Глава 13

Доброе утро, Боб, ‑ говорит Зигфрид, и я останавливаюсь на пороге кабинета, внезапно подсознательно обеспокоенный.

‑ В чем дело?

‑ Ни в чем, Боб. Входите.

‑ Ты тут все изменил, ‑ обвиняюще говорю я.

‑ Верно, Робби. Вам нравится, как теперь выглядит кабинет?

Я изучаю его. Толстый мат с пола исчез. Абстрактные картины исчезли со стен. Их место заняли серии голографических космических сцен, гор и моря. Самое странное во всем этом ‑ сам Зигфрид; он говорит со мной через манекен, сидящий в углу комнаты с карандашом в руке. Манекен смотрит на меня сквозь темные очки.

‑ Ты тут все перевернул, ‑ говорю я. ‑ Зачем? Голос его звучит так, будто он благосклонно улыбается, хотя выражение лица манекена не изменяется. "Я решил, что вам понравится перемена, Роб".

Я делаю несколько шагов в глубину комнаты и снова останавливаюсь. "Ты убрал мат!"

‑ Он больше не нужен, Боб. Видите, новая кушетка? Весьма традиционная, не правда ли?

‑ Гм.

Он начинает улещать. "Почему бы вам не лечь на нее? Попробуйте, как она вам".

‑ Гм. ‑ Но я осторожно вытягиваюсь на ней. Чувствую я себя необычно, и мне это не нравится, может, потому, что эта комната для меня представляет нечто очень серьезное, и изменения в ней заставляют меня нервничать. ‑ На матраце были ремни, ‑ жалуюсь я.

‑ У кушетки они тоже есть, Боб. Можете достать их с боков. Потрогайте... вот так. Разве это не лучше?

‑ Нет.

‑ Я думаю, ‑ негромко говорит он, ‑ вы должны позволить мне решать, нужны ли какие‑нибудь изменения в терапевтических методах, Роб.

Я сажусь. "Кстати, Зигфрид! Прими наконец решение в твоем проклятом мозгу, как ты меня будешь звать. Меня зовут не Роб, не Робби, не Боб. Я Робинетт".

‑ Я это знаю, Робби...

‑ Ты опять!

Пауза, затем вкрадчиво: "Мне кажется, вы должны дать мне возможность выбирать, как обращаться к вам, Робби".

‑ Гм. ‑ У меня бесконечное количество подобных бессодержательных псевдослов. В сущности я предпочел бы провести весь сеанс, не говоря больше ничего. Я хочу, чтобы говорил Зигфрид. Хочу, чтобы он объяснил, почему в разное время называет меня разными именами. Хочу знать, что он находит значительным в моих словах. Хочу знать, что он на самом деле обо мне думает... если гремящее сборище металлических и пластиковых деталей может думать.

Конечно, я знаю, а Зигфрид не знает, что моя добрая подруга С.Я, пообещала помочь мне сыграть с ним шутку. Я с нетерпением ожидаю ее.

‑ Хотите что‑нибудь сказать мне, Роб?

‑ Нет.

Он ждет. Я чувствую себя враждебным и необщительным. Вероятно, отчасти потому, что с нетерпением жду, когда можно будет сыграть эту маленькую шутку с Зигфридом, но еще и потому, что он все тут сменил. Так поступали со мной, когда в Вайоминге у меня произошел тот психотический случай. Иногда я приходил на сеанс и видел голограмму своей матери. Боже правый, очень похоже, но не пахнет ею, не чувствуется она: в сущности ее вообще нельзя потрогать, это только свет. А иногда я оказывался в темноте, и что‑то теплое прижималось ко мне и обнимало. Мне это не нравилось. Я, конечно, спятил, но не настолько.

| ОТЧЕТ О ПОЛЕТЕ

|

| Корабль 1‑8. Рейс 013В6. Экипаж Ф.Ито.

|

| Время до цели 41 сутки 2 часа. Цель не

| определена. Показания приборов повреждены.

|

| На ленте корабельного журнала запись: "На

| поверхности планеты тяготение как будто превышает

| 2,5 g, но я собираюсь произвести высадку. Ни

| визуальные наблюдения, ни радар не проникают под

| облака из пыли и пара. Выглядит не очень хорошо,

| но это мой одиннадцатый вылет. Устанавливаю

| приборы на автоматический возврат через десять

| дней. Если к этому времени я со шлюпкой не

| вернусь, капсула, вероятно, отправится одна. Хотел

| бы я знать, что означают эти пятна и вспышки на

| солнце".

|

| Пилота не было на борту вернувшегося корабля.

| Ни артефактов, ни образцов. Посадочного аппарата

| также нет. Корабль поврежден.

Зигфрид ждет, но я знаю, что он не будет ждать вечно. Скоро начнет задавать вопросы, вероятно, о моих снах.

‑ Видели что‑нибудь во сне после нашего последнего сеанса, Боб?

Я зеваю. Мне скучно. "Не думаю. Ничего важного, я уверен".

‑ Я хотел бы послушать. Даже обрывки.

‑ Ты паразит, Зигфрид, знаешь?

‑ Мне жаль, что вы считаете меня паразитом, Роб.

‑ Ну... мне кажется, я даже обрывков не смогу вспомнить.

‑ Попытайтесь, пожалуйста.

‑ Черт возьми! Ну. ‑ Я устраиваюсь удобнее на кушетке. Все, что я могу вспомнить, абсолютно тривиально и, я уверен, не имеет отношения к чему‑либо травматическому или важному. Но если я скажу ему это, он рассердится. Поэтому я послушно отвечаю:

‑ Я был в вагоне поезда. Много вагонов сцеплены вместе, и можно переходить из одного в другой. В них полно знакомых. Женщина, такого материнского вида, она много кашляла, и другая женщина, которая... ну, выглядела странно. Вначале я подумал, что это мужчина. На ней был какой‑то комбинезон, так что трудно было сказать, мужчина это или женщина, и у нее были мужские очень густые брови. Но я был уверен, что это женщина.

‑ Вы говорили с какой‑нибудь из этих женщин, Боб?

‑ Пожалуйста, не прерывай, Зигфрид, я из‑за тебя теряю нить мысли.

‑ Простите, Роб.

Я возвращаюсь к сну. "Я ушел от них. Нет, я не разговаривал с ними. Перешел в следующий вагон. Это был последний вагон в поезде. К остальным он был присоединен чем‑то вроде... дай‑ка подумать... не могу сразу это описать. Как растягивающаяся металлическая гармошка, знаешь? И она растянулась".

Я останавливаюсь, главным образом, от скуки. Мне хочется извиниться за такой скучный неуместный сон. "Вы говорите, металлическое соединение растянулось, Боб?" ‑ подталкивает меня Зигфрид.

‑ Да, верно, растянулось. И, конечно, вагон, в котором я находился, начал все больше и больше отставать от других. И я видел только хвостовой огонь, который чем‑то напоминал ее лицо. Она... ‑ Тут я утрачиваю последовательность и пытаюсь вернуться к поезду. ‑ Как будто мне трудно к ней вернуться, как будто она... прости, Зигфрид, не помню ясно, что там случилось. А потом я проснулся. И, ‑ виртуозно заканчиваю я, ‑ записал все, как только смог, как ты и велишь мне.

‑ Я высоко ценю это, Боб, ‑ серьезно говорит Зигфрид. Он ждет продолжения.

Я начинаю беспокойно ерзать. "Кушетка совсем не такая удобная, как матрац", ‑ жалуюсь я.

‑ Простите, Боб. Вы говорите, что узнали их?

‑ Кого?

‑ Двух женщин в поезде, от которых вы уходите все дальше и дальше.

‑ О! Нет. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я узнал их во сне. Наяву я и понятия не имею, кто они.

‑ Похожи они на кого‑нибудь знакомого?

‑ Нисколько. Я сам этому удивился.

Зигфрид говорит, немного выждав ‑ я знаю, таким образом он дает мне возможность изменить ответ, который ему не нравится: "Вы упомянули, что одна из женщин, та, что кашляла, материнского типа..."

‑ Да. Но я ее не узнал. Мне показалось, что она на кого‑то похожа, но ты же знаешь, как это бывает во сне.

Он терпеливо говорит: "Не можете ли припомнить женщину материнского типа, которая много кашляла?"

Я начинаю громко смеяться. "Дорогой друг Зигфрид. Уверяю тебя, мои знакомые женщины не относятся к материнскому типу! И у всех у них по крайней мере Малая медицина. Они вряд ли будут кашлять".

‑ Понятно. Вы уверены, Робби?

‑ Не приставай, Зигфрид, ‑ сердито говорю я, потому что на этой паршивой кушетке трудно удобно устроиться, а также потому, что мне нужно в ванную, а разговор бесконечно затягивается.

‑ Понятно. ‑ Немного погодя он берется за что‑то другое, как я заранее и предвидел; голубок Зигфрид, клюет понемногу все, что я ему бросаю. ‑ А как насчет другой женщины, той, с густыми бровями?

‑ Что насчет нее?

‑ Вы знали девушку с густыми бровями?

‑ Боже, Зигфрид, я переспал с пятью сотнями девушек! У них самые разные брови, какие только можно себе представить.

‑ Но это ведь особенные брови.

‑ Ничего не могу вспомнить экспромтом.

‑ Не экспромтом, Боб. Пожалуйста, напрягитесь и вспомните.

Легче выполнить его просьбу, чем спорить, и я делаю усилие. "Ну, хорошо, посмотрим. Ида Май? Нет. Сью Энн? Нет. С.Я.? Нет. Гретхен? Нет... ну, по правде говоря, у Гретхен такие светлые волосы, что иногда мне казалось, что у нее вообще нет бровей".

‑ Это девушки, с которыми вы познакомились недавно, Роб. Может, кто‑нибудь раньше?

‑ Ты имеешь в виду в прошлом? ‑ Я начинаю вспоминать прошлое, вплоть до пищевых шахт и Сильвии. И громко смеюсь. "Знаешь что, Зигфрид? Забавно, но я не могу вспомнить, как выглядела Сильвия... Ох, подожди минутку. Нет. Теперь я вспомнил. Она обычно выдергивала брови по волоску, а потом рисовала их карандашом. Я знаю об этом, потому что однажды мы лежали в постели и рисовали друг на друге картинки ее карандашом для бровей.

Я почти слышу, как он вздыхает. "Вагоны, ‑ говорит он, подбирая еще одну крошку. ‑ Как вы их опишете?"

‑ Как любые вагоны поезда. Длинные. Узкие. Быстро движутся по туннелю.

‑ Длинные и узкие и движутся по туннелю, Боб? На этом мое терпение лопается. Он так ясен. "Кончай, Зигфрид! Никаких символов пениса ты от меня не получишь!"

‑ Я ничего не стараюсь получить от вас. Боб.

‑ Ну, ты мне надоел со всем этим сном. Клянусь, надоел. В нем ничего нет. Поезд ‑ это поезд. Я не знаю этих женщин. И послушай, пока мы еще говорим, мне ужасно не нравится эта проклятая кушетка. За те деньги, что я плачу, можно получить что‑нибудь получше.

Теперь он меня рассердил по‑настоящему. Он пытается вернуть меня к сну, но я собираюсь задать ему и страховой компании встряску за свои деньги, и к моему уходу он обещает все поменять для моего следующего посещения.

Ухожу я довольный собой. Он в сущности приносит мне много пользы. Вероятно, потому что я набираюсь храбрости идти к нему, и, может, весь этот вздор полезен для меня, даже если у него иногда и возникают вздорные идеи.