VI. Связь между гениальностью и психопатией

Признание того факта, что среди человечества постоянно существуют крайние варианты нормы как в отношении характерологии личности (психические аберрации), так и в отношении талантливости, естественно вы­зывает вопрос о том, насколько крайние, экстремальные показатели того и другого связаны между собой, то есть насколько гениальность связана с пси­хозом. Ведь шизоидный уход от действительности, крайняя интроверсия вплоть до аутизма в чем-то родственна способности к предельному отстранению от окружающего и уходу в абстрактное мышление, а в гипоманиакальной фазе при маниакально-депрессивном психозе проявляется необычайная энергия и интеллектуальное возбуждение. Анализ проблемы надо начать с рассмотрения тех осей изменчивости человечества, которые имеют отноше­ние к переходам от вариантов нормы к патологии мышления. Но имеет ли эвристическую и практическую ценность подобное направление анализа столь опошленной и исхоженной проблемы, как связь гениальности с психопатичностью и психозом?

Мало найдется вопросов, постоянно вызывающих так много пустой, дилетантской, псевдонаучной болтовни и писанины, как проблема связи ме­жду гениальностью и безумием, психозом, психопатией. Существующие даже в научной литературе, но разительные противоречия несомненно подлежат строго аналитическому разрешению, которое должно прежде всего исходить из того, что гений, творения которого получили социальное признание и реализовались, является создателем гигантских ценностей, независимо от того, можно ли им дать какую-либо экономическую оценку. Продукт его личного, индивидуального творчества эквивалентен продукту труда тысяч и даже сотен тысяч людей. Этот продукт его труда эпохален и недаром обычно считается, что гений появляется примерно один раз на миллион людей, а то и реже.

Вторым исходным положением является то, что гений может посто­янно, до самой смерти, даже в случае успеха, даже став знаменитым, сомне­ваться в ценности своего творчества, может из скромности, осторожности, такта молчать о значении своего труда, но вместе с тем понимать, что решает или решил сверхзадачу. Но именно сознание громадного значения своего труда, пусть пока не удающегося, не признанного, естественно и неизбежно ведет к тому, что истинный творец не особенно ценит или даже не замечает многое такое, что составляет главную, громадную ценность в глазах совер­шенно подавляющего большинства других, пусть и одаренных по-своему, но не столь творчески напряженных людей. Работая над произведением (поэмой, оперой, картиной, скульптурой, архитектурным сооружением, ма­тематической или физической задачей, прибором, химическим синтезом или анализом, гипотезой или теорией, изобретением или машиной, раскопкой или расшифровкой, планом кампании, похода или сражения, рукописью ре­чи, статьи или книги, интригой или махинацией, сулящей ему нужное реше­ние, а может быть и признание, славу, власть или состояние) талантливый человек также естественно пренебрегает всем, не безусловно необходимым, всеми условностями и манерами, как и искатель, напавший на золотую жилу или нефтеносный участок.

Даже неуверенное сознание значения ведет к тому, что истинный тво­рец не считает ни ценным, ни значимым то, что является главным и жизнеопределяющим в глазах и бездарностей, и даровитых, но менее творчески на­пряженных, менее целеустремленных людей. Пренебрежение повседневно­стью, «невечными благами» совершенно естественно вытекает из наличия сверхзадачи. Не счесть вполне естественных странных («оригинальных», «эксцентрических») привычек увлеченных своим делом людей. Но не имеет никакого значения для личностной оценки таланта то, что пренебрежение бытом, одеждой и даже общепринятой «аккуратностью» зачастую становилось модой у всех бездельников всех времен и народов, и что таким же пренебре­жением отличались не только люди сверхзадачи, но и люди опустившиеся, и даже многие подонки.

Отвлекаясь от подобных чисто внешних мелочей, надо сразу подчерк­нуть, что давно прошли времена, когда Саламанкский совет мог назвать про­ект Колумба безумным и заключить, что государству не подобает на него тра­тить время.

Конечно, память истории хранит предостерегающе-трагический ре­зультат приема талантливейшим математиком, инженером-артиллеристом Наполеоном Бонапартом Фултона, пришедшего с чертежами изобретенной им подводной лодки-торпедоносца и парохода. Наполеон выгнал Фултона, который впоследствии покончил с собой. Но неизвестно, кто же пострадал больше – Фултон или Наполеон, посчитавший Фултона сумасшедшим и упустивший свою мечту – победу над английским флотом.

Сохраняет силу вопрос Нильса Бора, достаточно ли безумна выдви­гаемая теория, чтобы оказаться правильной. Но все это редкие исключения. «Безумные» идеи Лобачевского о неэвклидовой геометрии, хотя и не получи­ли своевременного признания, все же не привели к госпитализации ученого и не помешали ему сохранить ректорство в Казанском университете.

Всякая творческая работа требует солидного фундамента профессио­нальных знаний и умений, либо широкого кругозора и строгой последова­тельности мыслей, предусмотрительного отведения основных возражений и т.д.; поэтому подавляющее большинство паранойяльных претендентов на ге­ниальность, талант и изобретательство сразу отпадает по признаку некомпе­тентности. Напомним, что Давид Бурлюк дня за два смастерил недискутабельно хороший пейзаж для своего отца, заподозрившего было, что кубистические рисунки сына – результат лености и неумелости.

То, что истинные творцы достаточно сознают величие своего дела, значение своего признания, засвидетельствовано достаточно давно и доста­точно хорошо. Например, Бенвенуто Челлини, выведенный из себя, никогда не стеснялся заявить о своем мастерстве. А чего стоит ответ Микеланджело на замечание о том, что у его статуй на гробнице Медичи нет портретного сходства: «Кто будет знать через тысячу лет, как выглядели герцоги»? Нет, гении и таланты обычно знали цену своему делу и естественно, что ко всему остальному, даже житейски важному, они относились как к чему-то второстепенному.

Именно то, что истинные творцы имеют ценностные параметры, несходные с «нормой», неприемлемые и непонятные для «нормы», оскорбительные для «нормы» и неприемлемые для большинства людей, в особенности – до тех пор и в тех случаях, пока исключительность не получит официального штампа «гениальность», «талант», делает наиболее «значительной» по своей броскости связь между психозом или психопатией, с одной стороны, и гениальностью или исключительной талантливостью, с другой. Однако совершенно ясно, что эту сторону психики гениев и высокоодаренных людей никак нельзя считать аномалией, а скорее наоборот.

По определению, которое дает Чернышевский, талант должен выразить то, что многие понимали, но не могли сформулировать, гений же дол­жен понять то, что до него не понимали. Для этого, разумеется, наличие способностей является необходимым, но не достаточным условием. Если в явлении скрыта истина, до нее нужно додуматься, ее нужно открыть и показать. Для этого требуется напряжение. Иначе все это уже было бы давно сделано в достаточно впечатляющей форме. Но это напряжение вообще невозможно, если человек не воспринимает поставленную задачу как цель жизни, как нечто такое, по сравнению с чем все остальное неважно, второстепенно. Необходимо самопосвящение. Герцен сознательно пожертвовал всем своим огромным влиянием в России, выступив в 1863 г. в защиту непопулярных на его родине польских повстанцев. Тираж «Колокола» упал с тысяч до сотен экземпляров, и Герцен умер почти забытым. Но он спас честь России и русских демократов. Значит, все остальное должно уйти на задний план, стать второстепенным. И в том, что нельзя стать гением, не будучи «беззаветником», не поступая вопреки «здравому смыслу», и таится причина ого, почему все время будируется проблема «гений-безумие».

Однако нет в реальности такой связи, она в действительности отсутствует, потому что настоящая шизофрения, настоящий маниакально-депрессивный психоз, настоящая эпилептоидность в сумме поставляют столь небольшую долю гениев, что она сравнима с количеством этих заболеваний в среднем в популяции. Гении действительно должны отличаться несколько большей возбудимостью или умственной возбужденностью, но зато им необходима исключительная витальность, чтобы выдержать свой изнурительный труд.

Не стоило бы уделять внимания этому вопросу, если бы речь шла только об обывателях. Но с самой седой древности, при самых различных режимах, под разными флагами велась борьба со всеми выдающимися умами, о всеми, не укладывающимися в общепринятый трафарет мышления и поведения. Вполне естественно, что пускается в ход обвинение в колдовстве, в сумасшествии, как это было, например, сделано с Чаадаевым.

Представление о безумности гениев не в малой мере порождено их действительно почти постоянной житейской неудачливостью. Даже самые общепризнанные и успешные творцы зачастую выглядят неудачниками. Как пишет Кречмер, изобретатели делятся на удачливых и неудачливых; последних называют параноиками. С точки зрения житейской почти все гении неудачливы, следовательно параноики. Пожалуй, стоит разобраться в этом вопросе чуть более детально, и чрезвычайно иллюстративны для нашей зада­чи, например, «Стансы» Пушкина, разбору которых следует предпослать не­большую историческую справку.

Павел I, походя, не раз говаривал о том, что Александр и Константин, его родные сыновья, злоумышляют против него, тогда как Николай и Миха­ил в таких злоумышлениях не замечены, хотя они вовсе не его сыновья, а Бобкова (красавца-гиганта, лакея императрицы Марии Федоровны, амурные похождения которой Павла I мало беспокоили, поскольку он был увлечен своей подругой Нелидовой). Действительно, с точки зрения современных сведений по генетике роста, происхождение громадного Николая от малорос­лого Павла I очень мало вероятно; разумеется, при императорском дворе на­чала XIX века генетику знали не слишком хорошо, но слова Павла I помнили превосходно. Поэтому строки «Стансов»

«Семейным сходством будь же горд,

Во всем будь пращуру подобен…»

гениальны не только с поэтической стороны, но и со стороны политической, как тактичнейшее напоминание о том, что снисхождением к декабристам он подчеркнет сходство с «пращуром», Петром I («и памятью, как он, незло­бен»).

Перелагая на общепонятный язык: «Стансы» оказываются «фигурой высшего подхалимажа», без малейших намеков на суть дела навеки утвер­ждающей семейное сходство Николая I с Петром I, права Николая I на пре­стол. Конечно, Николай «Палкин», несмотря на призывы поэта, каждодневно оправдывал свое прозвище, конечно, «Стансы» с их знаменитыми словами «В надежде славы и добра» лицемерны, конечно, поэт не мог смотреть на бу­дущее «без боязни», но дело здесь не в этом. Пушкин проявлял величайшее достоинство и героизм в столкновениях с царем, но и льстить мог на высо­чайшем уровне!

Оказывается, что свободолюбивейший гений способен льстить госуда­рю гораздо тоньше, глубже, сильнее, чувствительнее и прицельное, нежели самый ловкий придворный, для которого «поставка лести» вышестоящим, в особенности государю – основная жизненно важная профессия. Перед нами разительнейшее доказательство того, что гений и гении (вспомним адресо­ванные римским папам, князьям и государям творения художников и скульп­торов Ренессанса!) исключительно одарены не только в творческом отноше­нии. Они превосходно могут воскурять фимиам власть имущим, то есть вла­деют наиважнейшим средством создать себе благополучие. Например, Сельвинский в «Пушторге» не без оснований назвал Маяковского «генералом-от-юбилерии», и эпиграфом из Байрона породнил его с другим восхвалителем власть имущих – Бобом Саути.

Следовательно, и гении, и крупные таланты вовсе не неспособны пре­успеть. Дело лишь в том, что обычное преуспеяние им совершенно не нужно. Им нужна возможность сконцентрироваться на своем деле, возможность изо­бретать, творить, печататься, им нужны мастерские, лаборатории, им нужен мрамор, краски, скрипка и т.д. Причем многим достаточен элементарный прожиточный минимум…

Подлинных гениев и высокоодаренных лиц, как правило, выделяет именно то, что они живут совсем иными оценочными критериями, нежели люди, лишенные больших дарований. Однодумие, скудость житейских инте­ресов объясняется всепоглощающей занятостью своим делом. Повторим еще раз: подлинно творческий человек значение своего труда, своей задачи ко­нечно прекрасно осознает, вне зависимости от того, удается ему эту задачу решить или нет Отсюда проистекает нередко и безразличие к судьбам близ­ких, которое так возмущает всех.

Совершенно очевидно значение сосредоточенности, концентрирован­ности и, в еще большей мере, чрезвычайной возбужденности и напряженно­сти мышления в творческой продуктивности. Не только с обывательской, но и с нормальной точки зрения кажется неестественной, аномальной и пресло­вутая «рассеянность» ученых и творческих деятелей вообще. Между тем, сек­рет прост: они как раз очень сосредоточены, но на том, что важно для их ра­боты, тогда как все остальное представляется им не стоящим особого внима­ния.

Гораздо значительнее проблема возбужденности и напряженности мышления. Значение этого фактора нами с особой тщательностью докумен­тировано на примерах гиперурикемического стимулирования интенсивности мышления, принципиально обобщено на примерах болезни Марфана и син­дрома Морриса (тестикулярная феминизация).

Однако над всеми гениями самой разнородной этиологии, состав­ляющих подавляющее большинство гениев, как и над подагрическими ге­ниями, неизбежно довлеют призраки «психопатологичности»: для того, чтобы реализоваться в качестве гениев, им необходима такая увлеченность, которая в сочетании со скоррелированными проявлениями, неминуемо навлечет на них соответствующее подозрение или даже диагноз, тем более, что повышен­ная возбудимость центральной нервной системы почти неизбежно сочетается с повышенной восприимчивостью, а, следовательно, ранимостью.

Мы должны сформулировать четкий вывод – патопсихология гениаль­ности носит чисто поверхностный, конвергентный характер. Гений и талант, как правило, обладают, как это будет показано ниже, повышенной витально­стью, а примеры патопсихологии часто поверхностны, они могут обнару­живаться и у людей, вовсе не даровитых, но достаточно сильно занятых де­лом.

Но, с другой стороны, совершенно ясно, что помимо наследственных патологий, возбуждающих умственную, творческую энергию, не может не существовать большого числа самых разных наследственных или ситуационно возникших «патологий», которые имеют чисто социальный генез, и это мож­но иллюстрировать множеством примеров, они могут порождаться особыми формами импрессинга – любыми впечатлениями, воспринятыми в чувстви­тельные периоды формирования личности и наложившими отпечаток на все последующее развитие.

Известно, что сверхромантичный Шиллер покрывал оборотные сто­роны листиков своих лирических стихов подсчетами ожидаемого за них го­норара, и весьма трезво обсуждал в письмах к своей невесте и будущей теще свои перспективные заработки и гонорары.

Известно, что угрозы кредиторов не давали покоя Бальзаку, вынуждая его писать в бешеном темпе один роман за другим, а затем тратить значи­тельную часть гонорара, оплачивая корректурные правки.

Карточные долги, вечное безденежье, требования издателей чрезвы­чайно подгоняли творчество Достоевского. Каким драматизмом веет от инци­дента с делягой Ф.Стелловским, который, зная неаккуратность Достоевского, заключил с ним договор о кабальной неустойке, если сдача очередного романа будет просрочена, а потом нарочно скрылся, и друзьям Достоевского пришлось через полицию, под расписку сдавать рукопись романа, так как в противном случае все права на переиздания Достоевского безвозмездно пе­решли бы к Стелловскому. Ведь это происшествие, конечно, было не единст­венным, оно просто очень хорошо освещено, потому что срок удалось вы­держать благодаря появлению у Достоевского стенографистки, вскоре став­шей его женой. Десять с половиной листов было задиктовано за двадцать дней.

Сколько таких, порождающих невероятное напряжение происшествий было в жизни других великих творцов?

Вспомним трагические переживания Ван Гога, разорившего своего брата.

Что возбудило невероятную творческую энергию и отдачу Пушкина? Лицейское окружение, изумительно стимулирующее умственное развитие и творчество? Литературно-поэтические кружки? Чувственность поэта и стрем­лением стать избранником дам? Оскорбительная дисгармония между знатно­стью рода и вечным безденежьем? Контраст между самосознанием огромно­сти своего творчества и жалким придворным званием? Разве поразительная талантливость не может сочетаться с бездеятельностью? Не следует обижаться за поэта. Пушкин был первым по времени русским писателем-профессионалом, живущим на гонорары. Его гордость, чувство собственного достоинства не могли не страдать ежедневно при царском дворе и в общест­ве.

Надо согласиться с тем, что при прочих равных условиях личностные странности могут не только не мешать, но даже способствовать таланту или гению. Более того, известно, что многие подлинные гении и таланты в свое время целенаправленно выкидывали различные шумные штуки, якобы для эпатирования мещан (вспомним художников и поэтов различнейших «измов», Есенина с приходом в салоны в лаптях или валенках, Маяковского с желтой кофтой). Некоторые ограничивались пьянками и драками. Евгений Ней:

«А в дальнем углу сосредоточенно кого-то били. Я побледнел. Оказыва­ется, так надо – поэту Есенину делают биографию». В другом месте И. Сельвинский о себе: «Не спал со знаменитыми старушками».

Вероятно, к этой же категории можно отнести африканские приклю­чения Рембо.

Все это ничуть не принижает титанов, это лишь показывает обстанов­ку их творчества, показывает, что и им не было чуждо ничто человеческое, а главное, показывает то напряжение, то почти непереносимое давление усло­вий, в которых им необходимо было работать Бальзак был тщеславным мо­том и неудачным дельцом, но ведь это, конечно, обусловилось тем, что ему всю энергию и внимание приходилось расходовать на писательскую деятельность. Золя был, по заключению психологов и психиатров, год интенсивно изучавших его с целью раскрыть на создателе «Жерминаля» секрет гениальности, совершенно нормальным человеком с некоторыми исключительными способностями. Именно исключительность способностей, по-видимому, не­редко порождает то патологическое напряжение, тот мощный стимул к реа­лизации, который прослеживается в деятельности почти каждого гения, даже творящего «шутя» Так, в творчестве Лермонтова поражает исключительная напряженность обращенного на себя анализа. Подобно Достоевскому, Лер­монтов целиком поглощен своими личными проблемами, почти каждый его персонаж – это он сам, пишет ли он о Печорине или о Грушницком, о Мак­симе Максимовиче или об Арбенине.

И все же вернемся к трем моментам, к трем исключительным сочета­ниям, когда психопатия и психоз действительно положительно коррелируют с гениальностью. Первая из них эпилепсия-эпилептоидность, связанная, с одной стороны, со способностью бесконечно, методично, назойливо копаться в мелочах, с невероятной настойчивостью А с другой стороны – с безудерж­ным аффектом и с всепроникающим стремлением к компенсаторному демон­стрированию своей хорошести, даже наилучшести. Самой яркой фигурой этого типа является, пожалуй, Федор Михайлович Достоевский, с доминант­но-мономерным наследованием комплекса эпилепсия-эпилептоидность не менее чем в трех поколениях, у 89 членов его семьи. Возможно, что впо­следствии самым крупным и значительным в творчестве Достоевского будет признано то, что этот «жестокий талант» сумел еще в конце XIX века прови­деть и художественно доказать беспримерную опасность для человечества ни­чем не сдерживаемых аффектов самоутверждения.

Четкая связь между психопатией-психозом обнаруживается и в тех случаях, когда патологическая извращенность мышления или восприятия ми­ра позволяют художнику найти какую-то свою, ни на что не похожую точку зрения, свое совершенно особое видение мира, обладающее интенсивностью «взгляда дикаря». Может быть, сюда относится и акцентированная эротома­ния больного туберкулезом Обри Бердслея, так ярко выразившаяся в его по­трясающих рисунках, и пусть не будет забыто его распоряжение сжечь его архив –распоряжение, написанное «в моей предсмертной агонии».

Может быть, в связи с этим стоит упомянуть, что некоторые крупные художники страдали серьезными дефектами зрения (Сезанн, Уистлер и др.), тоже порождавшими особое видение, но уже не на уровне центральной нерв­ной системы, а со стороны глаз.

В некоторых случаях именно психопатичность дает возможность со­вершенно по-особому видеть мир, и это видение может стать откровением. Таковы особенности дара Э.Т. Гофмана, Э.П.Чурлениса, Врубеля, Кафки.

Третий вид связанной с психопатией-психозом гениальности (или по­разительной талантливости) вызван теми периодическими тягчайшими спа­дами настроения и резкими подъемами энергии, которые характерны для циклотимии и ее крайнего психотического варианта, гипертимной депрессии. Если «психопат» или даже больной успел обзавестись до развития болезни достаточным арсеналом знаний, понимания и умений, если болезнь или обстановка не слишком разрушительны, то, будучи почти бесплодным в перио­ды депрессии, в период подъема энергии (гипоманиакальности) больной (например, Огюст Конт) именно благодаря огромному вкладу энергии, пора­зительной напряженности и творческой сосредоточенности может успеть подняться до высочайших вершин человеческого духа. И здесь стоит вспом­нить слова Бальзака «Интенсивность – это все».

Кстати, именно маниакально-депрессивный психоз, то есть именно биполярность, переход от депрессии к возбуждению обычно наследуется четко-мономерно, и здесь следует ожидать в восходящих и нисходящих поколе­ниях случаев выдающейся продуктивности. Но следует четко различать эти циклические смены депрессии повышенной активностью от односторонних (монополярных) спадо-депрессий, часто имеющих ненаследственную природу (например, инволюционную). Последние встречаются гораздо более часто.

Вполне доступен объективной оценке вопрос о том, является ли ос­новная идея творца бредовой или она имеет существенное обоснование, ло­гичны ли его построения или идут по порочному кругу. В конечном счете, подавляющее большинство проблем диагностики психозов решается критери­ем практики – сохраняет ли человек трудоспособность, или она резко и хаоти­чески снижается, при том именно по причине психического дефекта, а не из-за физического или социального неблагополучия.

Обнаруживаемая связь между психозом-психопатией и гениально­стью-талантом, хотя и слабая, даже единичная, имеет целый ряд причин, о которых мы в значительной степени сказали выше, говоря об акцентуациях личности. Добавим еще, что безудержная целеустремленность, сконцентриро­ванность гения на поставленной задаче и работоспособность, не иссякающие до тех пор, пока плоды их труда не получают оформления и признания, со стороны могут представляться психотичностью или психопатичностью (подробнее об этом мы поговорим в разделе, посвященном «рефлексу цели»).

Резюмируя, можно подчеркнуть, что показная или естественная экс­центричность выдающихся талантов или гениев не дает ни малейших прав считать их психопатами или психотиками. Три формы связи своеобразной или интенсифицированной продуктивности –эпилепсия-эпилептоидность, особое видение, гипоманиакальные периоды сверхактивности количест­венно редки среди выдающихся талантов и гениев.

Никакой критики не выдерживает связывание гениальности и высо­кой одаренности ни с сифилисом мозга, ни с сенильным психозом. Творчест­во заканчивается до развития этих поздних болезней, обрываетсяими. Вспом­ним мопассановское «Я превращаюсь в животное». Никаких каузальных свя­зей между одаренностью и этими дефектами не установлено, они развивают­ся на основе особых механизмов.

Основной же механизм гениальности и высокой творческой одарен­ности – резкое повышение интеллектуальной напряженности, причем из клавишей эндогенных точно установлено четыре, достаточно мощных: подаг­рическая гиперурикемия, гиперадреналинемия (Марфан), синдром Морриса (тестикулярная феминизация), гипертимная депрессия в фазе подъема. Го­раздо большее число клавишей, с гораздо более многочисленным представи­тельством имеет своей основой импрессинг и социальные источники. Изуче­ние механизмов импрессинга и социальных клавиш (оба механизма взаимосвязаны) – необычайно перспективный путь ускорения прихода эры «сверхгуманизма» (Джулиано Хаксли).

Все изложенное, как нам кажется, достаточно объясняет и естествен­ность возникновения, и ложность посылок, на которых строилось представ­ление о связи гениальности с безумием. Идея отведена на надлежащее, ие­рархически невысокое место, и показано, в каких направлениях может ока­заться плодотворной ее дальнейшая разработка Несравненно более важной, на основе представления о безграничности потенциальных возможностей че­ловеческого ума, оказывается разработка методов стимуляции этих потенций, методов, базирующихся на принципе импрессинга.

Заканчивая этот раздел, следует подчеркнуть значение трудов многих исследователей, собравших бесценные фактические материалы по патографии гениальности, особенно следует отметить гигантский труд Ланге–Эйхенбаума и Курта (Lange-Eichbaum W., Kurth W., 1967), и указать, что про­блема не имеет однозначного решения, и должна решаться максимально и индивидуально-дифференцированно. Эта проблема уже не может решаться банальными общими фразами и трафаретными высказываниями. Она кон­кретно, аналитически изучаема, и имеет грандиозные, неисчислимые выхо­ды в практику.

Возможно, что пока наиболее ценным выводом является установле­ние принципов постижимости причин гениальности и множественности ее механизмов. Не менее важно установление глубины нашего незнания того, что необходимо знать о гениях прошлого, а также кое-чего из того, что именно нам нужно узнавать о них и тем более – о гениях настоящего време­ни. Важно установить вновь, что «мы ленивы и нелюбопытны», хотя этот упрек Пушкина по поводу нашего незнания творчества Грибоедова, как за­метил В.Б.Шкловский, исправлен Ю.Тыняновым. Становится ясным, что гениев надо не только рано отбирать, но что их становлением можно управлять, что они часто гаснут из-за множества случайного, из-за отрица­тельных импрессингов, создающих у них определенные ценностные пара­метры.

Возникает необходимость в создании исследовательских программ в области, которую можно назвать исторической генетикой – генетикой ис­торических личностей, отнюдь не только государей и полководцев, но и вообще всех гениев человечества – секреты взлетов и падений которых нужно искать не только в их социальной среде, но и в их личностных осо­бенностях.

Возникает необходимость развития как бы генетической истории, учения о роли наследственных положительных и отрицательных вариантов в истории как одного из факторов ее индетерминированности, как одного из слагаемых ее «случайностей». Ведь оказывается (и в XX веке только не­умный догматик может это отрицать), что появление подобных вариантов в какой-то мере закономерно порождается неисчерпаемой наследственной гетерогенностью человечества. К сожалению или к счастью, появление таких вариантов и их влияние на развитие человечества остается непредви­денным.