Глава 8. Нарративная функция и легитицимация знания

Сегодня проблема легитимации уже не рассматривается как неисправность в языковойигре науки. Правильнее было бы сказать, что она сама является легитимной какпроблема, т. е. как эвристическая движущая сила. Но манера ее толкования поинверсии еще свежа. Прежде, чем прийти к этому (т. е. к тому, что некоторыеназывают позитивизмом), научное знание пыталось найти другие решения.Примечательно, что в течении долгого времени эти решения не могли уйти отиспользования процедур, которые явно или скрыто прибегали к нарративному знанию.Такой возврат в той или иной форме к нарративу в ненарративном не следуетрасценивать как оставшийся теперь навсегда позади. Грубый пример: что делаютученые, сделавшие какое-то "открытие", когда их приглашают на телевидение,интервьюируют в газетах и т. п.? Они рассказывают эпопею о знании, которое, однако, совсем неэпическое. Они удовлетворяют, таким образом, правилам нарративной игры, давление которых остается сильным не только в средствах массовой информации, но и в глубине души самих ученых. Однако подобного рода факт неявляется тривиальностью или излишеством: он касается отношения между научным знанием и так называемым "народным" (или тем, что он него осталось). Государство может тратить много средств на то, чтобы наука могла представляться как эпопея:с ее помощью оно становится внушающим доверие, создает общественное одобрение, вкагором нуждаются сами решающие лица.Нельзя, следовательно, исключить, что обращение к нарративу неизбежно; покрайней мере, настолько, насколько языковая игра науки стремится к истинностисвоих высказываний, но не имеет возможности легитимировать ее собственнымисредствами. В этом случае следовало бы признать потребность в неприводимой истории, которую еще нужно осмыслить, например, так, как мы уже это наметили, т.е. не как потребность что-то вспомнить или заглянуть в будущее (потребность висторизме, потребность расставить акценты), но напротив, как потребность забыть(потребность в metrum).В любом случае, пока еще рано говорить обо всем этом. Но будем держать в уме вовремя наших последующих рассуждений идею, что кажущиеся устаревшимирешения, которые может получить проблема легитимации, являются таковыми не впринципе, а только в выражениях, которые они приняли, так что не приходитсяудивляться, что они продолжают сегодня существовать в других формах. Да и мысами: нет ли у нас и теперь потребности сочинить рассказ о западном научномзнании, чтобы уточнить его статус?С самого начала языковых игр новая игра сталкивалась с проблемой легитимации:пример, Платон. Здесь не место толковать отрывки из "Диалогов", где прагматиканауки устанавливается явным образом как тема или скрытым - как предпосылка.Диалог как игра со своими специфическими требованиями резюмирует эту прагматику,включая в себя две функции: исследования и преподавания. Тут обнаруживаютсянекоторые правила, приведенные нами выше: аргументация в целях одного толькоконсенсуса (homologia), единственность референта как гарантия возможностидобиться согласия, паритета между партнерами и даже непрямое признание в том,что речь идет об игре, а не о судьбе, потому что из нее оказываются исключеннымивсе те, кто - по слабости или из грубости - не принимает ее правил98.Вместе с тем, вопрос о легитимации самой игры, принимая во внимание ее научнуюприроду, также должен стать частью вопросов, задаваемых в диалоге. Известныйпример этому (тем более важный, что объединяет сразу этот вопрос с вопросом осоцио-политическом авторитете) дается в VI и VII книгах "Государства".Следовательно, мы знаем, что ответ взят, по меньшей мере отчасти, из рассказа:аллегория пещеры, рассказывающая, почему и как люди хотят слушать рассказы и не признают знание. Этопоследнее оказывается к тому же основанным на рассказе ее мученика.Больше того, усилие легитимации складывает оружие перед наррацией: это видно ужев самой форме "Диалогов", которую им придал Платон; каждый из них облечен вформу рассказа о научной дискуссии. Неважно, что история спора здесь скореепоказана, чем изложена, инсценирована, чем поведана", что она содержит большетрагического, чем эпического. Остается фактом, что платоновская речь,восхваляющая науку, ненаучна, и это тем более верно, что ей удается достичьлегитимации науки. Научное знание не может узнать и продемонстрировать своюистинность, если не будет прибегать к другому знанию-рассказу, являющемуся длянего незнанием; за отсутствием оного, оно обязано искать основания в самом себеи скатываться таким образом к тому, что осуждает: предвосхищению основания,предрассудку Но не скатывается ли оно точно также, позволяя себе рассказ?Здесь не место отслеживать этот возврат нарративного в научное знание, черезлегитимирующие речи этого последнего, которыми, хотя бы отчасти, являются философии античности, средневековья и классического периода. Это ее постоянная мука. Изложенная таким образом мысль, как, например, у Декарта, не можетдоказать легитимность науки иначе, как через историю духа по Валери или спомощью такого рода романа-воспитания (Bildungsroman), каким является "Рассуждение о методе". Аристотель,несомненно, один из самых современных мыслителей, когда отделяет описаниеправил, которым должны подчиняться высказывания, считающиеся научными("Органон"), от исследования их легитимности в рассуждении о Бытии("Метафизика"). А также, когда внушает, что научный язык, включая его претензиюна указание бытия референта, представляет собой только аргументацию идоказательства, т. е. диалектику.Вместе с современной наукой в проблематике легитимации появились две новыхсоставляющих. Прежде всего, чтобы ответить на вопрос "как доказатьдоказательство?" или, в более общем виде, "кто определяет условия истинности?",нужно отойти от метафизического поиска первого свидетельства или трансцендентнойвласти, и признать, что условия истинности, т. е. правила игры в науке, являютсяимманентными этой игре и не могут быть установлены иначе, как в споре, которыйдолжен быть сам по себе научным, и что не существует иного доказательстваверности правил, кроме того, что они сформированы на основе консенсусаэкспертов.Общая предрасположенность современности к определению условий какого-либодискурса в дискурсе об этих условиях сочетается с восстановлением достоинстванарративных (народных) культур уже в период Возрождения гуманизма и, нопо-разному, во времена Просвещения, Sturm und Drang, немецкой идеалистическойфилософии, французской исторической школы. Наррация перестает быть нелепойошибкой легитимации. Этот открытый призыв к рассказу в проблематике знания сопровождается истимулируется призывом буржуазии освободиться от традиционных авторитетов.Знание в форме рассказов возвращается на Запад, чтобы разрешить проблемулегитимации новых авторитетов. Конечно же, в нарративной проблематике этотвопрос ждет ответа в виде имени героя: кто имеет право решать за общество? каковон, этот субъект, чьи предписания являются нормами для тех, кого они подчиняют?Такая манера исследования социо-политической легитимации сочетается с новойнаучной установкой:имя героя - народ, - знак легитимности его консенсуса, способ нормативнойрегуляции обсуждения. Из этого неизбежно вытекает идея прогресса: онпредставляет собой ничто иное как движение, в котором якобы аккумулируетсязнание, но это движение распространяется на новый социо-политический субъект.Народ спорит сам с собой о том, что справедливо, а что нет, точно так же, каксообщество ученых о том, что истинно, а что ложно. Первый накапливаетгражданские законы также, как второе - научные; первый совершенствует правиласвоего консенсуса через посредство конституционных положений так же, как второепересматривает их в свете своих знаний, производя при этом новые "парадигмы".Можно видеть, что этот "народ" совершенно не похож на тот, что встречается втрадиционном нарративном знании, которое, как мы уже говорили, не требуетникакого учреждающего обсуждения, никакой кумулятивной прогрессии, никакойпретензии на всеобщность - это все операторы научного знания. Не приходитсяпоэтому удивляться, что представители новой легитимации через посредство"народа" являются к тому же активными разрушителями традиционных народныхзнаний, отныне воспринимающихся как позиция меньшинства или потенциальногосепаратизма, осужденная пребывать в обскурантизме.Мы также понимаем, что реальное существование такого весьма абстрактногосубъекта (поскольку он смоделирован по образцу одинокого познающего субъекта, т.е. получателя-отправителя денотативного высказывания, имеющего значение истины,и исключении других языковых игр) привязано к институтам, разрешающим обсуждатьи определять, и охватывающим все государство или часть его. Вопрос о государствеоказывается, таким образом, тесно переплетенным с вопросом о научном знании.Кроме того, мы видим, что это переплетение не может быть простым. Хотя быпотому, что "народ", каким является нация или даже человечество, недовольствуется - особенно, его политические институты, - знанием: онустанавливает законы, иначе говоря, формулирует предписания, имеющие значениенорм. Он, следовательно, осуществляет свою компетенцию не только в сфереденотативных, раскрывающих истину высказываний, но также и прескриптивных, претендующих на справедливость. В этоми заключается суть нарративного знания (откуда исходит его концепт) удерживатьвместе ту и другую компетенцию, не говоря уже об остальном.Способ легитимации, о котором мы говорим, вводит заново рассказ как формуобоснования знания и в таком качестве может действовать в двух направлениях, взависимости оттого, представляет ли он субъект рассказа как когнитивный или какпрактический: как героя познания или как героя свободы. Из-за существования этойальтернативы, легитимация не только не имеет всегда одного и того же смысла, ноуже сам рассказ кажется недостаточным для придания ей законченного вида.