Общественное мнение. Можно говорить с Наставником трогательно, больно, на одном дыхании выворачивая душу, обнажая жалящую тоску мира

"Можно говорить с Наставником трогательно, больно, на одном дыхании выворачивая душу, обнажая жалящую тоску мира, ничем не прикрытую, острую, как первый снег, как чистый лист, а потом…. Идти на улицу и смеяться, подставляя лицо дождю". Джек

“Иногда лучший способ помочь кому-то — просто быть рядом, бывает, Наставник просто молчит вместе с тобой, и этого достаточно” Мигель Ван Лонгвист, аптекарь, 2 разряд

«Мечтаю стать одной из них». Герта Шеен, Спутница, 2 разряд

«Они помогают не впасть в отчаянье, когда тяжело, и не возгордиться, когда ты на вершине успеха». Донни Нор, джаггер, 2 разряд

«Мой наставник всегда помогает мне разобраться в себе, прежде чем я начну принимать судьбоносные решения». Отто Причард, советник-мастер, 5 разряд

«Наверное, я бы не смог, имея столько ответственности, сохранить трезвость ума и непоколебимую веру в людей». Бен Хьюз, интендант, 3 разряд.

“Путь Наставника”

Вот что делает судьба с теми, кто избирает свой Путь, она посылает такой попутный ветер, что они уже никогда не могут остановиться. И даже заблудившись, оказавшись в тупике, они слепым чутьем начинают прогрызать стены в верном направлении, пока не вернутся на Путь. Это движение не оставляет им шансов на стабильность, передышки и привычки, но разве чувствуют они такую необходимость пока попутный ветер наполняет их смыслом?

Отравленный мир, подземелья, голод это лишь оболочка, фон, внешняя сторона мрака. Бороться с этим мы вроде бы уже научились. Настоящий мрак - он внутри, в головах. И избавиться от него гораздо труднее.
Избавления ждать было неоткуда, но призрачная надежда живёт чуть дольше самого человека. Мы видели слишком много страшных смертей, случившихся оттого, что кто-то опоздал всего на мгновение. Значит, надо успеть. Этим мы и занимались - успевали, пока были силы.
Был Крис, он был немолод и присоединился к нам, можно сказать, случайно.

Люди, точно псы, почувствовавшие добычу, забывшие о заповедях, законах и правилах, подчиняясь общей звериной воле, волокли своих соседей на костер. Выламывали забаррикадированные двери.
К утру, когда безумие схлынет и толпа распадется на отдельных испуганных, как смогут они забыть о совершённом и убедить себя, да и других, что это всё делали не они, что им пришлось так поступить, чтобы не заразиться? Чтобы выжить?
Завтра они будут рыдать над трупами, в потрясении прятать глаза. Ведь это же не они. Никто из них не хотел ничего такого. Они готовы в этом поклясться.

Мы метались среди них, пытаясь докричаться. Мы видели, что среди несчастных обреченных нет зараженных, не в этот раз. Но что могли сделать мы, мальчишки, против них?

Клаус как-то смешно и неуклюже подпрыгивал, пытаясь увидеть, что происходит за спинами людей и все спрашивал меня:
- Что они делают, пожалуйста, скажи мне, что они делают? Я прошу тебя, сделай что-нибудь.
Он кричал все громче и бил кулаками в спины впереди стоящих, они просто отталкивали его...

Тогда появился Крис со своими подмастерьями. Они встали цепью между толпой и костром и пустили в ход кулаки. Понадобилось совсем немного времени, чтобы первые ряды попятились, и на секунду наступила тишина. Тогда Крис крикнул, а голос у кузнеца был, наверное, даже сильнее, чем кулаки:
- Всем стоять, иначе парни достанут молотки!
Толпа замешкалась.
- У вас там Мария? Салли? Пит? Карл? Вы еще помните, как их зовут? Поставьте-ка их на землю, вялые ведь не могут быстро бегать, да? Никуда они не убегут, пока я говорю.
Из толпы раздался голос:
- Крис, не мешай, тебе, что жить надоело? Хочешь пустить сюда чуму?
- Это ты, Такер? Выйди на свет, я плоховато вижу тебя.
Никто не вышел, толпа притихла.
- Малыши, вас там не затоптали?
Мы не сразу поняли, что он обращается к нам. Но люди вокруг нас расступились, и мы вышли на пространство пляшущего света.
- Делайте свою работу, пока я поговорю с согражданами. Такер, зараженных подведите, посмотрим какие они там у вас зараженные.

Из толпы буквально вывалились недавние жертвы. Одна из девушек плакала навзрыд, и это, пожалуй, в ту секунду был единственный звук, нарушавший тишину, которая повисла в пещере. Клаус тут же подхватил ее и потащил вглубь пещеры. Я повел остальных. Нам не надо было ничего делать, мы уже знали, что они здоровы.

Голос кузнеца был полон мрачной решимости, было в нем что-то такое, что остановило бы и стаю иглозубов. И пока он говорил правдивые и неприятные вещи, толпа начала уменьшаться. Не дожидаясь исхода, мы продолжали идти по коридору, уводя несчастных все дальше. Честно говоря, мы не представляли, что с ними делать. Мы знали, что нашего заключения должно быть достаточно, но что будет дальше? Как им вернуться в свои жилища, как встретиться снова с теми, кто минуты назад пытался их убить?

Клаус как будто услышал мои мысли и остановился, обернулся и посмотрел на меня. Он тоже был растерян.
Сзади нас послышались шаги, девушка заплакала сильнее, попыталась бежать, но Клаус остановил ее, остальные стояли в оцепенении, не имея сил больше сопротивляться.
По коридору шел Крис, он был один.
- Я должен спросить…
- Они здоровы - ответили мы в один голос.
- Мария не плачь, пожалей мое сердце, оно сейчас разорвется. - Он обнял ее, повернулся к нам - вы очень вовремя появились! Если бы не вы, я не знаю, удалось ли бы нам их удержать.
Он посмотрел на остальных:
- Карл, вы можете идти? Мои ребята соберут вам все необходимое, отправитесь в Разлом, там живет Нил Парсон, он вас разместит. Здесь у вас больше нет дел. И у меня тоже.

* * *

Вот что делает любовь с теми, кому с ней по Пути. На что похожа любовь? У неё есть руки, чтобы помогать другим, у неё есть ноги, чтобы спешить на помощь к бедным и нуждающимся, у неё есть глаза, чтобы видеть горе и нужду, у неё есть уши, чтобы слышать людские вздохи и жалобы, — вот на что похожа любовь.

Каждый день, каждый час, из года в год, нужно вести борьбу за свое право быть человеком, быть добрым и чистым, готовым для этой любви. И в этой борьбе не должно быть ни гордости, ни тщеславия. А если в страшное время придет безвыходный час, человек не должен бояться смерти, не должен бояться, если хочет остаться человеком.
Был Аксель, он знал множество историй и был лучшим из нас...

Нас, едва дышащих от истощения, ужаса и безысходности, уводили из убежища Перепутье, мы тогда потеряли всякую надежду, что нас найдут. Все не заразившиеся собрались в центральной пещере, принесли туда еду, вещи.… Своих зараженных оставили в домах, прямо там, где проводили часы, пытаясь заставить их поесть, поговорить с нами, вспомнить нас. Так выглядело отчаяние, когда последние перестали все же уходить домой и пытаться что-то сделать. Так выглядела безнадежность. Все делали молча, и делали все как-то бесшумно, будто стыдясь того, что родные услышат их голос. Самые молодые много плакали, потом перестали, и тоже сидели молча каждый в своем углу. Мы ждали смерти.
Мало кто среагировал сразу, когда появились Пересмешники. Будто в ступоре сидели и смотрели на них пустыми глазами, обращенными в прошлое, к своим живым. Тем не менее, я вдруг почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза от безумной мысли. Даже не мысли - надежды, что сейчас все повернется вспять, они совершат чудо, и схлынет это безумное чувство вины, которое чувствовал каждый из нас.

Я бросилась к ним, схватила молодого человека за рукав и потащила туда, где уже конечно погасла оставленная мной лампа, где все уже погасло. Но я была безумной в тот момент. Все были безумны. Пересмешники взывали к нашему разуму, пытались что-то объяснить, потом сдались и стали ходить за нами. За каждым.
Их пускали внутрь пещер, сами оставались снаружи, но они вытаскивали трупы, чтобы все могли видеть. Иногда кто-то был еще жив, тогда Пересмешники тащили его в центральную пещеру, нам не разрешали приближаться. Там они сидели и лежали как куклы, ни на что не реагируя. Мы жались к стенам, друг к другу, мы не хотели видеть, понимать, принимать эти безразличные, бездумные тела.

Тогда нас стали уводить. И уже никто не сопротивлялся.
Я шла одной из последних и увидела, что в центральной пещере остался один из Пересмешников, он просто сидел в центре пещеры, пока мы уходили. Я спросила, почему он остался, он же подвергает себя смертельной опасности, и мне ответили:
- Аксель знает много отличных историй, очень любит поболтать. Он всегда остается, до самого конца. Все болтает с ними. Пока самый последний не перестанет дышать. Если он однажды не придет, то я надеюсь, что найдётся тот, кто побудет и с ним до самого конца.

* * *

Вот что делает с нами истинное сострадание, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах и даже свыше их. Если ты готов идти до конца, до самого горького конца, если запасешься великим терпением, — лишь тогда ты сумеешь действительно помочь людям. Только тогда, когда принесешь в жертву самого себя, только тогда.
Когда речь идет о жизни и смерти, нет такой вещи, которая показалась бы слишком дорогой платой.
Был Эдвард, он спас много обреченных...

Жизнь Гейба всегда была для меня чем-то большим, чем просто череда событий и происшествий, мы дружили с самого Выпуска, но все мы чувствовали, что в нем есть что-то особенное, что-то бесконечно прячущееся в его сознании, что заставляло слушать его, даже когда он говорил банальные вещи. То, что можно было ощутить, когда он играл на своей скрипке, мурашками по спине…
Голод наступил внезапно, будто кто-то задернул штору, погасил свет. Город будто пытался заплакать, но слёзы пока не приходили, как не приходило и понимание того, что случилось. Тогда даже пятиразрядники получали какие-то крохи, что говорить о нас - недавних выпускниках. Гейбу с его первым приходилось хуже всех.
Он часто виделся со своим Наставником, встречи эти давались ему нелегко. Наставник говорил, что надо идти на стройку, надо повышать разряд. Сначала убеждал, потом ругал, кричал, умолял. Потом все повторялось снова. Он приходил к нам, говорил со мной, я говорил с Гейбом. Гейб кивал головой, говорил, что все понимает, что мы правы. И долго еще сидел при свече, глядя в темноту сквозь стекло. А потом выходил на улицу.
Он выходил на улицу каждый день, тогда вокруг собиралась толпа. Голодные изможденные люди стояли вокруг, закрыв глаза, покачиваясь в такт музыке. И в этот момент, там, за задернутой шторой, кто-то зажигал для нас свечу. Это был уже целый ритуал, мы шли послушать Гейба. В молчании, в оцепенении, опершись на стены домов, сидя на земле, мы становились упрямее, сильнее. Как будто ночью, сидя при свече, Гейб копил для нас это упрямство.
Тео всегда первым вскакивал на ноги:
- Ну что, работа за нас не сделается!
И все шли к заводу. Там стоял невероятный шум, но я могу поклясться, что постоянно слышал отзвук скрипки.
Наставник Эдвард тоже приходил туда, он всегда сам приносил его паёк. Он никогда не оставался его послушать. Каждый раз, появляясь из-за угла, он поправлял очки, и, я думаю, он надеялся не увидеть скрипача на обычном месте. Но подходя, всегда улыбался, отдавал ему паёк, быстро разворачивался и исчезал в проулке.

Однажды он не появился, и на следующий день тоже. Потом появилась Мериэн и сказала, что Эдварда больше нет, он умер от голода, что она - новая Наставница Гейба. А паёк, который она принесла, был в два раза меньше того, который приносил Эдвард…

Катрин, наша однокурсница, спустя годы стала неплохой художницей, ее лучшую картину можно увидеть в Галерее на площади семи фонтанов. На ней, в желтоватых рассветных мазках стоит юноша со скрипкой, а с краю, в тени узкой улочки стоит, прислонившись щекой к холодной стене, невысокий мужчина в очках.

* * *

Бывает так, что свобода становится отражением субъективности, и в один прекрасный день становится невыносима себе самой; раньше или позже, отчаявшись в собственных творческих ресурсах, она начинает искать убежища в зеркале объективности. И там она очень скоро видит себя скованной, в подчинении закону, правилу, необходимости — отчего она, впрочем, не перестаёт быть свободой. Мы не можем оторвать от своих зеркал, и вручить тому, кто ее потерял. Но мы можем рассказать о том, где она сейчас, чтобы ее стало возможным обрести.
Мы не знали никого, такого же чуткого как Артур...

Марк был везде, его видели, тащившего на себе ящик на пару с Олдриком. Бригада Сайласа, волочившая наверх мешки, рассказывала, что Марк был с ними. Анна Рут, таскавшая воду на верхние ярусы, уверяла, что Марк добрый час таскал с ней воду. Казалось, он был одновременно всюду. Метроном был его стихией. Он мог прийти сюда лишь раз в неделю - научная работа, казалось, поглощала все его время, но как только выдавался денек, он тут же летел сюда.

Каждый вечер он взбирался на самый верх, ветер трепал его огненные волосы, пока он смотрел на закат, за горизонт. Я помню его таким, и он по-прежнему такой где-то там, за горизонтом.
Было раннее утро. Жаркое солнце разгоняло туманную дымку. Он возник ниоткуда и помог мне приладить доски.
- Марк?
- Мм?
- Поговорим?
- А давай.

С ним было так легко общаться всегда. До того дня. Я не знал с чего начать. Когда вечером от меня ушел Судья Бернс, я долго не мог заснуть, все думал, с чего же мне начать.
- Ты должен мне помочь. Я хочу понять, что с тобой происходит.
- Ясно.
- Не замыкайся. Если ты не готов, я подожду, сколько потребуется. Но до тех пор, до нашего разговора, не устраивай драк, прошу тебя.
- Артур, я готов. Я бы не полез в заварушку, если бы все в моей голове было на местах. Давай наверх?
Я кивнул.
- Артур, я люблю быть здесь, потому что вижу отсюда, что будет дальше. Мы как будто новые блестящие детали огромного механизма, мы счастливы вдыхать в него жизнь, но мы не свободны, мы не можем вырваться из него. Но никто из нас не поднимается над ним, чтобы видеть дальше.
- Расскажи мне о рамках, которые тебя ограничивают. Что нужно сделать, чтобы ты не считал себя скованным?
- То, что все должны быть счастливы.
- Я не ослышался? Ты не хочешь людям счастья?
- То, что все ДОЛЖНЫ быть счастливы - повторил он с нажимом.
- Должны ли, Марк? Кому должны? Мы, конечно, хотим, чтобы все были счастливы. Неужели ты думаешь, что кто-то не хочет быть счастливым? Стремление к гармонии, созиданию, счастью - Это жемчужина творения, ось природы человека. Понятие счастья, и момент, когда каждый может сказать, что он счастлив - он у всех разный, Марк. У каждого - свой, но у всех - общий.
- Вот и пусть все живут, как знают.
- А как сейчас все живут?
- По Кредо
- Кредо - не правила, Марк, это сформулированное стремление. Оно как лестница, по которой мы поднимались сюда. Можно остаться на первом этаже и с улыбкой смотреть на Салли, которая принесла строителям свои пироги, или подняться чуть выше, и посмотреть на оркестр, играющий на площади, а можно подняться сюда, и говорить о свободе, выборе, Кредо. На каждом уровне Метронома у каждого свой прекрасный вид, своя радость, а в целом это одно прекрасное место для всех. Так и с разрядами, и с Кредо в целом.
- Почему надо делить людей на разряды?
- Разве разряды разделяют? Мы с тобой разделены? Советник Рональд - Артур кивнул в сторону Советника, который громогласно смеялся над чьей-то шуткой - каждый день принимает сотни посетителей, он знает о проблемах и бедах города исключительно из этих частных историй. Ему верят, идут, а у него, как у Наставника хватает внимания и участия для каждого. И это не формальность, ему нравится вникать в это, это его призвание.
- Я не знаю… не могу сформулировать, что не так. Я просто чувствую себя не свободным, я хочу освободиться, всех освободить. Они не видят своей тюрьмы, потому что ее решетки невидимы! Никто не осознает, но я знаю, каждый должен быть свободен!
- Марк, что такое свобода? Как ты это понимаешь?
- Когда никому ничего не должен, когда идешь куда хочешь, делаешь что хочешь. Быть хозяином своей судьбы, не скованным по рукам и ногам любовью и ненавистью других, обычаями и привычками...

На Марка жалко было смотреть, он уже на середине фразы понял, что все это не то. Артур не смотрел на него.
- Марк, свобода, это не когда ты делаешь то, что хочешь, а когда ты не делаешь того, что не хочешь.
Настоящая потеря свободы, это когда ты сажаешь в клетку свой разум. Свобода существует лишь для того, кто куда-то стремится. Куда стремишься ты?
Марк молчал. Ветер трепал его волосы, он дышал прерывисто и тяжело.
- Артур, ты можешь сделать меня счастливым? Можешь? Прямо сейчас? Ты только и можешь, что говорить! - он уже не пытался скрывать своих слез.
То как он это прокричал, будто вернуло их на годы и годы назад, когда Артур впервые увидел коренастого смущенного юношу, стоящего с папкой в руках на пороге Корпуса Совести.
- Могу. Пойдем.Когда мы подошли к Корпусу, было уже совсем темно. Наше безмолвие, замершая тишина улиц - все вернулись домой, ужинали и готовились к вечерним приключениям - все это так совпало, сложилось в один оттиск, навсегда засевший в памяти.
Я отомкнул замок и вошел внутрь, Марк, шедший за мной, остановился на секунду, лишь на секунду, и переступил порог - я почувствовал, что это чуть ли не самый храбрый поступок в его жизни.
Я усадил его на стул перед зеркалом, достал все необходимое. Оставив его одного, я вышел и опустился на пол за дверью...
Он появился так же незаметно как обычно. Улыбнувшись, он помог мне подняться.
И когда он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах облегчение, наконец-то за его горизонтом появилось нечто определённое. Велико ли оно, или мало, всё лучше, чем неопределённость, чем нескончаемые метания.
- Ты проводишь меня до ворот, Артур?
- Почту за честь, Марк.
- Как ты думаешь, там есть нормальные гвозди?
- Там есть что строить, Марк, и это главное.

* * *

Внутри каждого в городе существует мечта. В нас звучит древний, идущий из глубины веков зов стремления к совершенству, к добру, к единству, к любви. Это стремление, сильное, могущественное, никогда не предает нас. Оно не стареет, и не важен наш возраст, ибо стремление остается и из таинственных глубин нашей души зовет, зовет, зовет…
Мы жаждем увидеть, как сбываются мечты и поэтому мы верим, что вольный, пытливый разум есть величайшая ценность на свете. Мы готовы идти в бой за право этого разума прокладывать себе дорогу в любом угодном ему направлении, свободно и самостоятельно. И до конца своих дней мы будем бороться против любых идей, религий и правительств, ограничивающих или разрушающих в человеке личность.
Я - Экзарх Джон Фриман.

- Каждый раз, когда я говорю с тобой, у меня ощущение, что я очень давно знаю тебя. Я рад, что ты находишь время для меня.
- Мое время всегда в твоем распоряжении. Я не менее рад быть здесь.
- Как город?
- Все лучше!
- Ты всегда отвечаешь так.
- Это всегда так.
- Твой вопрос.
- Скажи, как я смогу понять, что передо мной Вознесенный? Что это такое - быть Вознесенным? Быть таким как Ты, это лишь быть таким как Ты, Вознесение это нечто другое.
- Много вопросов, но суть мне ясна. Позволь, я порассуждаю, мне интересно найти ответ.
Я такой же, как и ты, как любой вендигротец, но у меня нет Наставника, так? - Город считает, что он мне не нужен, что я сам себе Наставник. Получается, что Вознесенный, это тот, кому не нужен Наставник?
Иногда мне хочется, чтобы мне говорили, что можно, а что нельзя, где я могу оступиться, но город считает, что Вознесенный сам устанавливает себе границы дозволенного. Получается, вознесенный тот, кто не знает Судей? Киваешь? Но по этой логике получается, что Вознесенный одинок и несчастен.
- Хм…
- Но, я совершенно уверен, что давным-давно, я не чувствую себя одиноким и несчастным, значит есть какая-то ускользающая от нас мысль. И, кажется, я ее нашел: я счастлив от того, что могу делать людей счастливыми, что в какой-то степени это в моих силах. Соединить все воедино сложно, разум тут и не нужен. Ты почувствуешь, что человек Вознесенный, любой почувствует это, потому что все мы тянемся к свету, а Вознесенный это тот, кто, стоя на его границе, обязательно обернется и подаст руку тому, кто идет вслед за ним. И он будет готов подать руку каждому, пока самый последний не встанет у порога.

- Да, мы все стремимся к счастью, но как можно идти к цели, если не знаешь, как она выглядит? Счастье для всех сформулировать невозможно! Неужели оно недостижимо? Зачем же мы тогда?
- Когда каждый для себя сформулирует что такое его счастье, тогда мы будем стоять на его порубежье между прежним миром и миром совершенно новым, где множество новых несформулированных вещей! Наставники же, есть для того, чтобы помочь каждому сформулировать. Все очень просто.
- На этом простом пути огромное множество трудностей.
- Да, опасность состоит в том, что сталкиваясь с трудностями и препятствиями, многие отказываются от своего дара, а по сути – от самих себя. Ведь всегда проще сдаться. Задвинуть свою уникальность в дальний угол и сказать: «Во мне нет ничего особенного. Я – как все. У меня ничего не выходит. Так и должно было быть». Но не бывает в Вендигроте человека «как все», если вы будете верить в них, они это поймут
- Но как уберечь счастливого человека от счастливого покоя и сна? Задремавший может споткнуться и упасть! А что если все мы уснем?
- Сила твоих сомнений, твой поиск говорит мне о том, что эта река никогда не превратится в болото. Я вижу, что ты совершенно готов, Джон.

«Ты прав, мы не нужны этому городу. Благодари богов (если ты веришь в них), что
это так, и надейся, что это никогда не изменится. А мы продолжим свою службу”
Советник-страж Бру Прайм на заседании Чрезвычайного Совета, год 33 от Исхода

- Сектор Стена ( Девиз «Между городом и опасностью!»)