ГЛАВА 7. Мы отъехали довольно далеко от Нима, не проронив ни слова

Никогда…

Браунинг

Мы отъехали довольно далеко от Нима, не проронив ни слова. Затем я осторожно спросила:

– Ты видел своего отца на арене, не правда ли, Дэвид?

– Да.

Его голос прозвучал тихо и безжизненно. Я не глядела на него, мои глаза почти не отрывались от зеркальца заднего обзора, высматривая, не появится ли большой серый автомобиль с английскими номерными знаками.

– Я сначала услыхал его голос, потом посмотрел вниз и увидел его самого. Я думал, он меня не заметил.

– Он не заметил. Я выдала тебя по ошибке. Мы с ним встретились в храме Дианы. Наверху, в садах.

– И что случилось?

– О, он пытался заставить меня сказать, где ты. Я что‑то наврала, и он поймал меня – мне никогда не везло с выдумками. Затем я ухитрилась убедить его, что мы уезжаем на монпельерском автобусе.

– Наверное, он поехал за ним?

– Да, надеюсь, – сказала я весело. – И это в противоположном от Авиньона направлении.

– Знаю.

Что‑то в его тоне заставило меня быстро взглянуть на него. Он сидел, придерживая Роммеля коленями, и смотрел перед собой с выражением, которое трудно было разгадать. Все еще бледный, напряженный, кожа туго обтягивает скулы. Его глаза казались огромными, и, когда он повернулся в ответ на мой взгляд, в них проглянуло сквозь слезы, беззвучно катившиеся по щекам, страдание и какое‑то возбуждение. У меня сжалось сердце, и я позабыла об осторожности. Левой рукой я дотянулась до его колена.

– Ничего, Дэвид. Было так плохо?

Он помолчал секунду, а когда ответил, голос его снова был сдержанным:

– Откуда вы узнали о моем отце?

– Боюсь, по отелю ходят сплетни. Кто‑то, следивший за этим делом, узнал твою мачеху. Ты ожидал, что можешь встретить его в Ниме?

– Нет. Я думал, что он мог последовать за нами сюда, но не знал… Думал, не будет вреда, если я выберусь из Авиньона на один денек. Вы… вы не сказали ему, что мы остановились в Авиньоне? – Ужас снова звучал в его голосе.

– Конечно, нет. Это очень важно, чтобы он не нашел тебя?

Он кивнул утвердительно поверх головы Роммеля.

– Ужасно важно. Я не могу выразить, как важно. Это… это дело жизни и смерти.

Эти избитые, сверхдраматические слова, произнесенные дрожащим детским голосом, ни в малейшей степени не показались смешными, а напротив, были очень убедительны.

– Дэвид!

– Да?

– Может, тебе станет легче, если ты расскажешь обо всем?

– Не знаю. Что вам наболтали в отеле?

– Немногое. Только то, что в свое время печатали в газетах. Видишь ли, если бы ты рассказал мне о своем отце раньше, как только увидел его в Ниме, этого не случилось бы. Из услышанного в отеле я заключила, что, возможно, нежелательно позволить твоему отцу найти тебя. И когда я затем встретила его в Ниме и поняла, что именно его голос напугал тебя на арене, мне стало ясно, что ты, что бы ни случилось, не хочешь попасть ему в руки. Это все.

В зеркальце заднего обзора по‑прежнему не было видно ничего, кроме отбрасываемой колесами назад узкой белой дороги.

– Это и есть все, – сказал, наконец, Дэвид. – За исключением одного. Миссис Селборн, есть еще одно важное обстоятельство.

– Какое же, Дэвид?

Он быстро произнес:

– Не говорите никому о том, что случилось сегодня.

– Но, Дэвид, как я могу. Твоя мачеха, она, конечно же, должна…

Его руки судорожно вцепились в шерсть собаки, и Роммель протестующе взвизгнул.

– Нет! О, пожалуйста, миссис Селборн, пожалуйста, не говорите. Это только ужасно ее взволнует и никому не принесет пользы. Этого больше не случится, потому что я никуда не буду выезжать. И через несколько дней мы отправляемся на побережье. Поэтому, пожалуйста, сохраните случившееся в секрете! Я бы не просил, если бы это не было так важно.

Я помолчала минуту. Машина выла, поднимаясь по крутой дороге. Впереди виднелись густые заросли деревьев и золотистые арки Пон‑дю‑Гар.

– Хорошо, – сказала я. – Не знаю почему, но сделаю, как ты просишь. Хотя я по‑прежнему думаю, что надо все рассказать твоей мачехе. Но я не буду.

– Клянетесь сердцем Христовым?

Не думаю, что когда‑нибудь еще просили принести эту детскую клятву с такой лихорадочной настойчивостью. Я улыбнулась:

– Клянусь.

Рядом раздался вздох облегчения.

– Вы ужасно хорошая, – сказал Дэвид простодушно.

– Спасибо.

– Как… как он выглядел?

Я сбавила скорость и пристроилась за большим тормозившим фургоном с воклюзскими номерными знаками. В зеркальце вес еще ничего. Но перед глазами у меня стояло лицо Ричарда Байрона, гневное и мрачное, с нахмуренными бровями и сжатыми губами, и я чувствовала боль в запястье, которое он тогда сжал.

– Он выглядел довольно хорошо, – сказала я осторожно, – но, конечно, был рассержен и вел себя не очень приятно. Я не виню тебя за испуг, ты знаешь; я глупо перепугалась сама. Хотела бы я знать…– я оборвала фразу.

– Вы хотели бы знать, не сумасшедший ли он? – спросил слабый голос возле меня. – Да, я думаю, он… наверное, он может таким быть. Вполне сумасшедшим.

Мы въехали в Пон‑дю‑Гар и остановились перед отелем.

Поспешно окинув взглядом столики на террасе, мы убедились, что Луиза уже уехала домой, и поэтому снова отправились в путь. В течение второй половины дороги мы почти не разговаривали. Я не спускала глаз с зеркальца заднего обзора и вела машину насколько могла быстро.

Дэвид сидел рядом, сгорбившись и прижимая к себе Роммеля. Мы промчались через пригороды Авиньона и проползли по подвесному мосту около шести часов вечера. Странно! Всего после двух дней пребывания в городке возвращение в Авиньон напоминало возвращение домой. Вероятно, после событий этого дня отель казался нам убежищем, где можно спрятаться и запереть за собой дверь.

В этот раз я проехала прямо через Порт‑дель‑У, чувствуя, что не вынесу еще десяти минут на открытой окружной дороге. Мы пробирались узкими улочками со скоростью кота, возвращающегося домой. Автомобиль въехал в гараж и остановился, похоже со вздохом облегчения, как раз когда пробили часы на Плас‑де‑Лорлож.

Час аперитива. Луиза, наверное, сидит в тихом дворе, попивая вермут, как вчера и позавчера.

Я вылезла из машины и улыбнулась Дэвиду:

– Я подумываю о ванне перед обедом. Мы провели очень приятный денек, не так ли? На тебя произвела огромное впечатление арена, насколько я помню.

Он с трудом улыбнулся:

– Спасибо, что вы взяли меня с собой.

Я проследила, как он пересек двор и вошел в отель, а затем резко повернулась и вышла на улицу. Я почти бежала к воротам у подвесного моста, и там, в переполненном маленьком кафе, села внутри, у стены, и выпила – на этот раз коньяк. Полчаса я сидела там, наблюдая за узким мостом, соединяющим Авиньон с пригородами.

Но ни одна большая серая машина с английскими номерными знаками не пересекла мост. Поэтому спустя некоторое время я встала и вернулась в отель.

Я нашла Луизу не во дворе, а в ее комнате. Луиза листала альбом с набросками. Неизбежный вермут стоял рядом на туалетном столике.

– Я просто заглянула убедиться, что ты здесь, как мы и подумали, не найдя тебя на Пон‑дю‑Гар.

– Я вернулась, когда свет стал меняться, – сказала она. – Ты хорошо провела время или сварилась живьем?

Отбросив волосы со лба, я села на край постели.

– Было ужасно жарко, – призналась я. – Боюсь, я осмотрела не все. Просто физически не могла карабкаться целую милю к римской крепости. Но и ради всего остального стоило съездить в Ним. А как твои рисунки?

Луиза свела брови над альбомом:

– Так себе. Формы великолепны, но свет, о Господи! Его невозможно уловить. Если отбросить отражения, арки выглядят как американский сыр, а если оставить, то как толстые ноги в сетчатых чулках. Нужных цветов просто нет в коробке с красками.

Она поднесла ко рту стакан с вермутом и окинула меня взглядом:

– Ты уверена, что немного не перестаралась, Чарити? У тебя измученный вид. Не забывай, ты не такая выносливая, как думаешь.

– Со мной все в порядке.

– Ну, просто будь осторожнее. В этом климате не стоит рисковать…

– Со мной все в порядке, – повторила я. – Или по крайней мере будет, когда я съем обед, о котором начинаю мечтать.

Я пошла в свою комнату переодеться. На ванну времени не осталось, поэтому я быстро обтерлась холодной водой и надела светло‑зеленое платье. Причесываясь, я посмотрела в зеркало и с некоторым удивлением обнаружила, что выгляжу довольно бледно. Я наклонилась поближе к зеркалу. Что‑то в глазах и уголках губ живо напомнило мне лицо Дэвида, повернувшегося ко мне в машине; казалось, те же следы напряжения и страха присутствуют здесь. Я нахмурилась и вытащила из ящика тумбочки румяна. Подумать только! Стычка с отцом Дэвида, которую я пыталась выбросить из головы, чтобы обдумать на досуге, оказала на меня такое сильное воздействие. В конце концов, что случилось? Синяк на запястье и немного брани? Естественный страх нормального человека, столкнувшегося с помешанным? Конечно, ни один нормальный человек не будет так себя вести с незнакомой женщиной, даже если она откровенно противится его желанию встретиться с сыном.

Я аккуратно наложила румяна, затем напудрилась. Вот так лучше. Последовала губная помада кораллового цвета, и лицо в зеркале приняло другой, уверенный вид. Я мысленно поблагодарила Бога за косметику и убрала тюбики в сумку. Когда флаг развевается на мачте, не только выглядишь, но и чувствуешь себя лучше. Не буду больше думать о Ричарде Байроне этим вечером. Он не добрался до Авиньона, в этом я была уверена. Дэвиду надо просто «лечь на дно» на несколько дней, потом они с мачехой уедут на побережье. Неужели Франция недостаточно велика для того, чтобы маленький мальчик затерялся в ней? Больше я ничего не могла сделать; и до этой минуты, даже заработав пищу для ночных кошмаров, мне удавалось неплохо выходить из положения.

Беря сумочку, я обратила внимание на синие отметины на запястье. Это были отпечатки пальцев Ричарда Байрона, там, где они впились в мою плоть. Я вспомнила о широком серебряном браслете и, торопливо отыскав его, надела поверх предательских синяков. В ярости я заметила, что снова дрожу.

– Будь все проклято! – воскликнула я громко с ненужной злобой и отправилась к Луизе.

Обед, о котором я мечтала, оправдал мои ожидания. Мы начали с охлажденной дыни, за которой последовало знаменитое brann‑dade truffee – вкуснейшее блюдо из рыбы, приготовленной с трюфелями. Мы вполне могли бы этим удовлетвориться, но следующее блюдо – какие‑то маленькие птички вроде перепелов, тушенные в вине и поданные на зеленом винограде, – могло бы соблазнить и отшельника во время поста. За птичками доследовали блинчики и, наконец, кофе и арманьяк.

Обед длился долго, а потом мы поднялись на площадь Часов и еще посидели и выпили кофе. Луиза немного поболтала о свете, отражениях и картине Брэндвига, изображающей Пон‑дю‑Гар. Она видела ее на выставке на Бонд‑стрит. Но я не особо прислушивалась. Я даже не думала, во всяком случае о чем‑нибудь полезном. Просто сидела, пила черный кофе и чувствовала себя очень усталой.

Мы вернулись в отель в половине одиннадцатого. Двор был пуст, за исключением тощего кота у подножия дерева Иггдразиль.

Я пожелала Луизе доброй ночи и пошла в свою комнату. Чувство усталости не проходило. Медленными механическими движениями я сняла зеленое платье, намазала лицо кремом и расчесала волосы. Я слишком устала, чтобы думать, и, помню, краем сознания порадовалась этому.

Наконец, завернувшись в халат, я отправилась в ванную комнату, находившуюся в конце коридора. Я уже закрывала за собой дверь ванной, когда услышала быстрые шаги в коридоре. Где‑то открылась дверь, и донесся настойчивый шепот:

– Лоран!

Я замерла. Это был голос мужчины, разговаривавшего с Лоран Бристол на Роше‑де‑Дом.

– Лоран!

– Ты! Что такое? Что случилось?

– Лоран, он здесь! Я видел его. Сегодня. В Ниме.

Послышался судорожный вздох ужаса. Затем дверь закрылась и щелкнул замок.

Я захлопнула дверь и прислонилась к ней на секунду. В голове у меня все смешалось.

Марсден. На автобусе до Нима. Я совсем забыла о Марсдене.

Надо спросить у Дэвида, какую роль здесь играет Марсден. Беззвучно выскользнув из ванной, я приникла к двери Лоран Бри‑стол. Внутри слышалось неразборчивое бормотание голосов. Я на цыпочках прокралась за угол коридора к двери Дэвида и уже подняла руку, чтобы поскрестись, но замешкалась, размышляя, что делать, если Роммель спит в комнате и поднимет лай.

И застыла с поднятой рукой.

Из комнаты доносились звуки безутешных детских рыданий.

Простояв долгую минуту, я опустила руку и вернулась в свою комнату.