К подростковой преступности

Можно считать весьма вероятным, что в странах с относительно обеспеченным экономическим уровнем трудового населения и почти от­сутствующей стойкой безработицей до 34% истинной рецидивирующей антисоциальности и преступности имеют существенную наследственную детерминацию. Признание этого чрезвычайно существенно, так как указывает на необходимость профилактики этого рода преступности, как диагностируемой и предотвратимой в своей основной массе.

Такое признание, однако, гораздо важнее в том отношении, что за­ставляет обратить особое внимание на то, что основная масса преступ­лений является следствием до сих пор недостаточно оцененного ре­шающего значения импрессинга в создании тех ценностных ориентиров личности и направления ее самоутверждения, через которое преломляет­ся социальное воздействие на развивающегося индивида.

По-видимому, эти представления начинают волей-неволей проникать даже в криминологию, которая давно уже признала, что сущест­вует необходимость «разработки теории личности преступника» («Вопросы философии», 1976, №6). И.С.Ной еще в 1975 году твердо, насту­пательно и аргументируя фактами, доказывает необходимость тесней­шего союза между социологией, криминологией, биологией и генетикой для понимания причин преступности.

И здесь решающие успехи пройдут, по-видимому, на стыке не­скольких наук, в значительной мере благодаря использованию близне­цов (однояйцовых и двуяйцовых) как материала для исследования, иде­ально исключающего множество переменных и позволяющих, более то­го, провести математическое разложение соотносительной роли различ­ных факторов среды в возникновении преступной личности и преступ­ности.

Рассмотрим несколько примеров. Остановимся сначала на группе лиц с существенно наследственно предетерминированной антисоциаль­ностью. Сюда прежде всего и бесспорно входят подростки с синдромом Клайнфельтера (аномальный хромосомный набор 47/XXY), конституционально высокорослые, физически слабые, вялые, со сниженным ин­теллектом, очень маленькими семенниками, незавершающимся сперма­тогенезом, импотенцией и слабоволием. По ряду зарубежных данных, эта группа составляет до 2% туповатых преступников. Фактически же эти врожденно-конституционные аномалы поставляют значительно большую долю подростковой преступности, так как рано начиная созна­вать свою физическую и умственную неполноценность, не будучи спо­собными, как правило, получить среднее образование, уныло влача су­ществование, они относительно легко становятся алкоголиками, пассив­ными гомосексуалистами и вовлекаются в различные виды пособничест­ва преступлениям. Эта группа составляет около 0,2% населения и требу­ет специального отношения, прежде всего систематической гормоноте­рапии и тактичной социальной опеки для своевременного приобретения доступной профессии, и охраны от обид со стороны сверстников и под­чинения активным антисоциалам.

Другую существенную группу конституционально антисоциаль­ных, несравненно меньшую по численности, но зато и личностно более опасную, представляют те хромосомные аберранты 47/XYY, которые на­чинают рано проявлять агрессивность и утрату контроля над своими импульсами. Надо сразу отметить, что по зарубежным данным подавляющее большинство этих конституциональных аномалов по социальной опасности не отличаются от нормы, средней для населения, хотя обра­щают на себя внимание высоким ростом, импульсивностью и некоторы­ми другими особенностями. Многочисленные дискуссии по поводу со­циального значения этого синдрома, с учетом упомянутой оговорки, можно резюмировать тем, что в тюремных психиатрических больницах среди высокорослых больных с легкой умственной отсталостью частота лиц с хромосомным набором 47/XYY оказалась в 40-50 раз выше, чем среди новорожденных.

В сумме значительно более многочисленны наследственные пред­расположения к антисоциальности, обусловленные, например, комплек­сом эпилепсия-эпилептоидность, обуславливающим, как уже упомина­лось, целостную личностную структуру, с неудержимой напористостью, мелочностью, вязкостью, демонстративной «хорошестью», неадекватной злобной вспыльчивостью и т.д.

Повышенную склонность к различным формам антисоциального поведения проявляют неустойчивые в своих намерениях циклотимики, конституционально мало предрасположенные серьезно отвечать за все, затеянное ими. В свою очередь, антисоциальность может порождаться у шизоидов их отрешенностью от окружающего, погруженностью в свое дело, доводящей до бесчувственности по отношению к окружающим.

Можно далее перечислить истеричность, синдром тревожности и ряд других акцентуированных характерологий, которые в некоторых профессионально-социальных наших окажутся чрезвычайно ценными, при очень вероятной дезадаптации, а отсюда и антисоциальность, пра­вонарушения, преступность в других условиях. Но здесь с проблемами характерологии тесно смыкаются проблемы социального подъема, отбо­ра и подбора.

Стойкая антисоциальность, рецидивирующее правонарушение и преступность (мы вынуждены употреблять все три понятия сразу, по­скольку в зарубежной литературе не четко разграничены «привод» в по­лицию, судебное осуждение и характер правонарушения, хулиганства или преступления, впрочем, речь идет все же о проступках уголовного характера) имеют в своей основе складывающуюся еще в детско-подростковом возрасте установку на самовыражение, самоутверждение.

По-видимому, очень большое значение в устойчивости к крими­ногенным факторам среды имеет развивающаяся еще в младенчестве и детстве большая привязанность к родителям, братьям и сестрам.

Во всяком случае, отсутствие такой или эквивалентной ранней эмоциональной связи ведет к глубокой социальной дезадаптации, что, кстати, подтвердилось в опытах над молодыми макаками резус, вполне удовлетворительно вспоенных, но не матерями, а чучелами. {Способ­ность устанавливать эмоциональные связи в стаде оказалась у них утра­ченной, как и способность к установлению нормальных гетеросексуальных связей).

Д.Вест и Д.Фаррингтон проследили судьбу 411 лондонских школьников «рабочего» района с 8 до 13 лет с обследованием семьи и домашней жизни. (Отметим, что по высокому уровню подростковой преступности и другим показателям видно, что речь идет не о «рабочем», а о трущобном районе). К 17 годам 84 стали правонарушите­лями или преступниками, в том числе 51 – рецидивистами. Это позво­лило установить, какие же из установленных в ходе их развития факторы оказались «криминогенными». Естественно, что большинство моло­дых правонарушителей и преступников происходило из малообеспеченных семей, иногда с родительской преступностью. Они имели снижен­ный интеллект, характеризовались и одноклассниками, и преподавате­лями как беспокойные, агрессивные, пройдя через младенчество и дет­ство в малоудовлетворительных условиях. Если подросток сочетал в сво­ем «анамнезе» многие из перечисленных факторов, то шансы на совер­шение антисоциальных действий оказывались весьма высокими Так, сочетание преступности родителей, их низкого заработка и плохого от­ношения к детям оказалось чрезвычайно криминогенным.

Что касается интеллекта, то средний IQ рецидивистов составлял 89,1. Любопытно, что в десятилетнем возрасте 38% будущих молодых правонарушителей характеризовались как самые смелые, 37,5% как наименее честные, 26% как наименее сообразительные.

На основе наличия пяти криминогенных факторов (низкий зара­боток, преступность и плохое отношение родителей, многодетность и низкий интеллект) можно было выделить 63 мальчика, как потенциаль­ных правонарушителей, действительно, эти 63 поставили 31 преступни­ков из 84, в том числе больше половины рецидивистов со средним чис­лом 3,3 осуждения на подростка. За рамками этой группы оказалось 53 подростка. Возник вопрос о причинах юношеской преступности, тем более, что пятеро из рецидивистов считались удовлетворительными по всем пяти прогностическим параметрам, и тем не менее стали преступ­никами.

Выяснилось, что в четырех из этих пяти случаев собранные ранее сведения оказались ложными (так один, вопреки информации матери, был заброшен и страдал еженочным энурезом, другие три имели домаш­ние неурядицы эквивалентного типа). В 14 других случаях казалось бы благоприятного фона позднее выяснился факт распада семьи или пре­ступности родителей. Впрочем, в этих случаях нарушения носили не очень серьезный характер: «увел» мопед, украл бутылки минеральной воды и т.п., – скорее, хулиганство или озорство, нежели преступность.

Интерес представляют подростки, не ставшие нарушителями, не­смотря на наличие всех пяти неблагоприятных факторов. Один из них оказался очень тупым, чрезвычайно апатичным, был переведен в школу для отстающих, однако имеется и ряд других примеров, когда очень чет­кое наличие «криминогенной» среды не влечет вовлечения в преступ­ность из-за чрезмерной патологической пассивности или тупости подро­стка.

Способные мальчики, о которых преподаватели отзывались поло­жительно, очень редко становились преступниками. Однако в большин­стве случаев надежный прогноз оказывался невозможным. Если условия среды были неблагоприятны, то личная дезадаптация часто выливалась не в форму нарушения закона.

Выяснилось, что официальная судебная преступность хорошо со­ответствует тому, в чем подростки признавались сами при анкетирова­нии. В основном, нарушители представляли собой довольно гомогенную группу молодых воров. Эти данные совпадают с результатами, получен­ными Глюек (1950), который строил свою шкалу прогнозирования на пяти «фоновых» семейных факторах – дисциплинирующее воздействие отца, материнский надзор, любовь матери к сыну, любовь отца к сыну и внутрисемейная спайка. Изучив по этой шкале 451 преступника и 439 не преступников, упомянутые авторы пришли к выводу, что дети из семей, наихудших по этим показателям, имели 90% шансов стать правонаруши­телями или преступниками.

Все эти данные, как правило, интерпретируются как доказатель­ство социогенной природы юношеской и взрослой преступности. Мы должны, однако, предостеречь от уже устаревшего понимания социогненности как влияния «нужды», «голода». Мы полагаем, что если двига­тельной силой является голод, то этой силе мало кто может противить­ся, и закон должен обращаться на виновников голода, а совесть скорее должна оправдывать жертв голода, чем его создателей. Но если общество достигло «изобилия потребления», или хотя бы отсутствия голода и ост­рой нужды, то между социогенной причиной и преступностью почти неизбежно должно лежать звено импрессинга, формирования ценност­ных критериев, включая критерии этические. Именно в силу извращен­ного импрессинга, извращенных ценностных критериев (что, кстати, имеет место не только в низкооплачиваемых, но и в обеспеченных про­слойках с их социал-дарвинизмом преуспевающего мещанина) возникает преступность. Впрочем, необходимо сделать скидку на свойственные возрасту живость, озорство, престижность лихости и т.д., которые, если не возникнет негативной цепной реакции извращенных целей, дают в социальном отношении более ценных личностей, чем те, которые зачас­тую вырастают из пресловутых пай-мальчиков и «первых учеников» подлиз.

Приведенные данные исследователей, целиком стоящих на пози­циях социогенной природы преступности, любопытны своим конечным выводом непредсказуемостью конечного результата криминогенного воздействия среды. И это вполне естественно. Реакция мальчика или подростка чрезвычайно индивидуальна и избирательна. Она может от­талкиваться от криминогенных семейных и общественных условий, соз­давая свой собственный внутренний мир с особыми ценностными коор­динатами, может быть никому не известными, и наоборот, в условиях относительного материального благополучия и родительского внимания ребенок может избаловаться, стать эгоцентриком, преисполниться само­довольным, очень успокоительным социал-дарвинизмом.

Едва ли обследование сможет выявить, что же в действительно­сти оказало решающий импрессинг, что определило мировоззрение, его этичность или антиэтичность.

В исследованиях подобного рода слишком велико число перемен­ных. Поэтому решающее значение приобретают исследования на одно-яйцевых и даже двуяйцовых близнецах, где число переменных и неиз­вестных сведено к минимуму. Двуяйцовые близнецы вскроют значение наследственной гетерогенности в реакции на относительно схожую сре­ду, однояйцовые, в особенности воспитанные раздельно, роль внеш­них факторов.