От ромула до наших дней

Р ассмотрим вкратце историю развития этимологических знаний в древности, в средние века и в новое время.

Пещерные этимологи. Никто, пожалуй, так живо не интересуется вопросами, связанными с происхождением слов, как маленькие дети.

Нужно думать, что и в ту отдалённую эпоху, которая относится к «детству» человечества, в эпоху, когда наши предки ещё жили в пещерах и охотились на мамонтов, в уме первобытных людей уже появлялись первые проблески интереса к этимологии. Ведь уже на самой заре истории человеческого общества люди пользовались языком[9]. Каким бы примитивным ни был язык на первых этапах своего развития, это был всё же язык, в котором имелись определённые (пусть элементарные) связи между словами. И этот язык должен был постепенно развиваться, причём он постоянно пополнялся новыми словами. А в процессе словотворчества человек невольно опирался на те закономерности, которые были характерны для языка. Иначе говоря, древний человек практически вынужден был прибегать к своего рода методам этимологического анализа, устанавливать на базе имеющихся образцов этимологические связи между словами.

Вероятно, уже в глубокой древности люди задумывались над происхождением отдельных слов, как они задумывались над происхождением Солнца и Луны, Земли и человека. Прямых доказательств этого у нас нет, так как в ту отдалённую эпоху люди не писали этимологических словарей, да а вообще ничего не писали (письменность была изобретена человеком сравнительно недавно). Но у нас имеются косвенные доказательства того, что люди с древнейших времён пытались этимологизировать непонятные им слова. Эти доказательства нам сохранила мифология.

Пенорождённая Афродита. У древних греков широкой известностью пользовался миф о рождении из морской пены прекрасной богини любви и красоты — Афродиты. Как же возник этот миф? Учёные считают, что само имя Афродита когда-то было заимствовано древними греками у финикийцев. Позднее то же самое имя финикийской богини было заимствовано греками в форме Astartē [Астáрте:] ‘Астарта’. Самим грекам имя Афродита было непонятно. И вот, пытаясь как-то объяснить это темное имя, они сопоставили его с греческими словами aphros [афрóс] ‘пена’ и dyno [дю:но:] ‘ныряю’. Получилось что-то вроде ‘вынырнувшая, явившаяся из пены’. Так возник миф о рождении богини любви Афродиты из белоснежной морской пены.

Имя другой древнегреческой богини — Афины — часто сопровождалось эпитетом Тритогения (Tritogéneia). Вторая половина этого эпитета — - гения (- geneia) по-гречески значит ‘рождённая’. Но что означает первая его половина? В одном из древнегреческих диалектов слово trito [три:тó:] имело значение ‘голова’. Возможно, что именно стремление как-то осмыслить непонятный эпитет Тритогения и привело к возникновению мифа о рождении Афины из головы Зевса, которую бог-кузнец Гефест расколол ударом молота.

Этимологии слова Тритогения мы не знаем и до сих пор. Одни учёные считают, что Тритогения буквально означает ‘трижды рождённая’, так как по-гречески tritos [трúтос] значит ‘третий’. Другие связывают возникновение этого эпитета с именем морского божества Тритона. И действительно, по одному из мифов, Афина была дочерью Океана. Наконец, ещё в древности известный греческий историк Геродот считал, что слово Тритогения происходит от названия озера Тритонида, расположенного в Ливии.

Каким бы ни было действительное происхождение эпитета Афины Тритогения, несомненным остаётся тот факт, что «народная этимология является крупнейшим источником мифов» (В. Пизани). Свидетельства мифологии говорят нам о том, что уже в очень древние времена человек интересовался происхождением слов, пытался так или иначе объяснить их этимологию.

Этимология в античном мире. Одним из первых учёных, который специально писал об этимологии, был древнегреческий философ Платон (427-347 гг. до н.э.). Он стремился связать этимологию с проблемой происхождения языка и с общими вопросами теории познания. При всём этом конкретная этимологическая часть рассуждений Платона зачастую оказывается очень наивной. Слова, по его мнению, лишены исторического развития, они представляют собой результат установления «законодателей», которые раз и навсегда определили как звучание, так и значение слов в языке. Фонетические закономерности и изменения звукового облика слова Платоном, как правило, не принимаются во внимание. Представление о словообразовании, о формировании новых слов с помощью суффиксов также было чуждо Платону.

В Древнем Риме вопросами, связанными с происхождением слов, занимался известный учёный и грамматик Варрон (116-27 гг. до н.э.). Он определил этимологию как часть науки о языке, которая устанавливает, «почему и откуда явились слова».

Варрон в своих сочинениях предвосхищает многие идеи, которые получили дальнейшее развитие в трудах этимологов нового времени. Так, он уже имеет представление о развитии языка, о том, что одни слова со временем исчезают из языка, другие появляются вновь. Большое значение римский грамматик придавал анализу фонетических изменений. В связи с этим он писал, что «тот, кто обращает внимание, каким образом произошло изменение звуков, легче сможет обнаружить происхождение слов».

В сочинениях Варрона мы находим интересные мысли об изменениях значения слова, о разграничении исконных и заимствованных слов. Он был близок к тому, чтобы, подобно лингвистам нового времени, ввести понятие корня слова.

Варрон ещё не имел ясного представления об образовании слов с помощью суффиксов, но он вплотную подошёл к современному нам пониманию словообразовательного анализа. Так, в одном из своих сочинений римский грамматик писал: «Тот, кто говорит, что слово equitatus ([эквитá:тус] ‘конница’) происходит от equites ([эквите:с] ‘конники’), а слово equites (‘конники’) — от equus ([эквус] ‘конь’), хотя и не говорит, откуда явилось слово equus (‘конь’), всё же многое удовлетворительно объясняет».

Теоретические рассуждения Варрона нередко повторяют мысли, высказанные ещё до него древнегреческими грамматиками. Практическая часть его этимологических сочинений, за исключением отдельных удачных примеров, всё ещё стояла на очень низком уровне. Например, слово luna [лý:на] ‘луна’ Варрон расчленяет на две части lu - и - na, из которых первую он связывает с латинским глаголом lucere [лу:кé:ре] ‘светить’, а вторую — со словом nox [нокс] ‘ночь’. Luna, в соответствии с этим объяснением, является небесным телом, которое светит ночью. В одной из последующих глав мы увидим, что связь слова luna с глаголом lucere была установлена Варроном правильно. А вот латинское nox ‘ночь’ не имеет совершенно никакого отношения к происхождению слова luna.

Ещё более фантастической является предложенная Варроном этимология латинского слова aqua [áква] ‘вода’[10]. Это слово он также делит на две части: а - и - qua. По-латыни а означает ‘от’, а qua — ‘которая’. Варрон считал, что латинское aqua означает жидкость, от которой (a qua) или с помощью которой поддерживается жизнь.

«Псы Господа». Средние века не прибавили ничего ценного для развития этимологической науки. Усилия средневековой этимологии сводятся в основном к совершенно беспочвенным попыткам установить происхождение отдельных слов, причём эти попытки по своей наивности могут быть поставлены в один ряд с наиболее фантастическими этимологиями учёных древности.

В средние века существовал монашеский орден (особая организация) доминиканцев, которые занимались борьбой с различными ересями и ведали делами инквизиции. Доминиканцы, как верные псы церкви, рыскали повсюду, отыскивая инакомыслящих еретиков, с тем чтобы предать их в руки инквизиции.

Своё название доминиканцы (по-латыни dominicāni [доминикá:ни:]) получили от имени святого Доминика — Dominicus [домúникус]. Оно в свою очередь было образовано от латинского слова dominus [дóминус] ‘господин’, которое христианами употреблялось в значении ‘Господь’ (то есть ‘Бог’).

Эти довольно простые отношения между словами некоторым средневековым этимологам были совершенно непонятны. Не имея ни малейшего представления о суффиксальном словообразовании, они пытались объяснить происхождение слов dominicāni и Dominicus по-своему.

В результате появились совершенно нелепые, с лингвистической точки зрения, этимологии. Слово dominicāni стали объяснять как domini canes [кáне:с], то есть ‘псы Господа (Бога)’ (canis по-латыни значит ‘собака, пес’)[11]. А самое имя святого Доминика — Dominicus — средневековые этимологи рассматривали как сокращённую форму от domini custos [дóмини: кýстос], что означает ‘страж Господа’.

Наверхия и Удалия. Количество совершенно несостоятельных этимологий, целиком основанных на безудержной фантазии их авторов, не уменьшалось и в последующие века. Примеры, аналогичные этимологическим рассуждениям средневековых схоластов, можно привести из любого европейского языка.

В России XVIII века подобного рода этимологическими штудиями занимался историк А.Л. Шлёцер, всюду стремившийся видеть результаты влияния немецкого языка на русский. Так, например, слово князь он производил от немецкого слова Knecht [кнехт] ‘слуга’, а слово дева — от Dieb [ди:б] ‘вор’. На таком же примерно уровне находились и остальные этимологии Шлёцера.

Отсутствие какого бы то ни было представления о родстве языков, об изменениях звуков и о словообразовании приводило к тому, что незнакомые чужеземные слова, проникшие в русский язык, нередко пытались этимологизировать, исходя из материала русского языка, опираясь при этом лишь на случайное звуковое сходство и на совершенно фантастические «аргументы» семантического (смыслового) характера.

Так, русский поэт и филолог В.К Тредиаковский, живший в XVIII веке, считал, что название страны Норвегия представляет собой искажённую форму слова Наверхия и что страна эта получила своё наименование якобы потому, что расположена она на севере, то есть наверху. Столь же наивно Тредиаковский этимологизировал и другое географическое название — Италия. Здесь он также «восстанавливал» более древнюю форму Удалия, считая, что эта страна была названа так потому, что на много вёрст удалена от России, от севера.

Не только в России, но также и в других странах нередко встречались попытки объяснить все языки мира из своего родного языка. Так, например, Г. Беканус из Антверпена, исходя из «патриотических» побуждений, пытался возвести все языки мира к своему родному голландскому языку. Приводимые им толкования в принципе ничем существенным не отличались от толкований Тредиаковского.

Этимология под обстрелом скептиков. Большое количество нелепых этимологии, бытовавших в древнем мире, в средние века и в новое время, привело к тому, что многие стали относиться к этимологическим исследованиям со скепсисом и даже с откровенной насмешкой.

Ещё в Древнем Риме знаменитый писатель, оратор и политический деятель I века до н.э. Марк Туллий Цицерон, предлагая одну из своих этимологии, не без иронии писал, что он делает это, «чтобы подражать нелепостям» греческих философов, которые много занимались вопросами происхождения слов.

Один из отцов церкви Августин (IV-V вв. н.э.) сравнивал этимологические объяснения с толкованиями... сновидений. В обоих случаях, по мнению Августина, успех определяется остроумием и прирождёнными способностями толкователя. Как сон, так и этимологию слова каждый может понимать в меру своего разумения.

Но наиболее язвительный выпад по адресу этимологов был сделан выдающимся французским писателем и философом XVIII века Вольтером. По его словам, этимология — это наука, в которой гласные ничего, а согласные почти ничего не значат.

Нужно сказать, что Вольтер имел все основания для своей жёлчной насмешки. Так, автор одного этимологического словаря, вышедшего в 1662 году в Амстердаме, — И. Фосс — утверждал следующее: а) любая гласная буква[12] может превратиться в любую другую гласную (сравните у Вольтера: «гласные ничего не значат»); б) любая согласная может превратиться в любую другую согласную («согласные почти ничего не значат»); в) любая гласная может превратиться в любую согласную и наоборот. Окончательный вывод И. Фосса: любая буква может превратиться в любую другую...

Таким образом, скептицизм и ироническое отношение К этимологии были в достаточной степени обоснованы обилием тех совершенно нелепых этимологических толкований, количество которых росло не по дням, а по часам.

На заре научной этимологии. Разумеется, не следует думать, что все без исключения этимологии, появившиеся до ХIХ века, были совершенно несостоятельными. Среди них можно найти и отдельные очень интересные догадки и наблюдения. Более простые этимологии типа латинского equitatus ‘конница’ от equites ‘конники’ также объяснялись в основном правильно. Но происхождение подавляющего большинства слов, требующих глубокого этимологического анализа, почти во всех случаях истолковывалось неверно — на основании случайных звуковых совпадений или надуманных семантических сопоставлений.

В XVIII веке европейские учёные ближе познакомились с памятниками древнеиндийской письменности, самые архаичные из которых создавались 3-4 тысячи лет тому назад. Почтенный возраст этих памятников явился причиной того, что родоначальником всех языков стали считать не древнегреческий, латинский или древнееврейский (как до этого считали некоторые учёные), а язык древнеиндийский (санскрит). В нем находили много общего с древнейшими языками Европы, и именно обращение к этим общим чертам привело позднее к созданию научного языкознания, научной этимологии.

Кто чей сын? Однако объявление санскрита «праязыком» было заблуждением. Такой подход к решению проблемы мало чем отличался от рассмотренных выше попыток вывести европейские языки из того или иного конкретного языка. Принцип оставался прежним: один из языков объявлялся «прародителем», а все остальные — его «потомками».

С другой стороны, сходство древнеиндийского языка со многими европейскими языками было просто разительным. Возьмём для примера такой территориально удалённый от санскрита язык, как язык литовский. Вот небольшой список слов, совпадающих (частично или полностью) в двух этих языках — как по своему звучанию, так и по значению[13]

Этот список можно было бы продолжать и далее. Мало того, можно подобрать целые предложения (пусть несложные), которые будут звучать почти одинаково по-древнеиндийски и по-литовски. Например:

а) Kas tava sūnus? [кас тáва су:нýс] ‘кто твой сын?’ (древнеиндийский);

б) Kas tavo sūnus? [кас тáво су:нýс] ‘кто твой сын?’ (литовский).

Не менее яркие совпадения у этих языков можно обнаружить и в грамматике. Естественно, возникает вопрос: кто же чей сын? Является ли язык, из которого возник язык литовский, потомком или предком древнеиндийского? Пришли ли в глубокой древности носители одного из этих языков с берегов Немана в долину Ганга или наоборот?

Не прародитель, а брат. Удивительные совпадения, подобные только что рассмотренным, наблюдались при сравнении древнеиндийского языка не только (а на первых порах — и не столько) с литовским, но и с другими европейскими языками: германскими, славянскими, древнегреческим, латинским. Это-то и служило основанием для того, чтобы признать древнеиндийский язык «прародителем» почти всех европейских языков.

Однако в конце XVIII века видный английский санскритолог (специалист по древнеиндийскому языку) У. Джоунз высказал мысль о том, что и древнеиндийский язык, и древнегреческий, и латинский представляют собой более поздние формы какого-то исчезнувшего доисторического языка. Иначе говоря, древнеиндийский оказался не «прародителем», а кровным «братом» европейских языков.

Выявленная группа родственных языков Европы и Индии впоследствии стала называться индоевропейской. Основная идея У. Джоунза оказалась весьма плодотворной. В начале XIX века усилиями немецких учёных Ф. Боппа и Я. Гримма, а также датчанина Р. Раска и некоторых других лингвистов — на базе сопоставления материала ряда родственных индоевропейских языков — были заложены основы сравнительно-исторического метода в языкознании. Этот метод продолжал разрабатываться на протяжении всего XIX и XX веков и дал мощный толчок к дальнейшему развитию различных областей языкознания.

Этимология как наука также сформировалась в XIX веке вместе с возникновением сравнительно-исторического метода. Но о родстве языков, о сравнительно-историческом методе и о широких перспективах, которые вместе с его появлением открылись перед этимологическими исследованиями, речь будет идти уже в следующей главе.

Оглавление

Глава третья