив и альтернатив и неудовлетворяющее положение «здесь и сейчас» «как есть» является необходимым условием для начала практики «восстания». В случае, если существующий общественный порядок предоставляет иные возможности, либо, как вариант – не дает времени и возможностей (это то самое воздействие повседневности, которое ставит индивида в ситуацию ограниченного времени на действия, решения проблем и принятие решений) для осознания «закрытых» возможностей – естественно подобного рода практика не станет осуществляться, потому что достижение сомнительного результата требует невероятную массу усилий и риска и ставит «бунтаря» в ситуацию прямого конфликта, что при задействовании механизма ориентации на других рисует не слишком радужные перспективы. Намного более интересны в данном случае механизмы возникновения «искусственных» или «оранжевых революций». Так как мы любое социальное изменение мы рассматриваем как «появившуюся возможность» в этом смысле эта возможность должна для определенной социальной группы превышать другие возможности, т. к. акт выбора одной из «возможностей» очень часто исключает акт принятия какой-либо /каких-либо других возможностей. В этом смысле вполне вероятно, что оранжевые революции являются «проплаченными», т. е. искусственно созданными возможностями. Что интересно – «искусственно» возможно создать лишь «временную возможность» как «условие возникновения», но через некоторое время данный социальный процесс, данная социальная практика становится неконтролируемым за счет воздействия механизма «ориентации на других» и подключения иных социальных групп, что подтверждает ситуация на Украине сегодня (я пишу эти строки 24.01.2014). В этом смысле рассмотрев данный пример, мы подошли к очень интересному концептуальному выводу – а именно, акту восприятия альтернативы. Что мы из этого получаем? Мы получаем возможность оценить перспективы развития той или иной практики еще до ее возникновения и закрепления как практики. Для этого я предлагаю использовать метод краткосрочных перспектив. Метод краткосрочных перспектив, как и метод долгосрочных перспектив является неотъемлемой частью теории необходимости при применения данного подхода к 3-ему (социетальному) уровню социальности. В этом смысле мы проводим следующий мысленный эксперимент – воссоздаем в памяти ситуацию прямого практического столкновения с той или иной «возможностью», подходя к ней по социальным мотивационным цепочкам и смотрим – как наши «гомункулусы» в Шуцовском понимании «видят» данную «возможность», руководствуясь своим прагматическим (отнюдь не обязательно когнитивно-прагматическим, прагматический мотив может быть и чисто эмоциональным или инстинктивным, по принципу: «я хочу трахнуть эту телку») мотивом. В этом смысле мы можем ввести «коэффициент краткосрочной перспективности» (его же можно назвать, как «коэффициент искушения возможностью»). Его логическая формула выглядит примерно так:

Если мы распишем эту формулу и приведем примеры, как ее можно использовать, то у нас получается, что наш коэффициент краткосрочной перспективности состоит из: а) соотношения осознания прямых (так как косвенные последствия большинство людей предсказать в принципе не может и не хочет) выгод от использования интересующей нас социальной практики по отношению к тем прямым выгодам, которые дает альтернативная практика, б) Соотношения необходимости (тут очень важный момент – осознание этой необходимости вовсе необязательно, т. к. оно диктуется необходимыми условиями практики и мы смотрим непосредственно объективную перспективность) затрат некоторых средств, усилий и времени, которые необходимо затратить на получение результата к усилиям, средствам и времени, которые необходимо затратить на получение результата от альтернативной/альтернативных практик, в) коэффициента социального принуждения. Очень важным моментом в данном случае для нас является момент сравнения однофункциональных практик. Так же не менее важным является знак «минус» при соотношении прямых выгод и соотношения того, что нужно затратить на и достижение (усилий, средств, времени) – этот будет свидетельствовать о том, какой характер интенсивности от практики нужно ожидать. Так как мы рассматриваем данный коэффициент краткосрочной перспективности, как некоторый объективный показатель, то для нас не особо важны «осознаваемость» выгод и перспектив (что, безусловно, тоже очень важно, если высчитывать – может ли эта практика кем-то конкретным начать осуществляться (в конце концов - «дураков везде полно» и если некая альтернатива, практики, как например, «тренинги личностного роста» имеют место быть, то обязательно найдутся кто-то, кто начнет заниматься данной деятельностью). Объективность коэффициента связана с его «смысловой социетальностью» - т. е. осуществлением практики в обществе, что наделяет практику некоторым социетальным значением перспективности. В этом смысле для нас особенно важна сила социального принуждения, которая как раз и является динамичной величиной, определяющей динамику принятия (или непринятия) практики в обществе. Этот коэффициент имеет следующую логическую формулу:

В этом смысле коэффициент социального принуждения так же объективен. Первый элемент данной формулы включает в себя соотношение количество «Значимых других» использующих данную возможность к количеству значимых других, использующих альтернативные возможности. В данном случае весьма значимы 2 понятия: 1) Значимые другие, 2) слово «использующих», «практикующих». В данном случае «Значимые другие» - это не просто «люди, к которым я хорошо отношусь» (более того, не забываем, если мы анализируем социетальный уровень никакого «Я» здесь нет). «Значимые другие» в данном случае это люди, чьи практические методы и когнитивные стили мышления считаются эффективными. Если проиллюстрировать это для микроуровня, то можно в качестве примера привести следующие фразы: «Я ненавижу своего врага, но считаю его методы эффективными», «Я в очень хороших отношениях с моими друзьями, но в данной области знания считаю их полными неадекватами». Но здесь возникает вопрос – как же, если на макроуровне нет «Я» рассматривать «Значимых других»? Так или иначе, мы существуем в обществе, в котором с необходимостью (в силу ограниченности своей активности и рациональности я не могу заниматься «всем сразу», а если бы и мог – это «все» и «сразу» делало бы из меня весьма неэффективного специалиста) воспроизводится разделение труда. Разделение труда создает определенные социальные институты уровень знания и дискурса в которых отошел далеко от повседневного знания обывателя. Иными словами – «я могу не разбираться в квантовой механике, но вынужден доверять физикам в данном вопросе», «если я заболел – я обращусь к врачам», «я могу не доверять медикам, но если я серьезно заболел – я вынужден отдавать ответственность за свое здоровье в их руки, т. к. признаю эффективность их методов». По сути – разделение труда – необходимые основания любой легитимации. Правда, стоит отметить, что в обществе существуют социальные институты, которые достаточно сложно причислить к «трудовым», но которые, тем не менее, наделяются доверием (правда в различной степени – и это достаточно легко измеряется эмпирически). Сюда можно отнести проявления доверия к практикам экстрасенсов, магов и религиозных деятелей (включая всяких «гуру» и «учителей»), пседопсихологов, «популярных блогеров» и т. д. (безусловно, мы учитываем, что между этими группами существуют различия, как минимум по характеру легитимации, но мы не ставим перед собой на данный момент в качестве одной из целей - проблематизацию этих различий, тем более, что подобных как теоретических, так и эмпирических социологических исследований уже проведено достаточно). Все что нас сейчас интересует – это определенного рода идентификация определенных «эффективных» методов и знаний с различного рода социальными институтами или же просто – доверие к языку и интерпретациям объяснения определенного феноменального поля определенными социальными группами. В данном случае становится весьма интересен вопрос – почему же взято именно соотношение количества «Значимых других»? Это достаточно просто определяется с позиции теории необходимости. Так или иначе, люди ориентируются в своих действиях на других – ограниченность собственной рациональности и социальная практика принуждает их к этому. Это дает основания для того, чтобы определенные объяснительные схемы и интерпретации начали завоевывать большее доверие по отношению к другим. При этом вовсе не обязательно, чтобы «все общество выбрало один «интерпретационный механизм» в качестве доверительного (кто-то доверяет абстрактным «ученым», попутно являющимся любимой фразой журналистов для придания веса своим статьям, кто-то – более конкретно – физикам, химикам, биологам, социологам, психологам и т. д., кто-то больше прислушается к «духовному учителю» и пр.), но при этом «модальные» всегда можно выделить как минимум эмпирически, что делает «вес влияния» каждой из этих групп неравнозначным. Ситуация усложняется одновременно тем, что индивиды определенным образом открыты к получению информации извне, несмотря на то, что социальные институты, оказывающие доминирующее влияние всегда оставляют некоторые «зацепки» в виде осознания определенных вполне реально возможных ситуаций и абстрактных идеализированных принципов, как обоснованных, так не совсем. При этом эти принципы (о которых так же будет описано в соответствующей главе) могут быть, как, например, частью процедуры научного анализа (например, принципы: «искать сходства и различия», «искать факты опровергающие гипотезу» и т. д. которые тоже имеют весьма сомнительно определенное значение, а в силу своей идеализации – не всегда понятно в каких именно типичных ситуация они обязаны быть применены), так и, например, чисто «морально-нормативными», как например: «Не переходи на личности в споре» (если мы с вами вспомним социологию знания, то тем самым мы подойдем к выводу, что «сознание» и в некотором роде «знание» детерминировано социально, а если это так, то либерально-моралисткий принцип «не переходить на личности в споре» не имеет научно-познавательного смысла и более того – ограничивает познавательные возможности, но имеет своей целью избегание конфликтов, т. е., если я не имею своей целью избежать конфликт, то я могу не придерживаться этого принципа). Скорее всего, различия в принципах диктуют и качественно иную «логику отбора», которые задействуют представители тех или иных социальных институтов (более подробно об этом написал Николас Луман и у меня нет цели переписывать его). Например, наука отбирает факты по коду («логике отбора»)_ - «истина/ложь», в экономике эта логика отбора, скорее всего, заключена в коде «выгодно/невыгодно», «рискованно/не рискованно» и т. д.. Некоторые «коды отбора» можно обнаружить и выделить и у религиии, мифологии, морали и т. д.
Но вернемся все-таки к нашей формуле. Почему именно количество значимых других, если влияние неравномерно и вес неравнозначен? Мы ведь должны учесть ситуации, в которых есть вполне определенные источники, «значимые другие», перекрывающие влияние других источников и зачастую – общества? Безусловно. Но в данном случае мы исходим из того, что большей части населения нет никакого дела, например, до научных проблем. Так или иначе, некоторые «представления» о устройсве окружающего их социального мира и текущей ситуации люди склонны черпать из того, какие именно смысловые конструкции наиболее часто проявляются в коммуникативных актах. Более того, все люди – это ограниченно рациональные существа – осознание ограниченности не только своей рациональности, но и рациональности других дает существенные прогностические возможности. Если несколько «примерно равнозначных» значимых других сходятся в одной позиции, то в данном случае чисто аналитически можно предположить, что их влияние превысит силу влияния иных «Значимых других». В любом случае, «резкие» нарушения равновесия в логической формуле дают возможность сделать определенные выводы о том, влияет этот фактор или нет. В данной формуле так же видно, что в знаменателе стоит количество значимых других использующих иные альтернативы. Это говорит о том, что на обыденном уровне множество точек зрения снижает значимость восприятия данной альтернативы. Так, например, научные споры, заставляющие усомниться в тех или иных положениях воспринимаются как слабость науки, а не процесс ее становления. Все это упирается в одно простое, хоть и не совсем верное умозаключение: «Вот – они там сами не могут договориться, а значит это все фигня!». Обычно следом за этим умозаключением идет приравнивание, научной теории по статусу к, например, эзотерике, литературному произведению, либо просто какому-либо философскому взгляду. В данном случае как раз следующие переменные: общественное мнение и СМИ отражают этот факт. И мы всегда можем оценить их вес, хотя бы индикаторно. Весьма интересной (я бы даже сказал – самой интересной с позиции теории необходимости) является последняя составляющая формулы силы социального принуждения – это влияние последствий практики. Причем прямых последствий, которые к тому же имеют возможность создать ситуацию необходимости по типу «воспользуйся возможностью или воспользуются тобой», (ситуация по типу: «убей или будешь убит»). В этом смысле может не быть влияния переменных значимых других, общественного мнения и СМИ, но очень ярко проявляться влияния именно последней составляющей. В этом смысле практика может быть весь успешной, хоть и «скрытой» или же «латентной». Зачастую подобные практики дают о себе знать только в момент столкновения индивида с данной ситуацией необходимости «воспользуйся или воспользуются тобой», «убей или будешь убит» «лицом к лицу», но самого факта столкновения вполне достаточно, чтобы практика осуществлялась. Под данную категорию могут попадать практики политических сговоров, финансовых махинаций, различного рода преступная деятельность (проституция, торговля наркотиками, работорговля и пр.). Сюда относится ситуация, когда случайный свидетель вынужденно становится соучастником того или иного действия. Сюда так же относятся ситуации, о существовании которых я вообще могу не догадываться, и даже, более того, - не воспринимать их как «реальные» и «возможные» в моей повседневности. Это скрытые ситуации необходимости, поддерживающие осуществление данной практики. По сути, существование подобных ситуаций, являющихся очень часто своего рода «черным лебедем» не дает нам возможности вообще углядеть эту практику как эмпирически проявляемую. Однако, если мы сталкиваемся с ситуацией данного типа или знаем, что она имеет существенную возможность появиться и совершив мысленный эксперимент смоделировать ее – мы можем сказать, что данный фактор оказывает существенное влияние и является «ведущим» источником практики. В приведенном выше примере – мы стали утверждать, что наш разум способен иногда смоделировать возникновение подобного рода ситуаций (в отличии, кстати, от наивного «слепого» эмпиризма), которым «самое время появиться». Например, если существуют существенные различия в обладании собственностью – просто не может не появиться феномен воровства, несмотря, например, на осуждение общественного мнения (в данном случае фраза по типу «общественное мнение – это мнение тех, кого не спрашивают» - вполне становится актуальной). Здесь следует отметить, что подобного рода ситуации обычно связаны с высочайшими выгодами и высочайшими рисками, а высокий риск, как правило, сдерживает людей. Однако здесь мы применим один объяснительный конструкт, который мы уже применяли: если есть физическая возможность проявиться какому-либо типу поведения и при этом его носитель выживет[5], то, в случае, если это поведение окажется хоть сколько-то выгодным – оно повториться вновь с уменьшением волны цикла повторения. Иными словами, при наличии достаточного количества акторов, сталкивающихся с той или иной физической возможностью, с высокой степенью вероятности данный вариант будет реализован. Если же наличие подобной возможности стабильно сохраняется на протяжении неопределенного, стремящегося в будущее промежутка времени, то мы можем считать совершение данного акта действия уже с необходимостью предопределенным, детерминированным. Подобного рода аналитическую конструкцию мы будем называть «тезисом предопределенности активизации физической возможности поведения при наличии стабильных сохраняющихся во времени условий к столкновению актора и возможности в ситуации «лицом к лицу»». Однако высокие риски и общественное мнение все-таки «продлевает» цикл «активизации физической возможности» ситуации необходимости того типа, который мы только что нарисовали. Но в данном случае уже важно другое: если акт свершен и он оказался успешным, то тут начинает срабатывать принцип повторения: «если при совершении определенного действия актор получает «вознаграждение», соответствующее его мотивации - он стремится это действие повторить» [6]. Более того – актор не существует изолированно – если этот опыт, например, посредством наблюдения или коммуникации перешел в область интерсубъективного социального смысла, это означает, что данная возможность активизировала эту социальную практику. Более того, это так же свидетельствует, что можно активизировать ту или иную практику при наличии возможности, используя только воздействие на интерсубъективный социальный смысл. Это давно известный общественной практике феномен «подначивания» и «ловля на слабо» менее разумных индивидов более разумными товарищами (данный социальный феномен «оперирования интерсубъективным смыслом», с целью активизации возможности имеет широкое распространение в школах, каких-либо молодежных компаниях, преступных группировках и пр., его цель - «проверить риски возможности, пустив вперед себя кого-то, кого в случае неудачного исхода не жалко», «провести эксперимент»). Первоначально высокие риски ситуаций в уже описанных мною случаях (например, практики наркоторговли, проституции или работорговли) еще как-то сдерживают развитие данной социальной практики. Но в дальнейшем влияние этой переменной отключается, как только акторы, осуществляющие ту или иную социальную практику осознают, что «назад им дороги нет». Иными словами, данные индивиды попали в ситуацию необходимости, благодаря которой практика сама поддерживает себя своими последствиями. Более того, последствия способствуют «рекрутированию» новых индивидов-акторов. Это очень важный для осознания момент – «вход» в некоторые ситуации необходимости может быть вполне «добровольным», соответствующим смысловым мотивационным цепочкам и сценарным действиям, которые ведут индивидов к ситуации необходимости, но оказавшись в ней, их поведение становится крайне детерминированным и реакционным. В этом смысле, оно, как правило, очень часто «социально-универсально» - «любой другой, кто окажется в данной ситуации будет действовать точно так же». В данном случае это очень хорошо показано в фильме, родившимся в недрах современной массовой культуре «Would you rather?»[7]. Давайте закончим рассказ об анализе третьего уровня социальности действия и постараемся сделать выводы из того что имеем.

Выводы: Истоки социального – социальный смысл действий и ориентация на других. Социальный смысл может быть объективным (например, акты проявления агрессии) и объективированным и это связано с его функциональными и сценарно-деятельностной стороной. Социальный смысл (любого уровня) включает в себя такие моменты как мотивационные цепочки и сценарные действия «для того, чтобы» и «потому что», берущие свое начало в повседневности, ориентацию на других (с другими: «потому что мой друг так сделал», из-за других «потому что из-за них мне пришлось поступить так», против других «потому что так сделал мой враг»), так же имеющую истоки в повседневности в ситуациях столкновения с другими «лицом к лицу», определенный набор ограниченного знания (80% которого получено от общества) и проявляющееся в виде некоторых время от времени актуализирующихся представлений об окружающем индивида природном и социальном мире и отчасти – мотивационных цепочках и кроме этого – во влиянии необходимых условий ситуаций в которых поведение описывается по принципу «потому что я не могу поступить иначе». Социальный смысл, задействуя все свои составляющие компоненты определяет социальное действие. В этом смысле социальное действие является производной социального смысла. Все то, что мы изучили, начиная от социального смысла и заканчивая социальными практиками можно изобразить в виде схем:

социальное действие можно анализировать на 3-х уровнях социальности: начиная от уровня повседневности и до социетального уровня. Различия между уровнями – в возрастании роли социального смысла и социальной ориентации на других и уменьшении роли первичных мотивационных цепочек анализирующего, т. е. тех, которые движут актором, чьи смыслы лежат на втором и 3-ем уровне. Первичные мотивационные цепочки сохраняются на всех трех уровнях, но на втором и 3-ем уровне подвергаются процессу формализации, превращаясь в цель, как некое «устойчивое желаемое положение вещей». Переход анализа социального действия на второй уровень социальности начинается тогда, когда проявляется ориентация «из-за других» и «против других» и она становится доминирующей. Третий уровень анализа социальности проявляется, когда индивиды перестают быть «акторами социального действия» (акцент смещается на социальные практики, технологии и пр) и единственное что нас продолжает интересовать – это наличествующие у Других смысловые мотивационные цепочки и сценарные действия, количество которых ограниченно и типично. Именно они, а не сама

Так или иначе, пока актор осуществляет действия в мире повседневности он редко подвергает рефлексии собственные действия – для этого нужно сменить установку с «естественной» на феноменологически-рефлексивную. В этом смысле действия обладают низкой степенью когнитивности, что естественным образом «отсекает» большую часть «теоретически возможных вариантов альтернатив действия». Мотивы «для того чтобы» и «потому что» естественным образом следуют друг за другом, повинуясь структурированию посредством социального смысла, определенного физиологическими потребностями, характером деятельности, ориентацией на других и вытекающие отсюда статусно-ролевое поведение и интерсубъек