Действие семнадцатое

Чмокнув меня в затылок, Джерард поднялся, расплескивая воду. Он ушел, проведя водные разводы позади себя.

Я растерянно огляделся вокруг. Я не знал, что мне делать. Я ничего не понимал.

Где сейчас Майки?

Где сейчас мама?

Так рано потерять ее… Мне всегда так радостно смотреть на счастливые семьи, на детей, у которых есть оба родителя, братья и сестры. А в детстве я всегда плакал при виде чужого благополучия. Что случилось с моим отцом, я не знал. Его будто никогда и не было, а мама никогда не говорила о нем. На самом деле, моя сиротская история ничем не примечательна.

Джерард считает, что я красив. Джеймс тоже так считал. Ему стало недостаточно мамы, и он потянулся ко мне. Тогда я был намного смелее. Я оттолкнул его, а он убил маму. Это так глупо. Это так нечестно. Джеймс говорил, что у меня идеальные черты лица, и теперь, когда мне приходится слышать что-то подобное от Джерарда, мне становится страшно. Даже не за себя. Я не хочу, чтобы пострадал Майки, ведь я думаю, что он все-таки хороший парень. Еще больше я боюсь, что пострадает Аманда. У меня в этой жизни всего два человека. Те, кто помог мне. Я так одинок.

Мои ногти прошлись по гладкой коже лица, царапая. Мне хотелось сорвать это лицо, чтобы я больше никому не мог понравиться. Если бы я был уродлив, не приглянулся бы ни Джеймсу, ни Джерарду. И мама была бы жива. Я был бы счастлив, чёрт возьми! За что? За что, Боже? Что я такого сделал? Если за черной полосой должна идти белая, то где она? Где моя белая полоса, ответь мне! Но ты молчишь… Тебя не волнуют наши проблемы.

Не только я, но и все мы - всего лишь брошенные дети.

Прикрытая дверь резко распахнулась, а я от неожиданности дернулся, упав в ванну. Быстро вынырнув, я был ошарашен еще больше: с порога комнаты на меня своими огромными испуганными глазами смотрела… Аманда? Когда я протер глаза, чтобы знать наверняка, что мне не привиделось, никого не было. Когда я, наскоро одевшись, вышел, дом оказался совсем пуст. По крайней мере, там, где было не заперто. Я даже не стал проверять, есть ли у меня ходы к отступлению, – Джерард все равно найдет меня.

Всю спину жгло.

Подойдя к первому попавшемуся зеркалу, я задрал футболку, ткань которой причиняла сильную боль, соприкасаясь с порезами. Решив не играть в мазохиста, я снял ее совсем.

«Хо-хо»? Он мне на спине, блять, «хо-хо» вырезал?! Юморист хренов!

По свежим ранкам текла кровь, но я побоялся стереть ее. Уверен, это было бы больно и бессмысленно, да и засорять не хотелось бы.

Повернувшись к зеркалу лицом, я встретился с темноволосым и сильно похудевшим парнем. Челка липла к лицу, а глаза выражали яркую усталость. Да, это то самое. Я устал – вот заключение для меня на данный момент. Устал от насилия над моим телом и разумом.

Мне было сложно проанализировать то, что все ушли, а особенно мне не поддавался тот факт, что я точно, мать ее, видел Аманду. В доме Майки. Или уже Джерарда?

К слову, запереть меня в моем же доме было весьма хитроумной идеей. Никто не побеспокоился бы о том, что со мной, я же дома. Но теперь он сгорел, а моя тушка здесь.

Может, полиция хватиться за мое отсутствие? Все-таки недавно виделись. Они знают о Джерарде и могут догадаться, что меня опять поймали. Хотя, кого я обманываю? Даже дело, наверняка, не было открыто.

В углу гостиной, где я находился, стояла гитара. Натянув вымученную улыбку на все еще красноватое от моих попыток стянуть с себя кожу лицо, я двинулся к ней. Она была покрыта немаленьким слоем пыли, на грифе сзади были трещины, как и на всей ее поверхности. Интересно, чья она? А еще на гитаре был автограф. Не знаю чей, но это явно подпись.

Сходив за влажной тряпкой на кухню, я протер этот доисторического времени инструмент. Она стала даже чуточку ярче.

Приземлившись на диван, совсем забыв о том, кто я, где я, что у меня болит все, что можно и даже то, что нельзя, я осторожно с неким благоговением опустил гитару на приподнятое колено и обхватил ладонью гриф.

Что я тогда играл, о чем была песня, которую я тихо напевал, знает только, быть может, дядька сверху. Текст песни состоял из несвязных между собой предложений, а ее сопровождение было чистой, никому неподвластной, импровизацией. Вся боль покидала тело с каждым новым аккордом. Как же это потрясающе, спустя столько времени, ощущать трение струн об отвыкшие от игры пальцы. Это была благородная боль. Как завершение гениально поставленному танцу, когда все мышцы сами похожи на натянутую струну и готовы лопнуть в любую секунду. Но ты будешь счастлив в этот момент. Ты будешь счастлив, зная, что это конец. Что ты не допустил ошибок, сделал все, как надо. Тебя обязательно похвалят.

Я не слышал своего исполнения, находясь на границе пересечения сознания и сна. Сколько времени я играл? Кто знает… Но очнулся я только тогда, когда почувствовал теплую кровь, пачкающую гитару. От слишком импульсивного боя у меня треснул ноготь. Это отвратительно. И звучит, и выглядит так, что не хочется вспоминать об этом.

Пришлось отложить инструмент и идти дезинфицировать новое ранение. Дальше играть было бы опасно, я же не хочу вообще лишиться ногтя.

Ледяная вода охладила не только воспалившуюся зону, но и меня.

Снова осознав, что я здесь, в доме Майки и Джерарда, я обреченно выдохнул.

Когда-нибудь, клянусь, его поджарят на электрическом стуле. И, если это не сделают власти, это сделаю я.

Но все же, я так спокоен. Будто бы ожидаю чего-то. Какого-то… возмездия?

Хотелось бы мне понять себя. Я не могу отрицать, что мне все же понравилась последняя ночь. Даже, просто вспомнив об испытанном мною тогда, я мог почувствовать томное, приятное ощущение, приливающее от грудной клетки к паху. Но Джерарду знать о моем умозаключении не обязательно.

Сегодня я предельно честен с собой.

Мне противен Джерард. Но даже в этом очевидном факте я видел что-то неправильное.

Хорошо. Отлично. Мне противен Джерард, но я получаю кайф от его действий, пока они не начинают причинять мне боль. Потому что я боюсь боли. Но даже к ней я начинаю привыкать.

Хотя, если Джерарда отмыть то, может быть, он был бы красив даже в моем понимании этого слова. Наверное, он и так красив для тех, кто не знает о его пристрастиях.

Красота точно не приносит с собой ничего хорошего.

Она приносит только страдания людям. Так зачем она? Неясно.