Патографии 4 page

Я полагаю исторически достоверным, что среди всех людей, которым нации обязаны многим и за ее безопасность в прошлом, и за руководство во время бедствий – королеве Елизавете, Дрейку, Кромвелю, Мальборо, Питтам, Нельсону, мы всего более должны быть благодарны Черчиллю, потому что никогда опасность для Англии не была так страшна, как это было в 1940 году».

О том, что гипоманиакальная депрессия, по-видимому, не кончилась на У.Черчилле, а имела место и у его сына Рандольфа, видно из следующего описания Э.Рузвельта (сына президента Ф.Рузвельта): «Я уже встречался с Рандольфом. Однако после больших ожиданий меня постигло глубокое раз­очарование. Я убедился в том, что для юного Черчилля разговор – это ис­ключительно односторонний акт.

Теперь, когда я застал молодого мистера Черчилля у моего отца в присутствии его собственного отца, мне не терпелось удостовериться, будет ли он излагать им свои мнения так же безапелляционно, как он преподносил их мне. Признаться, я ожидал, что он будет несколько стесняться. Однако он с исключительной решительностью произносил поразительно многословные речи на любую тему, затрагивавшуюся в течение пятидесяти минут, которые он провел с нами. За это время он растолковал нам все тонкости военного и политического положения на Балканах; указал присутствовавшим государст­венным деятелям на кратчайший путь к сохранению английской гегемонии на Средиземном море, для чего, правда, пришлось бы затянуть мировую вой­ну на несколько лет; вскрыл недостатки плана кампании, разработанного Объединенным советом начальников штабов по поручению английского пре­мьер-министра и американского президента; устранил сомнения премьер-министра и президента по щекотливому вопросу о политике в отношении Франции. Эта замечательная сцена приковала к себе внимание слушателей не только потому, что они устали после пяти дней работы – она их немало по­забавила. (Быть может, мне не следовало бы распространять свое утвержде­ние на отца Рандольфа, но я совершенно точно изложил впечатление, кото­рое эта сцена произвела на меня и на моего отца; последний удерживался от смеха лишь до того момента, как юный Рандольф распростился с нами)» (Рузвельт Э., 1947).

Вирджиния Вулф (1882-1941)

По Британской энциклопедии, Вирджиния Вулф считается крупной писательницей и одним из наиболее выдающихся критиков своего времени. У нее были отмечены клинически выраженные приступы депрессии и тре­вожности в 1895, 1904, 1910 годах. Об этих приступах позднее она с ужасом вспоминала. Во время приступа 1913-1914 гг. она приняла в состоянии пере­хода от возбуждения к депрессии смертельную дозу веронала, но была спасе­на быстрым медицинским вмешательством. К концу 1914 г. наметилось серь­езное улучшение, но уже в марте 1915 г. имел место приступ мании, с бес­связной непрерывной речью.

Поскольку она происходила из весьма знатной и состоятельной семьи, после больничного лечения ее поместили под наблюдение четырех домашних медсестер психиатрического профиля, и к лету 1915 г. стало ясно, что при­ступы у нее могут возобновляться в любое время. Действительно: длительные маниакально-депрессивные приступы проявлялись в 1918, 1921, 1925 и по­следующие годы, покуда в 1941 г. ей не удалось покончить с собой. Положив в карман пальто большой камень, она утопилась в реке.

Тем не менее, характеристика В.Вулф как писателя и критика под­тверждается большим числом написанных и опубликованных ею романов, носивших весьма своеобразный новаторский характер, а также множеством критических статей.

Начиная с первых романов (1915–1919 гг.) она пыталась передать не­прерывность потока событий, неопределимость, неуловимость тайны лично­сти и неоднозначность и прихотливость реакции личности на внешние воз­действия, на происходящие события. Она передавала в них поток сознания, она умела создать облик своих героев, увиденный глазами разных лиц, людей разных возрастов и мировоззрений. Как критик, она завоевала большое признание, пытаясь решить сложнейшие задачи, стоящие перед литературой начала нынешнего века.

Несмотря на признание и успех, в периоды депрессий Вирджиния Вулф остро ощущала свою творческую несостоятельность, испытывала чувство неудачи.

Пример В. Вулф показывает, что даже при таких формах заболевания, при которых имеют место многократные клинические приступы мании, в гипоманиакальном состоянии возможен высокопродуктивный труд.

Джордж Паттон (1885-1945)

В раннем детстве отец читал Дж.Паттону «Илиаду» и «Одиссею» и рассказывал о жизни своего отца, деда Джорджа – командира отряда, прославившегося в Гражданской войне и убитого в бою. Паттон окончил Вирджинский военный институт и затем выдержал конкурсный отбор в военную Академию Вестпойнт (1904 г.).

В 1912 г. лейтенант Паттон принимал участие в Олимпийских играх в Стокгольме и занял четвертое место в соревнованиях по пятиборью. После вступления США в Первую мировую войну он был назначен командующим отрядом Генштаба. Попав в Европу, он за год из лейтенантов поднялся до звания полковника. Паттон первым ввел в армии США использование танков: он открыл танковые школы, организовал танковый корпус, сам водил танки в бой, был ранен, получил три награды. Во время Второй мировой войны он командовал танковыми силами США в Марокко, Тунисе и при освобождении Сицилии.

Отнюдь не расходясь во взглядах с милитаристами всех времен, Джордж Паттон, или, как его называли в армии, «генерал Джордж» утверждал: «Война – это наивысшее испытание человека, в котором он поднимается до высот, не достижимых ни в какой иной области деятельности».

Перед высадкой в Нормандии Третьей танковой армии, которой ко­мандовал Паттон, он достаточно долго «выматывал» немцев, сажая ежедневно всю армию на корабли, выплывая в море и к вечеру возвращаясь и разгружа­ясь, чтобы на другой день повторить все сначала. На это мероприятие требо­валась такая могучая организационная энергия, которая была именно и толь­ко у Паттона. Перед настоящей высадкой в Нормандии Паттон созвал своих офицеров и сказал им: «Джентльмены, момент, для которого мы все так долго работали и тренировались, наконец наступил. Завтра мы отправляемся воевать. Поздравляю вас. И я предсказываю, что ваши имена и имя Третьей армии войдут в историю… Или они войдут в отчеты Бюро регистрации мо­гил. Благодарю вас. Спокойной ночи» (Wallace В. G., 1946).

Феноменальный прорыв Третьей армии через всю Францию, Бельгию, Люксембург, западную и юго-западную части Германии в Австрию и Чехо­словакию описан во всех учебниках Второй мировой войны. Все это было совершено в течение 10 месяцев. Но с 25 сентября 1944 года наступила вы­нужденная пауза – медленное фронтальное продвижение, вызванное как трудностями снабжения, так и резко возросшим сопротивлением противника. Когда армии Рундштедта ринулись внезапно через Арденны, угрожая глубо­ким прорывом, Паттон заявил: «Если фон Рундштедт хочет сунуть свою руку в мясорубку, я буду только очень рад повернуть рукоятку». Паттон за три дня перебросил свою армию с восточного на северное направление, проделав 150 км по скверным зимним дорогам, развернул семь дивизий и резервные диви­зии в новом боевом порядке. Последующий прорыв армии Паттона к Кобленцу отрезал почти полмиллиона немецких солдат от Германии. Линия Зиг­фрида перестала существовать.

Действия Паттона во время Второй мировой войны заставляют видеть в нем полководца, обладающего огромной энергией, напористостью, стреми­тельностью, умением воодушевить войска. Его фантастическая физическая и умственная энергия, готовность делить с войсками все лишения и опасности сделали его исключительно популярным.

Вместе с тем, он был безобразно вспыльчив, терял самообладание по незначительным поводам (что очень ему повредило), и бывал, по-видимому, на грани гипоманиакального и даже маниакального возбуждения. Например, обходя однажды госпиталь, он услышал от солдата, что тот не может более выносить страдание. Паттон ударил солдата перчатками по лицу и пытался выкинуть из палатки на глазах у множества раненых. Выяснилось, что у сол­дата была дизентерия.

Неудержимая экспансивность, дикая энергия, аномальная, ничем не удерживаемая раздражительность и ярость Паттона были хорошо известны в армии США. Эйзенхауэр, отправляя. Паттона в сицилийскую экспедицию, сказал ему: «Ради Бога, Джордж, сосчитайте до десяти, прежде чем что-нибудь сказать».

Позднее, в Германии, раздраженный нападками прессы на медлитель­ность денацификации Баварии, Паттон публично выпалил, что нацисты, по его мнению, ничуть не хуже членов партии, проигравшей в Америке выборы президента. Поскольку сам Паттон не только лично видел несколько нацист­ских лагерей уничтожения, но и настоял на том, чтобы через эти лагеря про­вели под конвоем все взрослое население близлежащих немецких городов, такое заявление нельзя рассматривать иначе, как свидетельство маниакаль­ного состояния. Но Паттона пришлось тут же сместить с поста командую­щего Третьей армией и направить на резервную должность.

9 декабря 1945 г. под Маннгеймом автомашина Паттона, отправив­шегося поохотиться, столкнулась с грузовиком. У Паттона оказался сломан­ным шейный позвонок и возник общий паралич. Через две недели Дордж Паттон умер, и таким образом Америка потеряла своего самого лучшего, притом агрессивнейшего полководца.

Заметим, что история западного мира за последние полвека насчиты­вает много таких «случайностей», конечно гораздо менее сенсационных, не­жели убийство сербского короля Александра, убийство усташами президента Франции Барту или убийство сторонниками «аншлюсса» президента Австрии Дольфуса.

Джеме Форрестол (1892-1949)

Стоит здесь упомянуть о том, что вскоре после гибели Паттона Аме­рика потеряла и своего самого энергичного и агрессивнейшего министра обороны. Джеме Форрестол погиб в результате неожиданного для всех само­убийства, после того, как им овладела мания преследования.

Джеме Форрестол, министр обороны США, испытывал тяжелейшую депрессию, которую его сотрудники предпочитали рассматривать как следст­вие переутомления. Психиатрическая помощь ему была оказана слишком поздно. «Таким образом страна потеряла человека, которого многие считают нашим самым блестящим министром обороны» (Fieve R.R., 1975).

«Люди следуют за гипоманиаком из-за его энергии и энтузиазма. Их привлекает его витальность. Он мыслит масштабно и обычно может побудить других оставить свои консервативные стремления. Джон Браун, американ­ский аболиционист, смог собрать много сторонников именно вследствие грандиозности своих идей. Генерал Джордж Паттон мог совершить блестя­щие военные подвиги, будучи импульсивным и маниакальным. Теодор Руз­вельт помог стране сменить медлительный, занятый собой изоляционизм на маниакальную политику агрессии и экспансии» (Fieve R.R., 1975).

Многие высокопоставленные лица имеют склонность к колебаниям настроения, потому что именно их маниакальная энергия доставляет им пер­венство.

Эрнест Хемингуэй (1899-1961)

В свои ранние парижские годы Э.Хемингуэй был чрезвычайно жизне­радостен, верил в себя, в свои силы, любил охоту на крупных зверей, рыбную ловлю, бокс, бой быков, флирт, литературную работу. И вместе с тем уже тогда он периодически впадал в состояние апатии, уныния, бессилия, депрес­сии. Эти приступы имели место и во время Второй мировой войны, и после нее, постепенно удлиняясь.

Э.Хемингуэй в 1925 г. напряженно работал над романом «Прощай оружие», а в 1926 г. впал в полуторагодичную депрессию. Считая себя в пе­риоды маниакальности бессмертным, он получал бесчисленные травмы в ав­томобильных катастрофах и драках. Вместе с тем, в такие периоды он мог писать по 12 часов в сутки, затем пойти ловить рыбу или охотиться, потом снова садился писать.

Впервые Хемингуэй был госпитализирован в 1960 г., позднее про­шел три курса электрошокового лечения в знаменитой клинике Майо, потом у него развилась мания преследования. В стадии депрессии, считая, что его тело распадается, а налоговая инспекция намерена его разорить, он застрелился.

Л.Н.Толстой свои приступы депрессии называл «арзамасской тос­кой», У.Черчилль – «черным псом», а Э.Хемингуэй – «черным ослом» В наследственном характере депрессий Э.Хемингуэя нет сомнений: его отец покончил с собой.

* * *

Разумеется, невозможно пересмотреть патографии бесчисленных (несколько сотен) высокоодаренных, гениальных и исключительно про­дуктивных людей для выяснения вопроса о том, был ли у них гипоманиакально-депрессивный психоз.

Невозможно, например, поставить точный диагноз периодическому психозу, которым страдал Лукреций Кар, покончивший собой в 44 г.

Нелегко установить, страдал ли О.Бальзак маниакально-депрессивным психозом или циклоидностью, как можно предполагать по некоторым источникам.

Нельзя дать психиатрическую характеристику депрессиям и быст­рым сменам настроения, которыми отличался Гаэтано Доницетти, или объяснить переход Россини от фантастической продуктивности к сорока­летней бездеятельности.

Неясно, были ли у Джека Лондона приступы истинной депрессии, и покончил ли он с собой во время такого приступа, или это произошло из-за смертельной болезни. Его мать самое меньшее, была психопаткой, хотя очень образованной и талантливой, однако у нее не исключен пе­риодический психоз.

Наши краткие очерки преследуют очень ограниченную цель – по­казать, что необычайно высокая частота гипоманиакальной депрессии у признанных мировых гениев человеческой истории и культуры «подпирается» частотой этого же стимулятора умственной активности у людей, которые стоят на грани между гениями и чрезвычайно одаренны­ми.

У целого ряда великих деятелей имеются указания на четкие пси­хопатологии, однако этих указаний недостаточно для того, чтобы без спе­циальных биографически-патографических исследований можно было бы причислить их к категории гипоманиакально-депрессивных и объяснить огромную продуктивность гипоманиакальной стимуляцией. Так, и Авгу­стин, и Декарт в двадцатитрехлетнем возрасте перенесли очень сильные депрессивные кризисы. Декарт пожизненно страдал преувеличенными страхами, а свои «Принципы философии» он решился опубликовать толь­ко к 50-летнему возрасту, притом лишь в очень осторожной форме.

Д.Юм в 18 лет заболел очень тяжелой, много лет продолжавшейся депрессией, а затем всю жизнь проявлял большую боязливость и чрезвы­чайную осторожность, тщательно устраняя из своих книг все, что могло бы навлечь на него неприятности. В частности, он решился на публика­цию своих «Диалогов о естественной религии» только перед самой смер­тью, хотя по собственному его мнению, «трудно представить себе что-то написанное более осторожно и хитроумно».

Локк до 54 лет воздерживался от публикации своих текстов.

Примеры подобного рода почти бесчисленны, но очень трудно правильно решить, имела ли место подлинная депрессивная нерешитель­ность, боязливость, страх или разумная осторожность, в значительной ме­ре обусловленная условиями существования и господствующим мировоз­зрением. Или человек настолько полностью, настолько всепоглощающе предан своему творчеству и только ему, что это приводит к полной неспособности отвлечься на реализацию. Примером такого гения предстает пе­ред нами Шуберт.

За один только 1815 год Шуберт сочинил около 170 песен, много пьес, мессы, сонаты для фортепиано. «Шуберт творил, как все великие умы, для того, чтобы высказаться, без всякой надежды найти издателя для своих сочинений. Когда он умер, была издана только пятая часть его пе­сен. «Меня должно было бы содержать государство, я явился на свет не для чего другого, кроме как для творчества», – говорил он о себе» (Фене О., 1911).

Многие философы древности и последующих времен неизменно отступали, когда наступала пора активных действий. Не менее двух вели­ких философов Древней Эллады отказались от предложенных им царских тронов. Джордано Бруно, человек железной воли, пошедший на костер, задолго до этого переживал такие периоды депрессии, что мечтал о смер­ти. Спиноза оставался анонимом. Сильнейшие затормаживающие процес­сы были характерны для Лейбница, Руссо, Канта. Великие мыслители этого рода предоставляли действовать открыто своим последователям. Од­нако обстоятельства места и времени не позволяют нам наверняка решать, имела ли здесь место именно депрессивная пассивность, сменяемая гипо­маниакальной творческой активностью, или был определенный склад характера, и выбор образа действия соответствовал этому характеру, абсо­лютно независимо от оппозиции «мания – депрессия». Или было четкое осознание проблем лишь в абстрактном, мысленном плане при недоста­точной способности решить их на практике.

Весьма возможно, что многие великие умы, как например, Томас Мор, прекрасно видя идеал, понимали вместе с тем нереальность вопло­щения его в существующих условиях и невозможность даже слабых попы­ток уменьшения существующего зла. Видеть в философах беглецов от жизни, как это делает, например, А.Херцберг (Herzberg A., 1926), не следу­ет. Немало философов сознательно и прямо во имя своих идей шли на верную смерть. Достаточно напомнить о Сократе, о Томасе Море. Другие, при всех предосторожностях, прожили всю жизнь под угрозой костра и топора. Третьи, не без риска, прокладывали дорогу новым великим пере­воротам (Ф.Бэкон). Во всяком случае, догадки о гипоманиакально-депрессивном характере творчества великих философов можно высказы­вать лишь в строго индивидуальном порядке, после тщательного изучения их патографии и социально-политических условий, в которых проходило их творчество.

Может быть следует отметить особое место философии среди всех других областей человеческой деятельности прежде всего потому, что она может иметь большое охранительное значение для уходящей в нее творче­ской личности. Адресуясь обычно к очень узкому кругу лиц, она относи­тельно менее опасна для мыслителей и, главное, освобождает личность от необходимости каких-либо контактов с окружающими людьми, удовле­творяя в то же время потребность в творчестве, в самореализации. Вместе с тем, вместо грубой, зачастую бессмысленной, унижающей и оскорб­ляющей, непобедимой действительности, философия создает собственную среду для абстрактной деятельности. Неудивительно, что тысячелетиями величайшие гении человечества уходили в философию или поэзию, вме­сто того, чтобы предаваться занятиям медициной, механикой, экспери­ментальной физикой, техникой, – областями, в которых реализация ин­теллектуальных достижений в огромной мере зависит от окружающих, от их иногда доброй, а гораздо чаще злой воли.

В заключение следует признать, что наш обзор гипоманиакально-депрессивных гениев и высокоодаренных личностей, на первый взгляд, лишен той статистической убедительности, какой обладает, например, со­поставление частоты подагры среди гениев и среди нормального среднего населения. Нет четкой грани между клинической и гипоманиакальной депрессией и циклотимией как широко распространенным конституцио-нальным вариантом нормы, и нам приходится прибегать к посемейному анализу для установления патологии, а это вызывает законное возраже­ние: жизнь гениев и их родичей известна нам гораздо лучше, чем жизнь «обычного» человека и его семьи. Наконец, в ряде случаев, особенно ко­гда речь идет о давно живших людях, не может быть уверенности в том, что они страдали именно маниакально-депрессивным психозом, а не ши­зофренией (Торкватто Тассо, Свифт и некоторые другие). Однако несо­мненно, что для нас наиболее существенным является само наличие пе­риодов бешеной, неудержимой, сверхчеловеческой творческой активно­сти, сменяемых длительными, многолетними периодами инактивности с тяжелыми депрессиями. Что же до статистической убедительности, то, помимо исследования А.Юда, установившего среди великих ученых деся­тикратное повышение частоты МДП против популяции, мы далее приве­дем данные о том, насколько чаще встречается комбинация МДП с подаг­рой среди гениев по сравнению с обычным населением.

Наш перечень гипоманиакально-депрессивных гениев, конечно, далеко не полон. Он несомненно будет пополняться. В частности, мы не упоминали о А.С.Пушкине, П.Я.Чаадаеве и Л.Н.Толстом, поскольку дан­ные о них удобнее рассмотреть в связи с замечательной родословной Тол­стых-Пушкиных. О многих великих мы не упомянули также потому, что их место – в следующей главе, в которой приведены очерки о гениях, об­ладающих обоими факторами: гиперурикемией и гипоманиакальной де­прессией.