Февраль – март 1990 года

Проехав по дуге подъездной дорожки, дорогой лимузин остановился перед новым небоскребом на Восточной 81‑й улице, и Эдвина вышла как раз напротив входа. В дверях стоял швейцар, одетый подобно королевскому гвардейцу: блестящий шлем с ленточкой под подбородком и высокие лакированные сапоги выше колен.

– Проходите, мэм. – И „гвардеец" проводил ее к отдельному лифту в небольшом вестибюле. – Там только одна кнопка. Лифт доставит вас прямо наверх.

Дверь тут же неслышно закрылась. Это был новый скоростной лифт, и все же подъем занял целых полминуты: апартаменты находились на последнем 72‑м этаже.

Лифт доставил ее прямо туда, где, улыбаясь, уже ждал Лео Флад.

– Привет! – радостно воскликнула Эдвина, выпорхнув из раскрывшейся двери. На ней была длинная норковая накидка, выкрашенная в радужные цвета. Ослепительно улыбнувшись, она „клюнула" его в губы.

Ответив тем же и продолжая улыбаться, он взял ее за руки.

– Вы – как видение!

Она распахнула накидку. Черное короткое без бретелек платье с просвечивающими сквозь материю радужными блестками красиво облегало ее фигуру. Ожерелье и серьги представляли собой связки стеклянных шариков неправильной формы – нарочито грубая имитация крупных рубинов, сапфиров и изумрудов. Блестящие черные чулки и туфли на высокой шпильке.

– Нра‑авится? – рассмеявшись, она повернулась, как это делают манекенщицы на помосте.

– Нра‑авится.

Она снова засмеялась и посмотрела на него. Он был одет просто – белая шелковая рубашка без воротника, широкие черные брюки и бархатные шлепанцы с монограммой. Через расстегнутую наполовину рубашку видна была гладкая мускулистая грудь.

– Вы тоже неплохо выглядите, – отметила она. Он провел ее в огромную гостиную на самом верху небоскреба.

– Добро пожаловать в мир моих фантазий.

И, когда она огляделась, от изумления у нее буквально открылся рот.

Так же, как и в его офисе, комната была высотой в два полных этажа, две стеклянные без швов стены создавали впечатление, что она парит в воздухе, и сейчас, в предзакатных сумерках, эффект усиливался еще больше.

Темнеющее, обступающее со всех сторон небо отражалось в огромной поверхности черного гранитного пола, на котором тоже, казалось, парили (потому что они были на прозрачных ножках) кожаные диваны, кресла и оттоманки; сумеречное мерцание сконцентрировалось и в коллекции произведений искусства бронзового века – мраморных голов со стертыми лицами, гладких чаш и стилизованных фигур, расставленных на встроенных в стены черных лакированных полках; таинственный полусвет исходил изнутри прозрачной, без перил, спиральной лестницы, уходившей вверх на всю высоту зала и ведущей на крышу; призрачное свечение окутывало двух гигантских бронзовых сфинксов на мраморных подиумах метровой высоты, казавшихся сгустками таинственного лунного света в пустыне; оно струилось по полированной стальной поверхности яйцеобразного вытяжного колпака, повисшего над переливающейся поверхностью чуть вогнутой глыбы черного гранита; исходило от стеклянных плоскостей столов и зеркального алюминиевого потолка; эти неуловимые светосумерки, пронизывая и наполняя воздух между шероховатыми бетонными стенами со вдавленными изображениями неких ископаемых фигур, превращали зал в фантастическую пещеру космического века, висящую в пространстве.

Многослойное стекло изолировало комнату от городского шума, и в ней царила неземная тишина, лишь откуда‑то из глубины доносилась тихая японская музыка.

– У‑у‑у‑у‑х! – все, что могла произнести Эдвина.

– Позвольте, я отнесу вашу накидку.

– Мою на… Ах да, конечно. – Словно в полусне, она сняла ее, не в силах оторвать глаз от всего сразу.

– Я сейчас вернусь, – извинился он, беря накидку, – и мне надо кое‑что проверить на кухне. Напитки и лед – вон там, угощайтесь. – И он указал на бетонную стойку во всю длину внутренней стены.

Она направилась к стойке, сопровождаемая эхом каблуков, отражающимся от зеркального гранитного пола. Подойдя к ней, Эдвина увидела, что в бетон вделаны две прозрачные раковины; нарочито неприкрытая подводка, змеясь, уходила в стену. Большая фарфоровая ваза династии Юань цвета морской волны служила емкостью для льда.

Тут же стояло французское шампанское в массивной хрустальной бутылке и открытая бутылка превосходной холодной водки.

Налив себе немного шампанского, она еще раз огляделась.

– Это – нечто, – обведя зал рукой, заявила она подошедшему Лео.

– Вам нравится? Я сам проектировал. В этом – одно из твоих преимуществ, когда строишь принадлежащее тебе здание. Это дает необходимую свободу, и тогда имеешь именно то, что хочешь.

– Вы владелец всего дома? – Она не понимала, почему, собственно, это так удивило ее, но все‑таки удивило.

– Поскольку это жилой дом, то надо сказать, что всякий живущий здесь владеет его частью. Но строительство и финансирование – мое, а одна из моих компаний продала квартиры.

– И, естественно, самую лучшую вы оставили себе, – добавила Эдвина, лукаво блеснув глазами.

– Безусловно. – Рассмеявшись, хозяин дома пошел налить себе шампанского.

Она слегка улыбнулась.

– Скажите, Лео, существует ли такое дело, в котором бы вы не участвовали?

– Конечно, – сверкнул он белозубой улыбкой. – Все, что не дает прибыли. – Он поднял бокал и серьезно посмотрел на нее. – За самую красивую женщину в мире.

Она покраснела.

– За самого красивого лжеца в мире, – подняв свой бокал, она обвела им зал, – и за все, что делает это возможным.

– Аминь. Вот за это я с удовольствием выпью. Глядя друг другу в глаза, они пили шампанское. Эдвина поставила бокал.

– Можно мне все посмотреть? Здесь просто удивительно.

– Вы – мой гость, – и он сделал широкий жест рукой.

Она бродила по гостиной, любуясь предметами искусства и великолепным сочетанием ультрасовременной и антикварной мебели. Затем, запрокинув голову, посмотрела на уходящую ввысь спиральную прозрачную лестницу.

– А что наверху?

– Сад со скульптурами. Мы поднимемся туда после ужина.

Они ели в гостиной, небрежно расставив приборы на длинном кожаном диване. Тарелки и блюда были китайские – тонкий старинный фарфор, покрытый изумительной глазурью. Он угощал ее японским рыбным блюдом суши, которое приготовил сам. Запивали французским вином.

– Да, кстати, – мимоходом заметила она, подхватывая палочками очередной кусок, – не ругайтесь, но я передала в дар демонстрационному дому с Саутгемптоне двадцать тысяч долларов. – И она с удовольствием принялась за огромного моллюска.

– Двадцать тысяч, вы сказали? Кивнув, она проглотила кусочек.

– Не волнуйтесь, они из статьи для связей с общественностью, все это не подлежит обложению налогом.

– Да, но… демонстрационный дом декораторов? Я думал, мы торгуем одеждой.

– Да, торгуем, – подтвердила Эдвина с довольным видом, – но в день открытия они планируют специальное шоу модной одежды. Знаю, до этого еще далеко, но как только я узнала, то тут же ухватилась за эту возможность. И двадцать тысяч открыли дорогу. Просто невероятно, что могут сделать деньги, все эти прекрасные, изумительные доллары.

– Когда планируется шоу?

– В том‑то и вся прелесть! В конце мая, на уик‑энд в День памяти, представляете?

– Вы шутите! – Он просто не мог поверить.

– Я не шучу. Буквально накануне нашей основной официальной презентации. Получается прекрасная связка. Но вы еще не знаете главного.

– Как, есть еще что‑то?

– И много. Приготовьтесь. Это полный кайф. – И, чтобы усилить эффект, она выдержала паузу.

– Так что же?

– Председателем комитета демонстрационного дома является Анук де Рискаль! – сообщила она проникновенным голосом.

– Да как же вам удалось добиться ее согласия на показ ваших моделей? Учитывая вашу взаимную любовь, я бы сказал, что она должна драться, как…

Эдвина победно улыбнулась.

– Она не могла, потому что она этого просто не знает, по крайней мере – пока. Анук уехала на две недели.

– А вы как раз и воспользовались этим? Вступив в переговоры с другими членами комитета? Так?

– Ну, я намекнула…

– Что передали в дар деньги?

– Правильно. И в благодарность они тут же проголосовали. Не дожидаясь возвращения Анук!

– Представляю, что с ней будет, когда она узнает об этом! – засмеялся он, а затем восхищенно произнес: – Знаете, вы никогда не перестанете удивлять меня. Не понимаю, как вам это удается. Рекламу, которую мы получим благодаря такому событию, невозможно купить и за сумму в десять раз большую, чем та, которую вы дали.

– Подождите. Есть еще кое‑что покруче, во всяком случае для меня. Во‑первых, самому Антонио де Рискалю придется представлять мою коллекцию. Он заранее согласился на это очень, очень давно.

– Не разыгрывайте меня! – Теперь он слушал с открытым ртом.

– Конечно, это случилось еще до того, как он узнал, что это будет моя коллекция. И попомните мои слова: в данном случае – а это благотворительная акция – он не посмеет отказаться. А во‑вторых, Анук, хотя она сама пока этого не знает, как председатель должна будет надеть модель, лично созданную самим автором представляемой коллекции, иными словами – мою! И она тоже не сможет отказаться. Такова традиция!

Лео хохотал во все горло.

– Нет, Эдс, вы что‑то особенное!

– О, я стараюсь, стараюсь, – скромничала Эдвина, но по лицу ее было видно, что ей очень приятно.

– И вам это удалось. – Продолжая смеяться, он подцепил своими палочками очередной деликатес и поднес ей ко рту. – Съешьте, а то забудете.

Она покорно открыла рот и принялась медленно жевать.

– Вам нравится?

– Больше чем нравится.

– Прекрасно, – улыбнулся он, – я приготовил это специально для вас.

– Сами? – Она недоверчиво покосилась на Лео. – Или соврали, а на самом деле заказали?

– Это было сделано моими собственными талантливыми руками.

Положив палочки, она выбирала, что бы еще съесть. Затем улыбнулась.

– Знаете, когда‑нибудь кому‑то очень повезет – вы будете прекрасным мужем.

Что‑то мелькнуло в его глазах, и изменившимся голосом он спросил:

– Ей повезет или мне?

– Ну конечно, ей. Совершенно определенно, – тут же ответила Эдвина.

Он в упор смотрел на нее.

– Значит, вы действительно считаете, что вам повезло? – тихо произнес он.

В этот момент она протягивала руку, чтобы взять кусочек морского ежа.

– Я… наверное, я не поняла. – Она перестала смеяться, сразу став серьезной.

– Эдс, выходите за меня замуж, – тихо вымолвил он. – Пусть нам обоим повезет.

У нее дрогнула рука, и зажатый палочками кусок упал в тарелку.

– Пожалуйста, не шутите так больше! – сердито прошептала она.

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

– Я не шучу.

– Лео… – Она откашлялась и положила палочки. – Вы мне действительно нравитесь. Вы мне правда очень нравитесь. И вы знаете это. Но… я вас почти не знаю. Все, что связано с вами… окутано тайной.

Он пожал плечами.

– Собственно, и знать‑то почти нечего.

Она улыбнулась.

– Наоборот. Я уверена, существует немало тайн.

– Означает ли это, что вы отказываете?

Эдвина нахмурилась, но выдержала его взгляд.

– Нет, не означает. И я не хочу портить такой романтический вечер. Но мне кажется, сейчас еще слишком рано, чтобы предпринять такой серьезный шаг.

Когда‑то я слишком поспешно вышла замуж. Если я снова решусь, то хочу, чтобы это было навсегда.

– Я люблю вас, – прошептал он. – И моя любовь – навсегда.

Она вдруг почувствовала, что ей необходима какая‑то встряска. Слишком много всего, и слишком быстро. Ей надо подумать.

– Давайте поднимемся наверх, и вы мне покажете ваш сад со скульптурами.

– Хорошо. Только я принесу накидку, на такой высоте вам будет холодно. И туфли лучше снять, можно поскользнуться на ступеньках.

Она кивнула и сняла туфли.

Прозрачная лестница оказалась не только опасной, по ней было просто страшно подниматься, а наверху было не просто зябко, там было леденяще холодно. Сильный ветер буквально рвал одежду.

Она плотнее закуталась в накидку.

Огромный сад занимал всю крышу. Пол покрывал толстый слой гладких камешков, и повсюду стояли скульптуры.

Произведения известных скульпторов – среди них такие, как Роден и Генри Мур, каждое с индивидуальной подсветкой, и они тоже таинственно „парили" в окружающем темном воздухе. А за всем этим, обрамленные кольцами света вокруг мостов над Ист‑Ривер, бархатную темноту ночи прорезали сверкающие башни Манхэттена.

– Как прекрасно, Лео! Боже мой, у вас целый музей! А какой вид! О Боже!

И вдруг она со всей силой схватила его за руку.

– Что случилось?

Они стояли около края крыши, и только сейчас она заметила, что нет ни стенки, ни перил. Не было ничего! Крыша просто обрывалась вниз.

– Лео… – Она чувствовала слабость.

– Если вы приглядитесь, то заметите, что есть ограда.

Она посмотрела. Да, действительно, ограда. Доходящая до пояса стенка прозрачного стекла создавала впечатление полного отсутствия какого‑либо ограждения.

– Не волнуйтесь. Это надежно. Здесь специально укрепленное стекло, видите? – Он потряс его, и стекло почти не дрогнуло.

Эдвина наклонилась вперед, но тотчас же закружилась голова, и она резко отпрянула назад. Он поддержал ее.

– Вам плохо? – в голосе послышалось неподдельное беспокойство.

Обхватив его за шею, она прошептала:

– Меня тошнит! Не переношу высоту!

Но он словно не слышал. Не отрываясь, он смотрел на город.

– Эдс, взгляните на огни! – Он указал рукой на дома, сиявшие вокруг драгоценной россыпью. – Вы знаете, что это такое?

– Да. – И она спрятала лицо у него на груди. Она не хотела смотреть, не могла.

– Это Манхэттен, Эдс! Центр Вселенной!

Она кивнула.

– Будьте со мной, Эдс, и все это станет вашим. Несмотря на головокружение, она открыла глаза и посмотрела на него.

– Вы соблазняете меня, как дьявол!

Он запрокинул голову и захохотал.

– Мы… теперь мы можем спуститься? Здесь ужасно холодно.

– Конечно. Я сразу не понял, что вы боитесь высоты. – Лео обнял и нежно поцеловал ее.

Она перестала ощущать холод, ледяной ветер вдруг стал восхитительно теплым.

– Лео, сейчас время для любви! – сказала она хрипло. – Давайте вернемся и насладимся жизнью!

Он медленно отстранился и покачал головой.

– Нет, не сейчас. Я убежден, что секс должен быть после брака.

– Вот сучки! – взвизгнула Анук де Рискаль и в ярости швырнула „Вименс веар дейли" через всю столовую. – Неблагодарные, ничтожные, мерзкие сучки! Самый подлый удар в спину! И я узнаю об этом из газеты! Ничего мне не сказали! Какое оскорбление, Антонио! Знают, что я председатель комитета демонстрационного дома, и проголосовали за моей спиной!

– Успокойся, дорогая, что сделано, то сделано, – утешал ее Антонио, отхлебывая кофе и одновременно просматривая биржевые колонки в „Уолл‑стрит джорнэл". – Если бы ты не поехала в Швейцарию на эти гормональные инъекции, то могла бы сказать свое слово. И вообще, не стоит так распаляться из‑за этого…

– Не стоит?.. – Анук чуть не задохнулась и, наклонившись, посмотрела на него огромными, потемневшими от гнева глазами. – Да они просто унизили нас! Они унизили ТЕБЯ! Мы не только потеряли сотни тысяч на этой бесплатной рекламе… – тут она с такой силой ударила по столу, что даже подпрыгнули приборы, – но подумай о престиже! Я даже не представляю, как после этого смогу смотреть людям в лицо, просто не представляю!

– Сможешь, Анук, и прекрасно это знаешь. Тебя не так‑то легко сломить.

– Позволь напомнить, душа моя, что демонстрационный дом в Саутгемптоне это не какой‑нибудь пустячок. – Анук буквально дымилась. – Подумать только! Эти тупицы из комитета предпочли не тебя для показа моделей на вечернем открытии. И кого? Эту размалеванную обезьяну Эдвину! Нет, это последняя, самая последняя капля! – Она откинулась на спинку стула, лицо ее пылало. – Я серьезно думаю о том, чтобы отказаться от председательства, но сначала я сверну этим дохлякам шеи!

– А потом будешь изнывать в какой‑нибудь захудалой тюрьме вместе с лесбиянками? – И Антонио рассмеялся. – Да уж, неземное наслаждение!

– Сейчас не до шуток! – Анук забарабанила по столу красными ногтями. – Вот что, Антонио, я не пойду на открытие, и ты тоже. Мы откажемся. Да! Да я просто прикажу всем бойкотировать его!

– Боюсь, дорогая, они тебя не послушают. Ты прекрасно знаешь, что открытие демонстрационного дома – это всегда событие в начале саутгемптонского сезона. И потом, даже мы не можем отказаться. Каждая женщина, которая там будет, каждый год покупает у меня туалетов на десятки тысяч долларов, и, так же как и я, ты понимаешь, что мы не можем позволить себе сделать их своими врагами.

– Можно подумать, что они – наши друзья! – огрызнулась Анук.

– Повторяю, Антонио, мы никогда не сможем пережить это. И будь уверен: эти ведьмы из комитета поступили так намеренно, чтобы опозорить и оскорбить нас.

– Намеренно или нет, но дело сделано, – произнес он примирительно, – и теперь это прошлое. В любом случае я не обладаю монополией на проведение демонстрации моделей на благотворительных мероприятиях. И потом, как знать? Может быть, у Эдвины действительно есть талант?

– Эдвина! Ха! – И Анук язвительно усмехнулась. Антонио пожал плечами.

– Ты должна признать, что, видимо, она что‑то делает правильно. Может быть, мы ошиблись, когда дали должность Рубио не ей, а Класу?

Глаза Анук превратились в щелки.

– А кто, спрашивается, виноват? – прошипела она.

– Разве меня Дорис Баклин застукала с голой жопой?

Густо покраснев, Антонио тут же снова уткнулся в газету.

Анук взяла серебряный кофейник и налила себе кофе. Рука у нее дрожала.

– Может, мисс Э. Дж. Робинсон на этот раз и сравняла счет, – выдавила она, грохнув кофейником по столу, – но очень скоро ей придется понять, что какой бы талантливой, по ее мнению, она ни была, но в этом городе было, есть и всегда будет место только для одного Антонио де Рискаля.

Положив газету, Антонио улыбнулся.

– Ты всегда была моим самым верным сторонником, Анук, – нежно сказал он.

Но, словно не слыша его, она продолжала:

– Если бы они выбрали, скажем, Адольфо, или Полин Трижер, или Оскара де ла Ренту, еще куда ни шло, но Эдвину! Антонио, мне так плохо. Мне просто ужасно. Да к тому же она, вероятно, всему научилась у тебя. Это задевает меня больше всего. Нет, Антонио, я непреклонна. Мы не пойдем на открытие, – и с этими словами она отхлебнула кофе.

Появившийся в дверях Банстед деликатно откашлялся.

– Извините, мадам, – мрачно начал он, сосредоточенно глядя в пространство.

Метнув на него сердитый взгляд, она нервно схватила чашку.

– В чем дело, Банстед?

– Звонит мистер Лео Флад, мадам.

Не донеся чашку до рта, Анук так и застыла, не веря своим ушам. Лео Флад? Тот самый Лео Флад, который оказывает поддержку Эдвине? Какое беспардонное нахальство! А она – просто шлюха отъявленная!

Быстро оправившись от внезапного ступора, она вскочила на ноги и рванула трубку. И вдруг ее перекошенное от ярости лицо чудесным образом разгладилось.

– Лео! Chéri! – заворковала она. – Как прелестно, что вы звоните. Чем обязана такой чести?.. Я – руковожу открытием?! Но я думала, что, конечно, вы или Эдвина… Ну что вы, никакого конфликта интересов! Модели Антонио и Эдвины предназначены для совершенно разных групп людей!.. Понимаю… О, что вы, с огромным удовольствием, дорогой! Сочту за честь!.. Конечно! Антонио представляет ее коллекцию? Он будет в восторге! Послушайте, дорогой мой! Обещаю надеть свое самое простое… Ч‑ч‑что? Должна надеть одно из ее?.. Д‑д‑да… да, понимаю. Ну, конечно, вы правы, руководитель открытия должен… задавать тон показу, – последние слова она произнесла каким‑то дрогнувшим голосом. – Нет, дорогой, совсем не расстроена… да, да, Лео… Чао. – Грохнув трубкой, она так и стояла рядом с телефоном, потрясая кулаками.

Антонио встревожился. Казалось, ее вот‑вот хватит апоплексический удар, с губ ее срывалось нечто, похожее на „Р‑р‑р…"

– Насколько я понимаю, мы все‑таки идем на открытие, – отметил он как можно спокойнее.

– О, дорогой! – простонала Анук, колотя себя по лбу кулаками. – Ну что мне делать?

– Дорогая, ну сейчас‑то в чем дело?

– Мало всего, так на рану еще посыпали солью! Антонио, Антонио! – взвыла Анук. – Я должна надеть одну из моделей этой сучки! Нет, Антонио, я умру!

– Тогда откажись.

– Отказаться?! Антонио, ты с ума сошел? Ты же знаешь, что я не могу. Каждый год Лео Флад дает на благотворительные акции миллионы долларов. И я сижу в этих комитетах. И я должна просить его о передаче денег. Ох, Антонио! Я умру! Я просто умру!

Закон подлости гласит: если что‑то может случиться, то это случится. Так и вышло. Да еще в пиковую масть.

В ночь на 14 апреля лопнули трубы на втором этаже саутгемптонского демонстрационного дома, и потолок в комнате, которую отделывала Лидия Клоссен‑Зем, покоробился, не говоря о том, какой вред вода нанесла стенам. Синяя краска, положенная за три дня до этого, вспучилась пузырями и облезала клочьями.

Краску клали не в два слоя. На стены было нанесено восемь различных слоев специально смешанных оттенков, причем каждый нанесенный слой потом тщательно отшкуривался перед нанесением последующего.

Эта работа заняла три недели.

И вот все пошло прахом.

– Теперь придется заставить рабочих все содрать и переделать заново, с самого начала! – жаловалась Лидия. – Это конец! Последняя капля!

– Успокойся, дорогая, – утешала ее Анук, заехавшая посмотреть и оценить убытки; в руке у нее был радиотелефон. – Воду уже отключили, и завтра придут слесари и примутся за работу.

– Но от этого же краска на стенах не удержится! – выла Лидия.

Тут Анук повернула голову и нахмурилась. Из холла послышались раздраженные, переходящие на крик, голоса.

– Ваши люди сделали черт знает что из дверного проема! – надрывался голос. – Посмотрите на эти занозы! Хоть в обморок падай!

– Прекратите! – отвечал другой.

– Да вас убить мало! Я задушу вас собственными руками!

Анук вздохнула и похлопала Лидию по плечу.

– Ох, дорогая, атмосфера накаляется, извини, я отойду на минутку. Если я сейчас не вмешаюсь, наши милые дизайнеры перебьют друг друга карнизами.

Не успела Анук выйти, как вошла Бу Бу Липпинкотт. Она скорчила гримасу, поскольку именно в этот момент заработала пила и начали распиливать мрамор. Действительно можно было с ума сойти. Внутри и снаружи дом, подобно муравейнику, был буквально наводнен рабочими, и они, как трудолюбивые муравьи, находились в непрестанном движении. Пронзительное жужжание шлифовальных машинок, от которого лопались барабанные перепонки, визг пил и тяжелое уханье молотков действовали на нервы. Это было даже хуже, чем удушливые, вызывающие тошноту запахи растворителей и масляных красок.

– Никогда в жизни! – сквозь зубы процедила Лидия. – Терпение мое кончилось! Бу Бу, если кто‑нибудь когда‑нибудь скажет „демонстрационный дом дизайнеров", я побегу, как от чумы! – и вне себя плюхнулась на закрытый пленкой стул в стиле Регентства. – К чертям собачьим!

– И я за тобой! С меня тоже хватит. Кому нужна эта пытка? Только не мне. – Бу Бу придвинула стул и села рядом.

– Сейчас же поставь стул туда, где взяла! – завопила Лидия и трясущимся пальцем показала на другую сторону камина.

– Я поставлю, – спокойно ответила Бу Бу, – но сначала мне надо встать. Нет, положительно, меня хотят добить!

– Черт подери! – вскочила Лидия. – Ты что, не слышишь?

– Уймись, что ты на меня набросилась? Не я же устроила потоп.

– Сейчас же поставь стул на место! Это моя комната. Иди в свою и двигай там, что хочешь!

Бу Бу выразительно посмотрела на нее. Затем, не говоря ни слова встала и пихнула стул на прежнее место.

– На пять сантиметров правее! – крикнула Лидия, уперев руки в бока.

Сдержавшись, Бу Бу пододвинула стул и, не поворачиваясь, с достоинством вышла.

Через минуту с наружной стороны окна в спустившейся сверху люльке появился маляр. Он просунул голову и, увидев Лидию, помахал ей.

– Эй, красотка! Давай встретимся? – и, послав смачный воздушный поцелуй, неприлично заработал языком.

Вне себя от ярости, Лидия подошла к окну и со стуком захлопнула его.

Быстро убрав голову, маляр ловко нарисовал на пыльной стороне стекла большой член с мошонкой и поехал вниз.

Вдруг за другим окном раздался пронзительный крик.

– Я ухожу! – орал рабочий. – Вы, леди, просто ненормальная! Если не нравится, делайте сами!

– Мерзавец! – вторил ему женский голос. – Вор! Лидия скрипнула зубами. Напряженная атмосфера – а в доме работало тридцать пять дизайнеров и каждый со своей бригадой – заставляла выплескиваться наружу все, что люди в себе обычно сдерживают.

Никогда.

Никогда в жизни.

Если кто‑то хоть шепотом произнесет слова „демонстрационный дом", она скажет, куда ему надо идти.

Закон подлости гласит: если что‑то может случиться, то это случится.

Так и вышло.

Да еще в пиковую масть.

Эдвина жила под давлением, как в скороварке.

За все в фирме в конечном итоге отвечала она: от эскизов для каждой модели, которая, в свою очередь, должна соответствовать общей концепции комбинаторности – таков „образ" фирмы „Эдвина Джи", – до выполненного образца модели, передаваемой по контракту изготовителям. Контроль качества, маркетинг, цены, рекламирование и гарантия магазинам на своевременное поступление продукции – со всем этим должна была справляться только она.

Выработка стратегии продажи, организация рекламных кампаний, финансовое планирование, бюджет – тоже лежали на ней.

Часто, когда Эдвина совершала поездки в разные концы страны для продвижения будущей коллекции и организации показа моделей, ей приходилось садиться на утренний рейс, затем проводить встречу и возвращаться ночным.

Она разрывалась между завтраками с издателями журналов мод и переговорами с управляющими универмагов, чтобы добиться необходимых заказов, но самым трудным было пробить контракты на установку в универмагах бутиков „Эдвина Джи", такие встречи превращались в настоящие схватки. Конкуренция и битва в мире моды за пространство на прилавках магазинов шли не на жизнь, а на смерть.

И как это ни удивительно, но самым ударным козырем в этой игре оказался новый, неординарный подход „Эдвины Джи" к делу. Ее хитроумная идея „быстрой моды" с доступной всем компьютеризированной регистрацией продажи каждой вещи и постоянно меняющимися цифрами, как правило, являлась решающим фактором для заключения сделки.

Все началось с крупнейшей компании „Маси", которая всегда была лидером в новых маркетинговых концепциях. Компания купила самый первый бутик для своего основного магазина на Манхэттене и заказала еще по одному для всех филиалов.

И именно „Маси" на следующий день после проведения показа в саутгемптонском демонстрационном доме должна будет официально представить коллекцию „Эдвины Джи" на гала‑презентации в своем магазине. Такая политика была абсолютно в духе этой компании: иными словами, их презентация коллекции Эдвины станет событием в жизни Нью‑Йорка.

Эдвина одновременно и ждала этого уик‑энда в конце мая и боялась. Но благодаря „Маси" дела пошли легче. Другие магазины, прикинув, что, если „Маси" уделяет такое внимание Эдвине, значит, у нее есть все шансы добиться успеха, назначали предоплату и заказывали бутики и для себя.

Итак, медленно, но верно начала сформировываться сеть реализации „Эдвины Джи". В ее офисе целую стену занимала огромная карта Соединенных Штатов, где Эдвина отмечала местоположение бутиков. Всякий раз, получая заказ, она втыкала около соответствующего города булавку с цветной головкой, и со временем карта стала выглядеть очень весело – словно по ней рассыпано цветное конфетти. Сеть магазинов каждой фирмы имела свой цвет.

Золотые булавки – „Маси".

Красные – „Нейман‑Маркус".

Зеленые – „Шеклбери‑Принс".

Желтые – „Блумингдейлс".

Серебряные – „Нордстрем".

Синие – „Маршалл Филд".

Но всегда были проблемы.

Например, шовинизм.

Несмотря на растущее число женщин, владеющих или контролирующих уже многие фирмы одежды, магазины, продающие их продукцию, в основном все еще являлись суверенной территорией управляющих‑мужчин, прочно держащих оборону. Женщины же, особенно привлекательные, что было просто непростительно, неизменно представляли собой объект охоты. И Эдвина постоянно сталкивалась с подобными пассами, но все искусство состояло в том, чтобы отбиться и в то же время не потерять потенциальных заказчиков.

Скоро она могла дать вполне квалифицированную консультацию, рекомендации настоящего специалиста, как отказать и вместе с тем в процессе отказа не ущемить мужского достоинства партнера по сделке.

Но это как раз была самая несущественная проблема.

Приоритеты составляли готовая продукция и распределение. Некачественное изготовление, пожар на складе, забастовка – эти проблемы сыпались на нее со всех сторон и казались почти непреодолимыми.

Но тем не менее ей как‑то удавалось справляться и с ними.

Она настаивала на переделке бракованных изделий за счет изготовителя, и причем „немедленно, быстро, или же я подам на вас иск, да такой, что вам яйца открутят".

Вещи, пострадавшие при пожаре на складе, необходимо было заменить, и очень быстро, и до получения страховки расходы несла Эдвина.

Забастовка вынудила ее искать другой способ транспортировки, и бутики, а также ассортимент прилагаемой одежды были переправлены более дорогостоящим путем – самолетом.

Иногда ей казалось, что вся ее жизнь состоит только из поисков решения проблем, но свои личные проблемы она решить не могла.

Страдала ее личная жизнь. На нее просто не было времени.

Работа. Все силы и энергия уходили только на работу, работу, работу.

Уже скоро, утешала она себя, наступит время, когда „Эдвина Джи" встанет на ноги, и тогда я смогу начать нормальную жизнь.

Нормальная жизнь – это понятие стало журавлем в небе.

Скоро. Это слово стало неизменным.

Однажды вечером, придя с работы так поздно, что Аллилуйя уже спала, Эдвина приняла решение и на следующее утро за завтраком она поделилась своей идеей.

– Ал, дорогая, как ты относишься к Гавайским островам?

– Ты имеешь в виду Гонолулу, пляжи, солнце и катание на доске, как в песне „Гавайи‑Пять‑О"? Это?

Эдвина улыбнулась.

– Это единственное, что я слышала. Ну так как? А если мы поедем туда отдохнуть?

– Ох, мама, забудь. Это все мечты.

– Да нет же, я серьезно.

– Ну, тогда подожди и скажи, когда придет время. О'кей?

Эдвина кивнула. Неужели ее дочь знает что‑то, чего не знает она? Или же это настолько нереально, что понимает даже тринадцатилетняя девочка?

Но одно она знает точно: она должна начать вести нормальную, более размеренную жизнь, и чем раньше, тем лучше.

Постоянная работа и отсутствие развлечений превращают тебя в скучную стареющую тетку, вынуждена была признать она с горечью.

Внутренне она вздохнула. И больше всего это относилось к ее сексуальной жизни, вернее, к той ничтожно малой части жизни, которую она выделяла для этого.

Секс для нее был связан с Р.Л. Раз в две недели она правдами и неправдами урезала свое рабочее расписание, чтобы они могли быстро пообедать где‑то и потискаться в постели. Р.Л. был прекрасным любовником, и то время, что они не виделись, заставляло ныть ее сердце.

В остальные дни ей удавалось иногда видеться с Лео Фладом. Это всегда было прекрасно, Лео – джентльмен до мозга костей, но он никогда не делал попыток физического сближения, чего она так жаждала.

При каждой встрече Лео неизменно поднимал вопрос о браке. „Я все еще жду, когда вы скажете „да", повторял он.

На самом же деле она просто не могла принять решение, но сознавала, что рано или поздно ей придется это сделать. Ее метание между Р.Л. и Лео Фладом не может продолжаться вечно. Из двух полужизней нельзя сложить одну.

Но кто? Лео? Или Р.Л.?

Она не знала.

– Прошло уже почти три месяца, босс, – напомнила Кармен Толедо. – И ни одно из подразделений наблюдения ничего не сообщило. Ты думаешь, ему известно, что мы охраняем ее? – И она скосила на Кочину свои темные, отливающие маслянистым блеском глаза.

Он промычал что‑то и пожал плечами.

– Будь я проклят, если хоть что‑то понимаю. Наши люди хорошо замаскированы. – Он взял из бумажного пакета толстый сэндвич с салатом и откусил огромный кусок. – Некоторые чуют полицейских за версту, – проговорил он с набитым ртом, подхватывая языком ломтики кислой капусты.

– Да, но как он может это знать? Несколько наших сотрудников дежурят в клинике под видом пациентов. Женщина‑полицейский постоянно находится в соседнем доме как служанка, и еще один наш человек возит Билли Дон в ее автомобиле. Мы же пользуемся только „продуктовыми" и „техническими" фургонами или машинами без опознавательных знаков.

– Я уже сказал, может, он чувствует. – Кочина проглотил еще один кусок и открыл банку с содовой.

Он предложил ей вторую, но Кармен отказалась. – Ты уже говорила с ними?

– Да, с Билли Дон. С доктором не удалось, он был занят.

– И как она?

– Нормально. Она храбрая, но напугана до потери сознания. Она очень хочет, чтобы эта жуть поскорее кончилась.

Он невесело усмехнулся.

– И не только она. – Откусив еще кусок, он вытер рот рукой и выглянул из‑за затемненного окна патрульного фургона. На улице вокруг клиники все выглядело, как обычно, около дома – тоже.

– Босс?

Он вопросительно взглянул на нее.

– А что, если он не объявится в ближайшее время? Что, если он выждет до тех пор, пока мы не перестанем охранять ее?

– Мы будем охранять ее, – прорычал Кочина, – я дал слово.

– Да, конечно, но ты слышал, что вчера сказал шеф. Три смены по шесть человек стоят налогоплательщикам огромных денег. Ты же знаешь, как он к этому относится.

Кочина отхлебнул из банки.

– Не беспокойся. Шефу так достается от своего начальства за этого типа, что он и бабушку родную поставит на дежурство, если сочтет нужным. А если потребуется, я буду охранять девушку в свое личное свободное время. Мне положено два с половиной месяца отпуска.

Кармен неожиданно улыбнулась.

– А у меня как раз тоже будет три недели. – В этот момент ожила рация. Она нажала кнопку, послушала и повернулась к Кочине. – Это Стью, босс. Он говорит, что скоро они выйдут из дома и поедут завтракать в ресторан „Шербур" на 57‑й.

Он крякнул.

– Хорошо, скажи, чтобы Розенталь с Джефферсоном подняли свои задницы. Я хочу, чтобы они были в ресторане раньше, чем туда приедут доктор и девушка.

– О'кей, босс, – наклонилась она к микрофону.

– И пусть не халтурят, – проворчал он, откусывая еще кусок сэндвича, – я не могу допустить никаких фокусов.

– А ты уверен, что они все еще охраняют нас? – спрашивала Билли, уже сидя в ресторане. – Я никого не видела.

– Потому что это замаскированные полицейские, – Дункан слегка улыбнулся. – Мы и не должны их видеть. Но они где‑то рядом.

– Наверное, ты прав. У меня просто сдают нервы. Когда я выхожу, то начинаю волноваться, а внутри все дрожит. – Она замолчала, потому что подошел официант. Взяв бокал с вином, быстро сделала глоток.

Дункан взял ее за руку.

– Слушай, ну нельзя же все время быть на нервах, – сказал он ласково. – Поверь, они постоянно охраняют тебя. Но главное, постарайся забыть все, что случилось.

– Но как я могу после того, что он сделал с Оби и Эрминой?. – Она готова была расплакаться. – Док, он уже дважды проникал туда, где я живу, и на этот раз – Эрмина! Сначала – квартира, где мы жили с Оби, теперь – твой дом!

– Наш дом, – мягко поправил он. Девушка рассеянно кивнула.

– Я чувствую, что за мной охотятся, док! Даже спустя столько времени. Если ему удалось проникнуть дважды…

– Больше не удастся!

Билли вымученно улыбнулась.

– Интересно, выдержу ли я, если он проберется снова?

В этот момент к столику подошел официант с телефоном в руке.

– Просят мисс Билли Дон.

Дункан удивленно посмотрел на нее.

– Должно быть, это Олимпия. Только она знает, где мы. – Через силу улыбнувшись официанту, она сказала: – Спасибо, я поговорю, – и подождала, пока он включит аппарат во вделанную в стол розетку.

– Да? – Билли нахмурилась. – Алло! Алло! – Она посмотрела на Дункана. – Алло! – повторила она уже громче. – Вы меня слышите?

И вдруг она услышала шепот, прозвучавший, словно гром.

– Я знаю, что тебя охраняют, моя сладкая, и мне надо потерпеть! Но ведь они не могут охранять вечно, не так ли? А пока ухаживай за своими волосами! И не смей отрезать их! Они мои!

– О‑откуда вы знаете, где я? – прошептала Билли.

– Я все время знаю, где ты! Запомни: ты можешь убежать, ты можешь спрятаться, но я все равно буду там! Я все равно буду знать!

И связь тут же разъединилась. Трубка выпала у нее из рук. Лицо стало пепельного цвета.

– Билли? Билли! Что случилось? – Дункан наклонился к ней через стол.

– Это был он! – прошептала она, впиваясь ему в руку. – Он! О Боже мой, док! Док, мне страшно! Он ждет, пока меня перестанут охранять. Док, что мне делать?

Эдвина обвела взглядом свой офис. Вдоль стен стояли стойки с одеждой, их было столько, что часть пришлось придвинуть даже к окну. Для всех собравшихся едва хватало места.

Она сидела на диване, справа от нее – Лео Флад, слева – Р.Л. Шеклбери. Впервые в жизни ему удалось уговорить Эдвину позволить ему посмотреть коллекцию. На стульях напротив расположились Джек Петроун из рекламного агентства и ее пресс‑агент Уильям Питерс. За ширмой в углу переодевалась Билли Дон, ей помогала костюмерша. Позади Эдвины с ручкой и блокнотом стояла Лиз.

По знаку Эдвины она включила портативный магнитофон, и загремела аранжированная специально для показа мелодия босановы. Из‑за экрана вышла Билли Дон, и все взгляды устремились на нее. На ней было очень короткое черное платье, декорированное большими аппликациями в форме глянцевых красных сердец, черные колготки в мелкий красный горошек и черные туфли; туалет дополняли красные перчатки и пластмассовые серьги‑сердечки. В руке – красная, блестящая, также в форме сердца, табличка, прикрепленная к палочке, как леденец. Грациозно пройдя между стульями и диваном, она дважды повернулась, демонстрируя модель со всех сторон, и затем направилась обратно к экрану.

– Вырубите музыку, – резко распорядилась Эдвина. Лиз выключила магнитофон, и Билли остановилась, ожидая дальнейших указаний.

– В чем дело? – поднял брови Джек Петроун.

– Даже я говорю, что модель потрясающая, – заявила Эдвина, – а Билли Дон не просто манекенщица, она – динамит. На ней все выглядит великолепно. Она может завернуться в туалетную бумагу, и женщины помчатся в магазин за рулонами. То же относится и к остальным находящимся здесь моделям.

– Но? – продолжил Джек.

– Но такие, как Билли Дон, созданы, чтобы демонстрировать высокую моду. Неужели вы не видите? В моделях Живенши и Оскара де ла Ренты они будут чувствовать себя так же непринужденно, как и в моделях Эдвины Джи.

– Да, конечно, – нахмурился Джек, – но я пока не понимаю, к чему вы клоните.

– Я хочу сказать следующее. Моя одежда выходит за традиционные возрастные барьеры. Эти вещи может носить и поколение подростков „новой волны", и их матери.

– Верно, – кивнул Джек. – Именно это мне всегда и нравилось.

– Тогда почему, – спокойно продолжала Эдвина, наклоняясь к нему, – мы не приглашаем манекенщиц, в которых сегодняшняя молодежь увидит сходство с собой? Безусловно, масса женщин хотят выглядеть, как Билли Дон, но молодежь из Ист‑Вилледж – наверняка нет.

– Молодежь из Ист‑Вилледж? – откашлялся Лео Флад. – С каких это пор они покупают дорогую одежду?

– Они, может, и не покупают, – со знанием дела начала объяснять Эдвина, – но их обеспеченные ровесники, принадлежащие к среднему классу, покупают. Вспомните всех этих подростков, которые еще так недавно подражали Мадонне, надевая побрякушки, рваные кружева и тому подобное.

– И что же? – осторожно поинтересовался Лео.

– Забывая о них, мы игнорируем целый пласт потребителей, имеющих возможность тратить деньги на свои прихоти. Нравится вам это или нет, ребята, но они – поколение нашего видеовека. Одному Богу известно, откуда у них деньги, но имеете ли вы хоть какое‑нибудь представление о том, сколько тратят современные тинэйджеры? Посмотрите, чем благодаря им, стал „Рибок". Да, и еще вот что. Вспомните тех, кто были малышами, когда впервые появилось массовое телевидение. Что я хочу сказать? Сегодня они стали или становятся взрослыми, которые покупают! Имеют наличные и кредитные карточки. Давайте поговорим об открывающихся возможностях, ведь мы же ничего не знаем! Во всяком случае, об этом нельзя забывать, тем более, если мы хотим, чтобы „Эдвина Джи" завоевала как можно более широкий спектр населения.

– Как же я об этом не подумал? – удивился Лео.

– Потому что ваше общение ограничено Верхним Ист‑Сайдом и Уолл‑стрит. Я не предлагаю ничего экстраординарного. Просто необходимо действовать в соответствии с тем, что происходит вокруг нас.

Едва сдерживаясь, Джек возбужденно кивал головой.

– Вы знаете, Лео, возможно… может быть, Эдс начинает что‑то очень большое. Не просто большое – колоссальное. И самое потрясающее в том, что „Эдвина Джи" отбрасывает традиционный демографический подход. Черт возьми! – закончил он уже восхищенным шепотом и, все больше осознавая услышанное, изумленно смотрел на Эдвину. – Если тщательно проанализировать, что это означает, то в финансовом выражении результаты будут просто ошеломляющими.

– Я твердо уверена, что так и будет, – подтвердила Эдвина, небрежно махнув рукой, словно показывая, что давно поняла это и глядит уже далеко вперед. – Но, чтобы привлечь и заинтересовать будущих покупательниц, нам нужна очень молодая манекенщица, одна из „них". Говоря одна их „них", я имею в виду именно это. Настоящая. Современная молодежь слишком умна, чтобы клюнуть на того, кто только притворяется. Нам нужен кто‑то, кто выглядит именно так и любит этот образ, образ „раскованных новой волны", вызывающий и броский настолько, чтобы привлекать больше, чем естественная элегантность Билли Дон.

По мере того как она говорила, ее голос зазвучал громче; она встала и начала возбужденно ходить по офису.

– Вы понимаете? Мы сможем охватить всех – от четырнадцати до сорока! Разве вы уже не видите, как в кассу поступают деньги? Я лично вижу, – и, довольно улыбнувшись, продолжала, – но основная прелесть в том, что этого можно достигнуть с помощью всего одной коллекции! Только задумайтесь! – Она сделала паузу и обвела взглядом присутствующих. – Так как? Что вы думаете? Ну давайте, говорите! Высказывайтесь! Сейчас самое время.

– „Раскованные новой волны", – пробормотал Лео Флад и задумался. – „Вызывающий и броский". – Затем широко улыбнулся. – Мне это нравится!

– Должно нравиться. Ведь чтобы увеличить и расширить наш рынок настолько, насколько мы планируем, потребовалось бы минимум три совершенно разные коллекции!

Лео повернулся и взглянул на Лиз.

– Садитесь на телефон и звоните Олимпии, в другие агентства и узнайте, есть ли у них кто‑то, кто нам нужен.

– Да, сэр! – с деланной готовностью ответила Лиз, явно давая понять, что подчиняется не ему, а Эдвине, но все же направилась к двери.

– Подожди, Лиз, – окликнула ее Эдвина и, подбоченясь, вновь обратилась к собравшимся. – Господа, мне кажется, я уже нашла то, что нам нужно, так что звонить нет необходимости.

– Кто это? – тут же поинтересовался энергичный пресс‑агент Билл Питерс. – Ее уже знают? Или нам надо действовать по полной программе.

– О, все должно быть от начала и до конца, это наверняка, – ответила она неопределенно. – А кто – вы сейчас увидите. Достаточно сказать, что все это время она была у нас буквально под носом, – и, загадочно улыбнувшись, закончила: – А теперь, господа, позвольте, так сказать, достать кролика из шляпы.

Мужчины молча смотрели, как, сняв трубку, она набрала номер.

– Вэл, ко мне уже пришли?.. Хорошо. Направьте ее прямо в офис.

– Все нетерпеливо смотрели на дверь. Эдвина знала, что разожгла интерес, иначе они бы так не ждали. Тем лучше. Что ж, разочарованы они не будут, это точно. – Она вот‑вот войдет.

Через секунду в дверь постучали.

– Войдите, – крикнула Эдвина. Дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся Аллилуйя.

– Ma! Ну что, все в порядке? А то прихожу из школы, а Руби велит мне прямиком дуть к тебе в оф… – Тут она резко замолчала, увидев, что все сидящие в комнате пристально разглядывают ее, как группа антропологов – только что открытую особь. – Ой! – И она смущенно втянула голову в плечи.

На какое‑то мгновение все буквально застыли, как будто в прямом смысле увидели ее впервые. На ней была водолазка „Кит Хэринг", очень короткая мини с обтрепанным подолом, тигровой раскраски лосины и безрукавка – укороченный вариант ее любимой мотоциклетной куртки. Покрашенные в три цвета, как у панков, волосы торчали пиками, а на шее, запястьях и в ушах было огромное количество стеклянной бижутерии – воплощенная мечта изготовителя такого товара.

– Извините, вообще‑то я не хотела мешать. Давай, мам, продолжай. Я подожду в коридоре. Потом увидимся! – И, выдув из жвачки огромный розовый пузырь, Аллилуйя повернулась и исчезла за дверью так же молниеносно, как и появилась.

– Ал! Не так быстро. Вернись, пожалуйста. Аллилуйя нерешительно просунула голову в дверь.

– Серьезно? Да ничего, я подожду.

– Серьезно, – ответила Эдвина с улыбкой Моны Лизы. Аллилуйя знала, что такая улыбка может означать либо самое лучшее, либо самое худшее.

– Да будь я… – тихо простонал Джек Петроун. – Это она! Это действительно она! – В голосе его звучало неподдельное изумление. – Как манна небесная!

– С ума сойти, Эдс, – вмешался Лео Флад. – Вы так вели себя, словно собирались продемонстрировать нам самое последнее достижение со времен открытия лазерной технологии, и показываете свою дочь!

– Лео, но Ал и есть последнее достижение со времен лазерной технологии, сам дух сегодняшних тинэйджеров в погоне за модой.

– А в чем дело, ма? – Аллилуйя с беспокойством прищурилась. Подобный приступ красноречия настораживает. Может, старушка перетрудилась. Но, видимо, здесь что‑то другое. Все это очень подозрительно. Она чувствует, точно.

– Просто мистеру Фладу… очень понравился… твой стиль, – объяснила Эдвина, а потом, уже мрачно, – не так ли, Лео?

– Конечно, понравился! – Джек Петроун вскочил на ноги и, подойдя к двери, вывел Аллилуйю на середину комнаты. Затем взял ее за руки.

– Ты хочешь демонстрировать модели? Ее лицо вспыхнуло.

– Ух ты! Я? Вы серьезно? Что, по‑настоящему демонстрировать?

– Да. Для рекламы и на показах.

С минуту она смотрела на него с благоговейным восторгом, затем повернулась к матери.

– Ты слышала, – с лица Эдвины не сходила улыбка. – Ты будешь манекенщицей, как Билли Дон.

– Ну вы даете! – Но вдруг она вновь подозрительно прищурилась. – А что я должна сделать? Остричь волосы?

– Боже упаси, детка! Ничего не меняй. Если ты это сделаешь, нам придется найти кого‑нибудь другого.

Аллилуйя ушам своим не верила.

– Ух ты! Придется?

– Придется, – повторил Джек. – Сейчас ты абсолютно то, что надо!

– Я умираю! – взвизгнула Аллилуйя. – Отлично! Ma! Ты слышала? Нет, я люблю его!

– Ты полюбишь меня еще больше, когда узнаешь, что тебя ожидает. Реклама вместе с Билли Дон. Отдельно твоя персональная реклама для центральных журналов, масса интервью.

Уильям Питерс, все это время пристально изучавший Аллилуйю, вскочил с банкетки и подошел к ним.

– Мы начнем большую рекламную кампанию: устроим пресс‑конференцию, выпустим музыкальные видеоклипы, обязательно участие в „ток‑шоу" и, конечно, включим в показы моделей „Эдвины Джи"…

– …и составим представительству „Водка „Абсолют" кое‑какую конкуренцию, – рассуждал вслух Джек, у которого уже заработала творческая фантазия, – тем, что поместим в журналах целую серию рекламных вкладок во всю страницу – картонные куклы „Аллилуйя" и микромоделей „Эдвины Джи", которые можно вырезать и…

– Полегче, полегче, ребята, – решительно вмешалась Эдвина. – Понимаю ваше нетерпение, но подождите. На всякий случай напомню: это мое дело и руковожу им я, но не забывайте и то, что перед вами несовершеннолетняя девочка, а точнее – моя собственная несовершеннолетняя дочь. Поэтому – остыньте, давайте сядем и, пока вас окончательно не занесло, подробно все обсудим. Есть веши, которые надо уточнить. Во‑первых, мы не намерены эксплуатировать мою дочь.

– Ма‑а‑а! – заныла Аллилуйя и умоляюще посмотрела на мать. – Но я хочу, чтобы меня эксплуатировали. Я требую!

– Если я не возражаю, а я возражаю, – твердо произнесла Эдвина, и ее серебристо‑серые глаза стали такими же непроницаемо‑холодными, как корпус эсминца в пасмурный день.

– М‑а‑а‑ам, ну не наезжай на меня. А то сначала просветили, а потом что? Ладно?

– Хорошо, моя дорогая, – успокоила ее Эдвина. – Доверяй мне. Я забочусь только о тебе. Если вовремя не уследить, то эти ребята выжмут из тебя все соки. Поверь, они только выглядят как люди.

– Ну и что? Я готова делать это бесплатно.

– Нет, дорогая, нет. Если ты собираешься по‑настоящему работать, то тебе будут и по‑настоящему платить. В соответствии с расценками. И еще. Надо учесть и такие мелочи, как школа. Насколько мне известно, занятия еще идут?

Аллилуйя теребила кончик ремня от безрукавки.

– Знаю. Но ведь не будет трагедии, если я пропущу день или два?

– Я прошу, чтобы ты меня просто выслушала. Прежде всего, ты ничего не знаешь об этой работе.

– Ну и что? Я понятливая. И Билли Дон может помочь! – Аллилуйя с надеждой взглянула на Билли. – Вы ведь поможете, правда? – В ее темных глазах была мольба и отчаяние.

– Конечно, помогу, милая! – Билли ласково обняла ее за плечи. – Я сама буду учить тебя.

– Я умираю! – Аллилуйя глядела на нее с обожанием.

– И мы должны объяснить тебе все, что включает эта работа, причем до того, как она начнется, – продолжала Эдвина.

– Да‑да, конечно, – бубнила Аллилуйя, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Ты и в самом деле не представляешь, во что ввязываешься. В отличие от распространенного мнения, быть моделью совсем не так прекрасно. Это чертовски тяжелая работа.

– Ну и что? Кто боится работы?

– Я знаю, ты не боишься, но если тебя берут на работу как модель, то прежде всего тебя должно представлять агентство. Нам не нужно никаких конфликтов, верно?

– Думаю, что нет.

– Прекрасно. Поэтому завтра, сразу же после школы ты должна быть в агентстве „Олимпия моделз". Я взяла на себя смелость договориться о встрече.

– Ну ты даешь, ма! Ты самая‑самая! – От возбуждения Аллилуйя даже подпрыгнула. Она уже рисовала себе картину: показы мод! Музыкальная видеореклама! Слава!

Девушки, девушки, девушки… Они стояли, прохаживались, сидели на обтянутых серой шерстью банкетках.

Стены, также затянутые серой тканью, были увешаны фотографиями манекенщиц в стальных искусно подсвеченных рамках, ими же пестрели и страницы многочисленных журналов, грудами наваленных на всех столиках, которые стояли в приемной.

Золотистого цвета дверь постоянно открывалась и закрывалась, впуская и выпуская жаждущих славы, но, попавшись на глаза, их обыкновенные лица тут же стирались из памяти. Девушки сидели за огромным круглым столом, заставленным телефонами, подносами с бланками и компьютерами.

„Олимпия моделз" поистине являла собой гарем.

При виде такого количества стройных красавиц, заполнивших приемную, Аллилуйя невольно спасовала и остановилась. Обернувшись, она неуверенно посмотрела на Эдвину. Мать ободряюще улыбнулась и, взяв ее за руку, подвела к регистрационной стойке. Там стояла еще одна красавица, бывшая фотомодель, которой было за тридцать: возраст и жесткое требование неувядающей молодости переместили ее в приемную. Подняв голову, она взяла со стойки большой конверт из плотной бумаги и протянула Аллилуйе.

– „Срочная доставка" заслуживает своего названия. Вы работаете все быстрее и быстрее. Отнесите это на 6‑ю авеню, 1301. И ради Бога, не помните! Там фотографии.

Улыбнувшись красавице, Эдвина откашлялась.

– Извините, но вы ошиблись. Моя дочь не рассыльная, она пришла, чтобы встретиться с мисс Арпель.

Женщина на секунду растерялась. Слегка покраснев, она медленно положила конверт на стойку.

– О, понимаю. Боюсь, что сейчас нам пока не нужны… э‑э‑э… девушки такого типа. И потом мисс Арпель очень занята. С ней можно увидеться только по предварительной договоренности.

– Я знаю, и у нас она есть, – заявила Эдвина. – Это Аллилуйя Купер, а меня зовут Эдвина Дж. Робин…

– О, Боже! Извините. Я не знала… понимаете, к нам так часто заходят просто так и…

– Все в порядке, – мягко сказала Эдвина. Женщина нажала несколько кнопок.

– Долли? Пришла мисс Купер. – Положив трубку, она приветливо улыбнулась. – Сейчас придет секретарь мисс Арпель. А вот и она.

Эдвина и Аллилуйя обернулись.

Женщина, которая вышла им навстречу, едва ли была моделью, даже в прошлом, но глаза за круглыми стеклами очков без оправы говорили о том, что она знает свое дело. Представившись, секретарь сказала:

– Я провожу вас в кабинет. Пожалуйста, следуйте за мной.

Эдвина и Аллилуйя пошли за ней по коридору, устланному серым ковром; и здесь на стенах висели подсвеченные фотографии манекенщиц. Секретарь остановилась перед еще одной дверью золотистого дерева и дважды постучала.

– Войдите, – послышался голос Олимпии.

Открыв дверь, Долли посторонилась, пропуская Эдвину и Аллилуйю в просторную ярко освещенную комнату.

– Вам что‑нибудь принести? – спросила она, стоя в дверях.

Олимпия разговаривала по телефону. Прикрыв трубку рукой, она жестом пригласила их войти, послав каждой воздушный поцелуй.

– Сейчас освобожусь. Сегодня у нас маленький сумасшедший дом, но это для вас не в новинку. Садитесь. Хотите чаю? Кофе? Содовой?

– Нет, спасибо, – ответила Эдвина, Аллилуйя покачала головой.

– Пока все, Долли, – распорядилась Олимпия, не отрываясь от трубки. – Просто принеси три копии контракта мисс Купер, который ты готовила, и ни с кем не соединяй.

– Одну минуту, – откликнулась Долли и, повернувшись, чуть не столкнулась с разносчиком из соседнего кафе.

Олимпия приглашающе махнула ему рукой, и парень положил на стол завернутую в фольгу небольшую коробку.

– Долли вам заплатит, – и таким же жестом отправила его из комнаты.

– Послушай, – продолжала она уже в трубку, – тебе не нравятся цены? Можешь препираться хоть до посинения, мне все равно. Моим девушкам нужно есть… Конечно, семьсот долларов в час это много. Тогда приходи и посмотри сам. Посмотри, сможешь ли ты найти еще одну Кики Вестерберг за такую цену. – Не прерывая разговор, она развернула фольгу и выбросила крышку в корзину. – Не обращайте внимания, – прикрыв трубку, обратилась она к Эдвине и Аллилуйе. – Я еще не успела поесть сегодня. – Поковырявшись в подносике с тунцом и творогом, она вытащила морковную палочку и, откусив кусочек, закурила сигарету. – Да, Стэнли, ты начинаешь понимать… верно. Я несговорчивая. Сделай, как я сказала. Посмотри, а потом вернемся к нашему разговору, если тебе это будет нужно. Да. Пока, – и положила трубку. – О Господи! – воскликнула она с отвращением. – За всю жизнь не слышала столько даканья. – Она посмотрела на мать и дочь, сидевших перед ней на стульях знаменитого дизайнера Майса ван дер Роэ. – Можно подумать, что я требовала его крови. Извините, что заставила вас ждать.

– Ничего, старые друзья для этого и существуют, – ответила Эдвина.

Погасив сигарету, Олимпия откусила еще кусочек морковки, вскинула голову и окинула Аллилуйю оценивающим взглядом.

– Боже мой, если бы я не знала, что это ты, никогда бы тебя не узнала, – удивленно улыбнулась она.

Аллилуйя хихикнула.

– Вот новость, с ума сойти. Ну? И что вы думаете?

– Что я лично думаю – не важно, – язвительно ответила Олимпия, закуривая новую сигарету. – По крайней мере, здесь. Если ты хочешь услышать мое мнение, я его выскажу. Но вне этого здания.

Аллилуйя возликовала. Слава Богу, лекции не будет!

В дверь постучали, и в кабинет вошла Долли с тремя копиями контракта. Передав их Олимпии, она поспешила выйти, прикрыв за собой дверь.

Один экземпляр Олимпия передала Эдвине, второй – Аллилуйе, третий оставила себе. Погасив сигарету, она надела очки, сдвинув их на кончик своего похожего на клюв носа.

– Как вы видите, – начала она, глядя на Эдвину и Аллилуйю поверх стекол, – типовой контракт. В основном он защищает фотомодель и агентство.

– А как насчет клиента? – язвительно усмехнулась Эдвина.

– Я здесь не для того, чтобы представлять интересы клиента, – отрезала Олимпия, переключаясь на деловой тон, исключающий всякие шутки. – Прежде всего я защищаю интересы фотомодели.

– Да имей же сердце! – воскликнула Эдвина. Олимпия пристально взглянула на нее.

– Я его имею, и, поверь, оно открыто только для моих девушек. А так как Аллилуйя становится одной из них, я несу ответственность только перед ней.

– Так и надо! – вставила Аллилуйя.

Эдвина посмотрела на нее, и в ее взгляде сверкнул металл.

Аллилуйя. Ее Аллилуйя. Единственная. И вдруг – против собственной матери! Вот уж действительно – все признаки бунта налицо.

– Итак, – продолжала Олимпия, не обращая внимания на возмущение Эдвины, – если вы посмотрите на первую страницу, то увидите, что параграф номер один дает мне право вступать в переговоры с любыми лицами, желающими воспользоваться услугами Аллилуйи как фотомодели…

Эдвина кивала головой, внимательно читая контракт.

– …В параграфе втором говорится, что Ал, как совершеннолетняя, может работать только ограниченное количество часов в день, что является компетенцией ее юридического опекуна. Другими словами, – здесь Олимпия бросила взгляд на Эдвину поверх очков, – твоей компетенцией.

– Спасибо хоть за это, – пробормотала Эдвина.

– Параграф три страхует агентство от обязательств, ущерба и так далее в случае нарушения условий… – Она подождала, пока Эдвина не дочитает до конца. – Ты со всем согласна?

– Пока все выглядит приемлемо.

– Хорошо. Тогда перейдем к параграфу четыре – оплата. Ты прочтешь, что по контракту агентство получает 20 процентов за комиссию, такова действующая сейчас норма. Также обрати внимание на то, что размер выплаты определяется с учетом всех видов доходов. – Тут она снова подождала, пока Эдвина внимательно читала параграф. – Здесь есть вопросы?

– Нет, все совершенно ясно.

– Далее. Параграф пять – расчеты. Подпункт А уполномочивает агентство получать все деньги, причитающиеся Ал, за вычетом комиссионных, конечно. Поскольку она несовершеннолетняя, я решила внести уточнение: деньги поступают на счет специального фонда, который будет тобой для этого учрежден.

– Прекрасно, я и сама хотела это предложить.

– Теперь относительно пункта Б данного параграфа, в котором говорится о финансовой отчетности агентства. Если у тебя есть вопросы – задавай.

Медленно читая, Эдвина время от времени кивала головой.

– Все нормально, – сказала она и перевернула страницу.

– Итак, последний параграф – номер шесть. Срок действия контракта. В пункте А говорится, что все любые выплаты, полученные за выполнение любых вышеупомянутых работ, данных агентством, будут проходить через агентство без ограничений.

– Справедливо, – согласилась Эдвина.

– Пункт Б, в случае желания Ал, дает ей возможность уйти или сменить агентство. Как ты видишь, окончание действия контракта возможно при представлении письменного заявления и вступает в силу через год, считая с даты подачи заявления. Полагаю, ты находишь это приемлемым?

– Конечно! – встряла Аллилуйя, ее карие глаза блестели от возбуждения. – Пожалуйста, дайте ручку, – и потянулась через стол.

– Не торопись, – посоветовала Эдвина. – Не торопись делать то, о чем можешь пожалеть позже. – Взглянув на Олимпию долгим пристальным взглядом, она покачала головой. – Нет, боюсь, что это совсем неприемлемо.

– Ma! – свистящим шепотом произнесла Аллилуйя. – Ты что хочешь сделать? Все погубить?

– Напротив, – повернулась к ней Эдвина. – Просто отстаиваю твои же интересы. – Откинувшись на спинку стула и небрежно положив ногу на ногу, она посмотрела на Олимпию. – Пока что я могу быть единственным клиентом Ал. Но это, – добавила она с присущей ей проницательностью, – не означает, что она не будет работать манекенщицей у кого‑то еще, не так ли? Если так случится и если ей здесь не понравится, то я не хочу, чтобы контракт связал ее на целый год. Ал совсем юная, ей только тринадцать лет. И я не допущу, чтобы она оказалась в ловушке. Извини.

Олимпия выудила из подносика кусочек сельдерея и с хрустом откусила.

– Это стандартные условия агентства.

– Возможно, но мы обе знаем, что контракты для того и составляются, чтобы потом переделываться. Поэтому мы сейчас и разбираем его. – Олимпия молча ждала. Эдвина не торопясь продолжала: – Учитывая, что Ал несовершеннолетняя, считаю, что если мы изменим год на три месяца, то это будет нормально.

Олимпия вздохнула.

– До чего же я не люблю создавать прецеденты! Это опасно. Если об этом станет известно, – она многозначительно посмотрела на Эдвину, – то половина моих девушек захотят прервать контракт.

– Да, но об этом не должно быть известно, – с ударением подчеркнула Эдвина. – И потом, посмотри, что ты получаешь: модель, уже гарантирующую тебе основного клиента. – Она сделала паузу. – Меня.

Олимпия сменила сельдерей на сигарету и, обдумав слова Эдвины, вздохнула.

– Хорошо, – Она щелкнула зажигалкой и выпустила клуб дыма. – На этот раз, но только на этот, я сделаю исключение. – Наклонившись и прищурив глаза, она добавила: – Только запомни: ни слова об этом, никому.

– Не беспокойся.

– Хорошо. Что‑нибудь еще?

– Да. Я также хочу внести дополнение о том, что за Ал остается последнее слово относительно работы, на которую ее посылает агентство.

Олимпия слегка зажмурилась, чтобы не попал дым.

– Иными словами, ты хочешь, чтобы она имела право отказаться? Так?

Эдвина кивнула:

– Именно.