Луизин призрак

Две женщины (одна с ребенком) встречаются в ресторанчике. Симпатичный ресторанчик, сплошные высокие окна. Подруги уже бывали здесь. Кухня отличная. Когда так много света, и еда вкуснее. Ребенок – девчушка, одетая во все зеленое: зеленый пушистый свитер, зеленая футболка, зеленые вельветовые брючки и грязные кроссовки с черно‑зелеными шнурками – шмыгает носом. Сама маленькая, а нос большой. Наверно, принюхивается к еде на столиках. А может, нюхает теплый свет, окутывающий все вокруг.

Все эти оттенки зеленого на ней не очень‑то сочетаются, но зеленое и есть зеленое.

– Луиза!

– Луиза!

Подруги звонко чмокаются. Подходит метрдотель.

– Рад вас видеть, Луиза! – кивает он той, что с ребенком. – Ну‑ка, ну‑ка, кто к нам пришел? Анна! Какая большая! А в прошлый раз была такая маленькая. Во‑от такая, – он вытягивает большой и указательный пальцы, будто собрался взять щепотку соли. Потом смотрит на вторую женщину.

– Это моя подруга, Луиза, – говорит Луиза. – Моя лучшая подруга. Мы еще со скаутского лагеря дружим. Ее зовут Луиза.

– А, ну конечно, – улыбается метрдотель. – Луиза. Как же я забыл?

Луиза садится напротив Луизы. Анна влезает на стул сбоку. Она что‑то рисует зеленым карандашом в блокнотике с зелеными листами – трудно разобрать что. Кажется, это домик.

– Прости сама знаешь за кого, – говорит Луиза. – Сегодня день учителя. Парень, который с ней сидит днем, в последний момент сказал, что не сможет приехать. А мне столько всего надо тебе рассказать! Ну, сама знаешь, номер восемь… Боже, кажется, я влюбилась. Ну‑у, не то чтобы влюбилась…

Из окна на нее щедро льется мягкий золотистый свет, и Луиза вся золотисто‑сливочная от счастья. Просто светится им. Свет любит Луизу, думает вторая Луиза. Конечно, любит. Как ее можно не любить?

У Луизы есть одна особенность – ей не нравится спать в одиночестве. Говорит, кровать слишком большая. Слишком просторная. Нужно свернуться у кого‑то под боком, иначе будешь кататься по ней всю ночь. А то и на полу проснешься. Но чаще Луиза просыпается не одна.

Когда Анна была поменьше, она спала вместе с Луизой. Но теперь у нее своя комната, своя кровать. Там зеленые стены, зеленые простыни и наволочки. На стенах развешены зеленые листочки с ее рисунками. А на зеленой кроватке зеленый плюшевый медвежонок и зеленый утенок. И лампа у нее тоже зеленая, с зеленым абажуром. Луиза была в этой комнате. Помогала Луизе красить стены. Ей пришлось тогда надеть солнечные очки. Тяга к зеленому, стремление всё вокруг сделать вариацией на одну и ту же тему – наверно, это наследственное, думает Луиза..

У Луизы есть еще одна особенность. Слабость к виолончелистам. Она уже года четыре как спит с виолончелистом. Только не с одним и тем же. С разными виолончелистами. Понятное дело, что не со всеми сразу. Сначала с одним, потом с другим. Номер восемь – новый виолончелист Луизы. Номера с первого по седьмой были тоже виолончелисты, хотя отец Анны не имел никакого отношения к виолончели. Это было до виолончелистов. До Эры Виолончелистов. В любом случае, если верить Луизе, виолончелисты не отличаются плодовитостью – у них неважная спермограмма.

Луиза с Луизой каждую неделю обедают вместе. Заходят в уютные ресторанчики, Луиза знает всех метрдотелей. Она рассказывает Луизе о виолончелистах. Виолончелисты непостижимы. Луиза их еще не раскусила. Что‑то есть в том, как они сидят, расставив ноги и согнув руки, будто обволакивая свои виолончели. Виолончелисты люди серьезные, основательные, плотные и в то же время манящие. Как двери. Открываются, и ты входишь.

Двери – это эротично. Эротичны деревянные изгибы и смычки, на которых натянут настоящий волос. Мундштуков, например, в виолончели нет. В мундштуках Луиза не видит ничего эротичного.

Луиза занимается пиаром. Добывает деньги для симфонического оркестра – в этом деле она профи. Отказать ей почти невозможно. Луиза приглашает богачей на обеды, знает, какое они предпочитают вино. Организует благотворительные аукционы и балы, приглашает спонсоров на репетиции, усаживает на сцене, чтобы те могли посмотреть на оркестр вблизи. А потом ведет к себе домой очередного виолончелиста.

Луиза и сама чем‑то напоминает виолончель – фигуристая брюнетка в коричневом костюме, длинная шея, блестящие волосы уложены в высокую прическу завитком. Наверно, думает Луиза, виолончелисты любят по вечерам распускать эту прическу, перебирать густые Луизины волосы – медленно, с нежностью, с наслаждением. В лагере Луиза часто причесывала Луизу.

Но и у нее есть недостатки. Луиза и не говорила никогда, что ее подруга – само совершенство. У Луизы кривые ноги, маленький размер обуви, и она носит длинные облегающие юбки. Никаких штанов, никаких цветочных расцветок. И еще у нее привычка медленно‑медленно поворачивать голову, чтобы посмотреть на собеседника. Ну и что, что ноги кривые.

Виолончелисты хотят переспать с Луизой, потому что она хочет, чтобы они этого хотели. Виолончелисты не влюбляются в Луизу, потому что Луиза не хочет, чтобы они в нее влюблялись. Луиза всегда получает то, что хочет.

А Луиза не знает, чего она хочет. Она не хочет ничего хотеть.

С Луизой она подружилась в скаутском лагере. Сколько им тогда было? Слишком мало, чтобы надолго уезжать от родителей. Зубы и те еще не все сменились. Случалось даже писаться в постель от тоски по дому. От одиночества. Спали в двухъярусных кроватях друг над другом. Скаутский лагерь для девочек пах мочой. Это в лагере Луиза узнала, что у Луизы кривые ноги. Там они иногда менялись одеждой.

Еще одна особенность Луизы, еще одна тайна. Кроме Луизы никто не знает. Даже виолончелисты. Даже Анна.

У Луизы нет музыкального слуха. Интересно наблюдать за ней на концертах, смотреть, как она смотрит на музыкантов. Во все глаза, не мигая. И лицо такое, будто она плохо расслышала имя важного собеседника. Наверно, поэтому Луиза и спит с ними, со своими виолончелистами. Потому что не понимает, зачем они еще нужны. Она не любит, когда что‑ни‑будь пропадает впустую.

Подходит официантка принять заказ. Луиза заказывает курицу‑гриль и фирменный салат, а Луиза заказывает семгу с лимонным маслом. Официантка спрашивает у Анны, что та будет. Анна смотрит на мать.

– Она съест все, что угодно, лишь бы это было зеленого цвета, – говорит Луиза. – Брокколи сойдет. Или горох, стручковая фасоль, листовой салат. Лаймовый щербет. Булочки. Картофельное пюре.

Официантка удивленно смотрит на Анну:

– Пойду посмотрю, что у нас есть.

– А картошка не зеленая, – возражает Анна.

– Подожди, сейчас сама увидишь, – говорит Луиза.

– Если бы у меня были дети… – говорит Луиза.

– Но у тебя нет детей, – перебивает Луиза. Это она не со зла. Она вообще‑то не злая, просто не всегда добрая.

Луиза с Анной пялятся друг на друга. Они всегда друг друга недолюбливали, но при Луизе стараются не ссориться. До чего унизительно, думает Луиза, враждовать с кем‑то, кто настолько младше тебя. С дочкой подруги. По идее, мне должно быть жалко ее. У нее нет отца. Она скоро вырастет. Грудь. Прыщи. Мальчишки. Анна, наверно, будет стесняться своих старых фотографий. Низенькая, толстая, вечно в зеленом, – похожа на динозаврика Дино из рекламы йогурта. Она даже читать еще не умеет!

– Это еще что, вот раньше она ела только собачью еду, – смеется Луиза.

– Когда я была собакой… – начинает Анна.

– Не была ты никакой собакой, – обрывает Луиза, злясь на себя за эту вспышку.

– Откуда ты знаешь?

– А я видела, как ты родилась. Даже как твоя мама была беременная. Я тебя знаю с тех пор, когда ты была вот такой крохой, – она сложила пальцы точно так же, как метрдотель, только еще плотнее.

– Это было раньше. Когда я была собакой, – настаивает Анна.

– Да прекратите вы ругаться, – говорит Луиза. – Луиза, когда Анна была собакой, тебя не было. Ты была в Париже. Помнишь?

– Да, – кивает Луиза. – Когда Анна была собакой, я была в Париже.

Луиза работает в турагентстве. Организует поездки для пожилых. В основном для пенсионерок. Отправляет их в Лас‑Вегас, в Рим, в Белиз, в круизы по Карибскому морю. И сама много ездит, останавливается в трехзвездочных гостиницах – пытается влезть в шкуру пенсионерки. Понять, чего той хотелось бы на ее месте.

Мужья у большинства этих женщин либо в больницах, либо умерли, либо бросили их и живут с молодыми. Пенсионерки спят по двое в комнате. Им нравятся шведский стол и сауна, чистые душистые подушки, на которые кладут шоколадки, и жесткие матрасы. Луиза представляет, как ей всего этого хочется. Представляет старость – просыпаешься утром в незнакомой стране, где такая непривычная погода и такие неудобные кровати. А на соседней спит Луиза.

Вчера Луиза проснулась в три ночи. На полу рядом с кроватью лежал мужчина. Голый. Он лежал на спине и разглядывал потолок – с открытыми глазами и ртом, но совершенно беззвучно. И лысый. Абсолютно.

На руках и ногах ни волоска, даже ресниц не было. Дородный – не толстый, но плотный. Да, именно плотный. Трудно определить возраст. Было темно, но Луиза решила, что он не обрезан.

– Что вы здесь делаете? – громко спросила она. Мужчина молчал. Отлично, подумала Луиза. И пошла на кухню за шваброй. Когда вернулась, его уже не было. Луиза заглянула под кровать, но гость, видно, и впрямь ушел. Она обошла все комнаты, проверила на всякий случай, закрыта ли входная дверь. Закрыта.

По рукам побежали мурашки. Ее знобило. Луиза налила в грелку горячей воды и забралась в постель. Свет гасить не стала, так и уснула сидя. Утром она сочла бы это за страшный сон, если бы не швабра, которую так и не выпустила из рук.

Официантка несет заказ. Перед Анной появляется тарелка горошка, обычной и брюссельской капусты, картофельное пюре, булочка. Тарелка зеленая. Луиза достает из сумочки пузырек пищевого красителя и капает три капли в пюре.

– Размешай, – просит Анну.

Девочка возит вилкой в пюре. Какая‑то жутковатая зеленая масса пенится теперь на тарелке. Луиза тем временем капает красителем на масло и намазывает его, уже зеленое, на булочку.

– Когда я была собакой, – начала Анна, – у нас дома был бассейн. А в гостиной росло большое дерево. Прямо сквозь потолок! Я на нем спала. Только в бассейн меня не пускали, потому что шерсть лезла.

– А у меня есть привидение, – сказала Луиза. Она сама не ожидала, что у нее это вырвется. Но если Анне можно вспоминать о своей прошлой жизни в качестве собаки, тогда ей, Луизе, уж точно можно рассказать про привидение. – По‑моему, это привидение. Оно у меня в спальне.

– Когда я была собакой, я кусала привидений, – сказала Анна.

– Анна, помолчи минутку, – сказала Луиза, – давай, ешь свою зеленую еду, пока не остыло. Луиза, ты в каком смысле? Я думала, тебя одолевают божьи коровки.

– Нет, это давно прошло.

Месяц назад Луиза проснулась от того, что кто‑то шушукался по углам ее комнаты. На лицо сыпались опавшие листья. Стены ожили, покраснели и стали менять форму. «А? Что?» – сказала она, и в рот попала божья коровка, горькая на вкус, как мыло. Пол под ногами хрустел, будто красный целлофан. Луиза распахивала окна. Выметала божьих коровок шваброй. Собирала их пылесосом. В окно и в каминную трубу вылетела целая туча красно‑черных жучков. Пришлось на три дня уехать из дома. Когда она вернулась, божьих коровок не было – ну, почти не было – Луиза до сих пор время от времени находит их в туфлях, в белье, в глубоких тарелках, в винных бокалах, между книжными страницами.

До божьих коровок были мошки. А до мошек опоссум. Наложил кучу на ее кровати, а когда она загнала его в кладовку и прижала к стенке, начал громко шипеть. Луиза позвонила в приют для диких животных. Оттуда приехал мужчина в джинсовой жилетке и толстых перчатках и выстрелил в опоссума шприцем с транквилизатором. Опоссум чихнул и закрыл глаза. Мужчина взял его за хвост и немного подержал, позируя. Может, надо было это сфотографировать? Мужчина с опоссумом. Луиза потянула носом воздух. А ведь он не женат. От него пахло только животными.

– Как же он сюда попал? – спросила Луиза.

– А вы сами‑то как, давно здесь живете?

Наверно, заметил на первом этаже не распакованные коробки с посудой и книгами. Луиза даже мамин обеденный стол не успела собрать – так и лежал на полу расчлененный, крышка отдельно, ножки отдельно.

– Два месяца, – ответила Луиза.

– А он, может, тут еще дольше живет, – сказал друг диких животных, баюкая опоссума, как дитя. – В зазорах между стенами или на чердаке. Или в каминной трубе. Вот Санта Клаус хвостатый, – и он рассмеялся собственной шутке. – Понятно, да?

– Уберите это из моего дома, понятно, да? – сказала Луиза.

– Из вашего дома, как же! – Он сунул опоссума ей под нос, будто в надежде, что она изменит свое решение. – А он знаете, что думает? Он думает, это его дом.

– Теперь это мой дом, – сказала Луиза.

– Привидение? – переспрашивает Луиза. – Слушай, Луиза, а это не кто‑нибудь из твоих знакомых? С твоей мамой ничего не случилось?

– С мамой? Нет, это была не мама. Это был голый мужик. Я его в жизни не видела.

– Голый‑преголый? – встревает Анна. – Или только немножко голый?

– Не твое дело, – отвечает Луиза.

– А оно было зеленое? – не унимается Анна.

– Это не мог быть какой‑нибудь парень, с которым ты гуляла в старших классах? – рассуждает Луиза. – Какой‑нибудь давнишний любовник, а? Может, он покончил с собой или попал в аварию. Он был весь в крови, да? Что‑нибудь тебе сказал? Может, он хочет тебя о чем‑нибудь предупредить?

– Да ничего он не говорил, – вздыхает Луиза. – Он исчез. Сначала уменьшился, а потом вообще исчез.

Луиза ежится, вторая Луиза тоже. Только сейчас она понимает, как испугалась. Призрак голого мужчины плавал в воздухе по всему дому! Плавал в пустой ванной… он может быть где угодно. Может, ночью он летает над кроватью и заглядывает ей в лицо. Смотрит, как она спит. Теперь по ночам придется держать под рукой швабру.

– Может, он не вернется, – говорит Луиза. Вторая Луиза кивает. А если вернется? Кого ей тогда позвать? Ну не того же грубияна в толстых перчатках.

К ним снова подходит официантка:

– Десерт? Кофе?

– Если бы вам явился призрак, что бы вы сделали?

Луиза пинает Луизу под столом.

Секунду официантка думает.

– Я бы пошла к психиатру. Он бы что‑нибудь прописал. Кофе заказываете?

Но Анне уже пора на занятия по акробатике. Там их учат стоять на голове, падать и не ушибаться. Луиза подзывает официантку, чтобы та упаковала им с собой недоеденное зеленое пюре, завернула булочки в салфетку и сложила их в сумочку, отправив туда же несколько пакетиков сахара.

Из ресторана они выходят все вместе. Сначала Луиза, за ней Анна, которая что‑то шепчет Луизе.

– Луиза! – зовет Луиза.

– Что? – оборачивается та.

– Иди вон туда, за мной, – заявляет Анна. – Я должна идти первая, а не ты. Тебе нельзя.

– Иди сюда, я тебе скажу кое‑что, – Луиза призывно машет рукой. – Анна, ты спасибо говорить будешь?

Анна ничего не говорит. Она просто идет перед ними, очень медленно, и им волей‑неволей тоже приходится замедлить шаг.

– Так что мне делать? – спрашивает Луиза.

– С привидением? Даже не знаю. А он симпатичный? Может, он залезет к тебе в постель. Может, это демон. Инкуб.

– Ой, скажешь тоже. Фу!

– Прости. Попробуй позвонить маме.

– Ну да, когда я мучилась с божьими коровками, мама сказала, что они уберутся из дому, если я им спою «Божья коровка, полети на небо».

– Ну, они же в итоге убрались оттуда, так ведь?

– Да, только сначала из дому пришлось убраться мне.

– А может, это кто‑то из прежних обитателей твоего дома. Может, он похоронен под половицами в твоей спальне или замурован в стене или еще что‑нибудь в этом роде.

– Ага, как опоссум. Скажи еще, что это призрак Санта Клауса.

Мать Луизы живет в поселке для престарелых, к ней надо ехать через два штата. Несколько лет назад Луиза вымыла ее комнаты, разобрала подвал и гараж, сдала на хранение мебель, а сам дом продала. Так хотела мама. Часть денег, вырученных от продажи, она отдала Луизе, чтобы дочь могла купить собственный дом. Правда, мама ни разу не приезжала к Луизе в гости. Отказывалась и от туристической поездки, которую дочь могла бы ей устроить. Иногда она даже притворяется, что не узнает Луизу, когда та звонит ей по телефону. А может, действительно не узнает. Может, поэтому Луизины клиенты и путешествуют – как только осядешь на одном месте, сразу одолевает лень. Уже не хочется забивать себе голову всякой ерундой вроде ежедневного душа или имени дочери.

А когда путешествуешь, вокруг всегда что‑нибудь новое. Даже если не знаешь язык, ничего страшного. Никто и не ждет, что ты будешь всё понимать. Можно целыми днями ходить в одном и том же – попутчики только одобрят экономию места в дорожном бауле. И к тому же есть хорошее оправдание, когда утром не можешь вспомнить, где ты.

– Привет, мам, – говорит Луиза, когда мама берет трубку.

– Кто это?

– Луиза.

– А, Луиза! Как хорошо, что ты позвонила.

Неловкая пауза.

– Если ты звонишь потому, что у тебя сегодня день рождения, прости. Я забыла.

– Да нет, не день рождения. Мам, помнишь про божьих коровок?

– Ну, конечно. Ты присылала фотографии. Такие хорошенькие жучки!

– А теперь у меня поселился призрак. Ты случайно не знаешь, как от него избавиться?

– Привидение? Это что, твой отец?

– Нет! К тому же, мам, этот призрак голый. Совсем голый, я видела его где‑то минуту, потом он исчез, а потом я опять видела его в ванной.

– Ты уверена, что это призрак?

– Да, конечно.

– Не призрак твоего отца?

– Нет, это не папа. Он вообще не похож ни на кого из знакомых.

– У Люси, у миссис Петерсон – ты ее не знаешь – два дня назад скончался муж. Знаешь, толстый коротышка с жидкими усами. Смуглый такой.

– Нет, это не мистер Петерсон.

– Ты спрашивала, что ему надо?

– Мама! Мне плевать, что там ему надо. Мне надо, чтоб он убрался!

– Ну, тогда попробуй соль и горячую воду. Протри раствором все полы. Знаешь, их потом лучше натереть лимонным маслом, а то станут липкими. Окна тоже помой. Постирай всё постельное белье, выбей коврики. Постельное белье застели наизнанку. И всю одежду на вешалках тоже выверни наизнанку. Не забудь ванну помыть.

– Наизнанку, – запоминает Луиза.

– Да, наизнанку. Привидений это сбивает с толку.

– Я думаю, оно и так сбито с толку дальше некуда. А всё это точно сработает?

– Конечно! У нас тут то и дело случаются всякие паранормальные явления. Подчас и живого от мертвого не отличишь. Если уборка не поможет, попробуй взять чеснок, нанизать на веревочку и развесить по дому. Привидения не любят чеснок. Или наоборот, любят. В общем, одно из двух: либо они его любят, либо не любят. Что у тебя еще новенького? Когда заедешь?

– Мы сегодня обедали с Луизой.

– Ты уж вроде не в том возрасте, когда выдумывают себе друзей.

– Мам, ты же знаешь Луизу. Вспомни. Скаутский лагерь, школа… У нее еще дочка, Анна. Ну, Луиза. Помнишь, да?

– Конечно, я прекрасно помню Луизу. Свою родную дочь. Нечего надо мной издеваться! – и мама бросает трубку.

Соль, думает Луиза, соль и горячая вода. Надо записать. Может, стоит послать маме магнитофон? Луиза плачет, сидя на кухонном полу. Чем не соленая вода? Потом она моет полы другой соленой водой, выбивает коврики, стирает простыни и пододеяльники. Снимает с вешалок одежду, выворачивает ее наизнанку и убирает обратно в шкаф. А призрак все это время лежит себе на полу под кроватью. Видна только нижняя часть тела, ноги и член укоризненно показывают на нее. Луиза трет пол вокруг привидения… призрака… Оно не движется. То есть он не движется. Нет, оно.

Кажется, ее подташнивает. Только бы его не задеть. Собственный страх злит Луизу, и она тыкает призрака шваброй в толстый бок. Из‑под кровати раздается шипение, похожее на кошачье. Луиза отпрыгивает, призрак вдруг исчезает. Но она все‑таки ложится на диване в гостиной. И включает свет по всему дому.

– Ну? – любопытствует Луиза.

– Не уходит, – вздыхает Луиза в телефонную трубку. Она только что вернулась с работы. – Правда, я не знаю, где именно оно сейчас. Может, на чердаке. Может, стоит у меня за спиной, пока я с тобой разговариваю, и тут же исчезает, когда я оборачиваюсь. Прыгает обратно в зеркало или где оно там живет. Может, ты услышишь, как я кричу, а когда доберешься сюда, будет уже поздно.

– Солнышко, я совершенно уверена, что оно не сделает тебе ничего плохого.

– Но оно же на меня зашипело!

– Само по себе зашипело, или ты его спровоцировала? Кастрюля на плите тоже шипит. Но это ничего плохого не значит, просто суп вскипел.

– А змеи? По‑моему, оно больше напоминает змею, чем кастрюлю с супом.

– Ну, если б ты была католичкой, можно было бы позвать священника… Слушай, сходи в библиотеку. У них наверняка должны быть нужные книги. Что‑нибудь вроде «Экзорцизм для ’’чайников”». Пошли сегодня на концерт, а? У меня есть лишний билетик.

– Да у тебя всегда есть лишние билетики.

– Есть, но сейчас тебе нужно развеяться. К тому же мы уже два дня не виделись.

– Нет, сегодня не могу. Как насчет завтра?

– Ну, завтра, так завтра. А ты не пробовала читать ему Библию?

– И что из Библии ему почитать?

– Можно прямо с самого начала. Звучит очень торжественно.

– А если оно решит, что я с ним заигрываю? У заправки сегодня парень мне посоветовал плюнуть на пол и сказать: «Во имя Господа, отвечай, чего ты хочешь».

– И ты пробовала?

– На пол плевать, вот еще. Я его только сегодня вымыла. А если оно хочет чего‑нибудь ужасного? Потребует мои глаза, например? Или попросит меня кого‑нибудь убить?

– Ну, это смотря кого.

Луиза ужинает со своим женатым любовником. После ужина они отправятся в мотель трахаться. Потом он примет душ и поедет домой, а она останется ночевать в мотеле. Экономия а ля Луиза. Так она чувствует себя более целомудренной. А дом останется в полном распоряжении привидения.

Луизе Луиза не рассказывает о своем любовнике. Пусть принадлежит только ей, ну, и, разумеется, жене. Если делиться, то что же останется? Они познакомились на работе. До него у нее был другой любовник, тоже женатый. Приятно думать, что у нее есть такая милая особенность – заводить женатых любовников. Могут же другие иметь кривые ноги или спать с виолончелистами. Но, с другой стороны, возможно, это такой изъян вроде отсутствия музыкального слуха или «зеленой диеты» Анны.

Вот что она сказала бы Луизе, если бы все‑таки решила с ней поделиться: «Я просто одалживаю его ненадолго, я не хочу, чтобы он бросил свою жену. Я даже рада, что он женат. Пусть о нем кто‑то заботится. Понимаешь, от него пахнет, как от женатого мужчины. Я по запаху могу определить, счастлив мужчина в браке или нет. И они тоже выбирают меня по запаху. Ну, и жены чуют. Поэтому он всегда принимает душ, когда от меня уходит».

Но Луиза не рассказывает Луизе о своих любовниках. Вдруг та подумает, что она хочет переплюнуть ее с ее виолончелистами.

– О чем задумалась? – спрашивает любовник. Зубы у него стали красными от вина.

Это не вино, а вина делает их такими, думает Луиза. Вина всегда придает поцелуям особый вкус.

– Ты веришь в привидения? – спрашивает она.

– Нет, конечно, – усмехается любовник.

Будь он ее мужем, они каждый день спали бы вместе, в одной кровати. И если бы она проснулась и увидела привидение, то разбудила бы мужа. Тогда призрака увидели бы оба. Тогда оба искали бы выход. Это стало бы интересным случаем, эпизодом их брака, того, чего у них нет (и не может быть) сейчас – совместных завтраков, отпуска в горах, скандалов из‑за зубной пасты. Хотя, кто знает, может, он во всем обвинил бы ее.

Если сейчас ему сообщить, что у нее в спальне голый мужчина, он скорее всего скажет – сама привела, сама и разбирайся.

– Я тоже не верю, – соглашается она. – Но представь, что пришлось бы поверить. Потому что сам видел. Что бы ты сделал? Как бы ты от него избавился?

– А я бы не стал от него избавляться, – отвечает он после небольшого раздумья. – Заказал бы рекламу, брал бы плату за вход. Раскрутился бы. Опра Уинфри какая‑нибудь позвала бы меня в ток‑шоу. Фильм бы сняли, представляешь? Кто не хочет посмотреть на привидение!

– Но если есть одна загвоздка? Ну, например, такая. Что, если привидение абсолютно голое?

– Да, проблема. Ну, утряс бы как‑нибудь. Если только это привидение не ты! Ты хоть все время можешь ходить голой.

В номере мотеля Луиза так и не может заснуть. Любовник уехал домой, – у него там нет привидений – к жене, которая и не подозревает о Луизе. Луиза для нее просто не существует. Как привидение. Она лежит и думает о своем призраке. Темнота не такая уж темная, думает Луиза, да и в номере что‑то есть. Что‑то осталось после любовника. Что‑то касается ее лица. Во рту горчит. За стеной кто‑то расхаживает из угла в угол. Слышится детский плач, а может, это просто кошка мяукает.

Луиза встает, одевается и едет домой. Ее разбирает любопытство – дома ли привидение, или мамин рецепт сработал? Надо было сделать пару фотографий.

Она обыскивает весь дом. Выворачивает одежду обратно с изнанки на лицевую сторону. Призрака нигде не видно. Нету, и все тут. Луиза даже заглядывает, выгибая шею, в каминную трубу.

Оказывается, он в ящике с нижним бельем. Лежит себе ничком, разбросав руки. По‑прежнему голый, но на теле теперь легкий пух, как у обезьяньего детеныша.

Луиза с облегчением плюет на пол.

– Во имя Господа, ответь, чего ты хочешь?

Но призрак молчит. Уткнулся носом в ее трусики и комбинации, такой маленький, пушистый, одинокий. Может, он просто не знает, чего хочет? Как и сама Луиза.

– Хочешь одеться? Хочешь, я найду тебе одежду? Только тебе лучше тогда определиться с размером.

Призрак молчит.

– Ну, ты подумай. Как надумаешь, скажи, – и Луиза вежливо закрывает ящик.

Анна лежит в своей зеленой кроватке. Горит лампа с зеленым абажуром. Луиза и парень, который приходит присматривать за Анной, сидят в гостиной, а Луиза разговаривает с девочкой.

– Когда я была собакой, – рассказывает Анна, – я ела розы, сырое мясо и борщ. А еще я носила шелковые платьица.

– Когда ты была собакой, – говорит ей Луиза, – у тебя были большие шелковистые уши, четыре большие лапы и шелковый ошейник, а еще шелковое платьице с дырочкой для хвоста.

– Зеленое платьице. А еще я могла видеть в темноте.

– Спокойной ночи, моя зеленая девочка. Спи, засыпай. Спокойной ночи, – она целует дочку и идет в гостиную.

– Какая красавица эта Луиза, а? – восклицает она, садясь на ручку луизиного кресла и глядя в трюмо напротив. – Мы обе красавицы. Луиза, Луиза, Луиза и Луиза. Все четверо просто неотразимы!

– Зеркало‑зеркало, скажи без помех, – улыбается парень, – какая Луиза прекраснее всех?

Парня зовут Патрик, денег с Луизы он не берет. Вместо них он берет билеты на концерты. Патрик играет на классической гитаре и пишет музыку. Луиза с Луизой охотно послушали бы его произведения, но он стесняется играть перед ними. Хотя иногда приносит с собой гитару и учит Анну простейшим аккордам.

– Как там твой призрак? – спрашивает Луиза. – У Луизы завелось привидение, – поясняет она Патрику.

– Уменьшился. И оброс.

Луизе Патрик не нравится. Во‑первых, он явно влюблен в Луизу. От его тоскливых взглядов на подругу Луизе делается неловко. Может, он даже пишет любовные песни. Он хорошо ладит с Анной. Будто это ему как‑то поможет.

– А чеснок ты пробовала? – спрашивает Луиза. – А плевать на пол? А святую воду? В библиотеку ходила?

– Да, – врет Луиза.

– Что, если попробовать музыку кантри? – предлагает Патрик. – Например, Джонни Кэша, Пэтси Клайн, Хэнка Уильямса?

– Кантри? Это что, вроде святой воды?

– Я что‑то читал на эту тему. То ли в журнале «Нью Сайентист», то ли в журнале «Гитар», или слышал в ток‑шоу Марты Стюарт… Это как‑то связано с высотой звуков, с частотами. Говорят, тирольское пение должно сработать. Там есть такой напев, называется йодль. Если подумать, не так уж и глупо.

– А я тут вспомнила о нашем лагере, – сказала Луиза. – Помнишь, вожатые рассказывали нам страшные истории?

– Конечно, помню! Они еще пугали нас, делали всякие штуки с фонариком. Ты меня будила посреди ночи, чтобы вместе сходить в туалет. Боялась ходить одна!

– Это я боялась? Ничего себе, сама боялась, а на меня наговаривает.

В концертном зале одна Луиза смотрит на виолончелистов, а другая на другую Луизу. Виолончелисты же смотрят на дирижера, но и они украдкой бросают взгляды на нее. Луиза чувствует эти взгляды. Музыка проникает повсюду, как свет, и, как свет, она любит Луизу. Луиза понятия не имеет, откуда ей это известно, но она просто чувствует, как музыка обволакивает Луизу, постепенно вливается в ее прекрасные уши, в рот, скапливается в волосах, во впадинке между ног. И что Луизе это дает, размышляет вторая Луиза. С тем же успехом виолончелисты могли бы играть на отбойных молотках и столовых ложках.

Ну, может, это и не совсем правда. Может, слуха у Луизы и нету, но это вовсе не значит, что она не любит музыку, – так она сама говорит. Луиза чувствует музыку костями, позвоночником, основанием черепа. Зудом на коже. Похоже на разгадывание кроссворда. Луиза пытается разгадать музыку, а рядом сидит другая Луиза и пытается разгадать саму Луизу.

Музыка начинается, замолкает и снова звучит. В паузах Луиза с Луизой аплодируют, а потом зажигается свет.

– Я тут много о чем думала, – говорит Луиза. Так, о всякой всячине. Я хочу еще одного ребенка.

– То есть? – опешила Луиза. – Ты хочешь сказать, еще такого же, как Анна?

– Ну, не знаю. Просто другого. И тебе нужно родить ребенка. Можно вместе ходить в школу будущих мам по системе Ламейза. Ты назовешь дочку Луизой в честь меня, а я свою Луизой в честь тебя. Представляешь, как будет здорово?

– Анна от ревности с ума сойдет.

– Но я буду просто счастлива. Когда Анна была маленькой, это было такое счастье. Все казалось удивительно вкусным, даже воздух. Мне и сама беременность понравилась.

– А сейчас ты что, не счастлива?

– Ну, да, счастлива. Но то счастье совсем другое, понимаешь?

– Немного. Как в детстве, да? Как в лагере?

– Да, конечно. Как в детстве. Но сначала тебе надо спровадить твоего призрака. Привидения не гигиеничны. Я могу познакомить тебя с очень милым человеком. Он виолончелист. Может, у него и не лучшая спермограмма, но он очень милый.

– А какой он по счету?

– Зачем так относиться к людям! Ты же его не знаешь. Я не хочу, чтобы ты считала его просто номером таким‑то. Я тебе его покажу издалека. Да, и номера восемь тоже. Обязательно надо тебя познакомить с моим красавчиком номер восемь! Пойдем как‑нибудь пообедаем, я тебе все о нем расскажу. Он без ума от страсти, сражен и поражен. Я его поразила!

Луиза отправляется в туалет, а Луиза думает о своем призраке. Ну почему нельзя, чтобы у женщины были и призрак и ребенок? Почему всегда приходится чем‑то жертвовать? Почему другие не умеют делиться?

Интересно, зачем Луизе второй ребенок. Что, если он тоже возненавидит Луизу, как Анна? Или тоже окажется собакой в прошлой жизни? А если ее собственная дочь возненавидит ее, Луизу?

Когда музыканты возвращаются на сцену, Луиза шепчет Луизе: «Вон он. Справа, видишь, вон тот, с большими руками?»

Луиза плохо понимает, которого виолончелиста подруга имеет в виду. У них у всех большие руки. На какого ей надо сейчас смотреть? Кто этот очень милый человек, которого она не должна считать просто номером таким‑то? Или Луиза показывает ей номера восемь? Луиза старается сосредоточиться. Оттуда, где она сидит, все виолончелисты кажутся симпатичными. До чего они, наверно, хрупкие и ранимые в своих строгих черных костюмах, когда музыка течет по струнам у них в руках, когда они пропускают ее сквозь пальцы, как воду. Какое расточительство. Надо пытаться хоть что‑нибудь сохранить.

На сцене шесть виолончелистов. Не исключено, что Луиза переспала со всеми. Если бы я переспала с ними, думает Луиза, с любым из них, я стала бы распознавать их на вкус, знала бы, что они любят и как они любят. И уж точно бы знала, у кого какой номер. Но они бы меня не знали.

Призрак опять подрос. Правда, теперь он весь колючий. Волосы стоят дыбом – каштановые и на вид очень жесткие. Сейчас до него лучше не дотрагиваться, думает Луиза. Всю ночь призрак ползает возле ее кровати на пузе, как змея. То в одну сторону, то в другую. Погружает пальцы рук в пол, словно в песок, и отталкивается ногами. Рот все время открыт, будто поглощает воздух.

Луиза идет на кухню. Открывает банки с консервированной фасолью, грушей и сердцевиной пальмы, выкладывает по нескольку кусочков на тарелку и ставит перед ним. Призрак скользит мимо. Может, он привереда, как Анна. Луиза понятия не имеет, что ему надо. Но она больше не пойдет спать в гостиную. Чья это спальня, в конце концов? Заснуть так и не удается, и Луиза всю ночь прислушивается к тому, как призрак ползает взад‑вперед по чистому полу.

Утром призрак висит вверх ногами у стены в кладовке. «С меня хватит» – думает Луиза и отправляется в торговый центр за музыкальными дисками. Пэтси Клайн, Эммилу Харрис, Хэнк Уильямс, Джонни Кэш, Лайл Ловетт. Она просит консультанта посоветовать ей диск с йодлем, но молодой человек ничем не может помочь.

– Ну и ладно, тогда я возьму эти.

Пока он прокатывает ее кредитку, она спрашивает:

– Погодите, а вы хоть раз видели привидение?

– Вас это не касается, мадам. Да если б мне хоть одно попалось, я б его тут же взял в оборот – пусть покажет, где клад зарыло. Выкопал бы, стал бы весь в шоколаде и не продавал бы вам это дерьмо под названием кантри. Только, конечно, если клад не проклятый.

– А если у привидения нет никакого клада?

– Ну, тогда загнал бы его в бутылку и продал в музей. Настоящее живое привидение! Хоть сколько‑то за него отвалят? Тогда я купил бы большую тачку и колесил бы по всей Калифорнии. Сам бы музыку писал, и без всяких долбаных йодлей!

Кажется, привидению понравилась Пэтси Клайн. Оно, конечно, не сообщило об этом. Но и не исчезло. Просто вылезло из кладовки и разлеглось на полу, так что Луизе приходится его обходить. Сейчас призрак стал толще, еще плотнее, что ли. Может, при жизни он был фанатом Пэтси Клайн. Волосы на нем стоят дыбом и колышутся, будто их шевелит ветерок.

Джонни Кэш нравится им обоим. Приятно – теперь у них есть что‑то общее.

«Ну всё, подамся в Джексон» – напевает Луиза. Песенные герои, молодая пара, утратили жар своей любви. Теперь им холодно, и они собираются в Джексон. «Да хватит, не мели. Ты там будешь на мели.»

Посреди ночи звонит телефон. Луиза подпрыгивает в кровати:

– Что? Что ты говоришь?

Где она, в гостинице? Но Луиза быстро определилась. Призрак опять под кроватью, только рука торчит – будто ловит такси для спящих. Луиза берет трубку.

– Номер восемь мне сейчас такое сказал! – голос Луизы. – Ты пробовала кантри на своем призраке?

– Да, – сказала Луиза, – только не сработало. Кажется, ему понравилось.

– Уф, гора с плеч. Так, а что ты делаешь в пятницу?

– Работаю. А потом даже не знаю. Может, возьму фильм в прокате или еще что‑нибудь. Хочешь прийти посмотреть на призрака?

– Можно, я с собой еще народ приведу? После репетиции. Виолончелисты тоже хотят на него посмотреть. Ну, и сыграть для призрака… даже не знаю, как это объяснить. Может, ты и ужин организуешь? Например, спагетти. Ну, и салатик там, чесночный хлеб. Я могу принести вино.

– А сколько виолончелистов?

– Восемь. И Патрик не сможет посидеть с Анной, так что мне, наверное, придется взять ее с собой. Это будет познавательно. Призрак до сих пор голый?

– Да, но теперь он оброс шерстью, так что все в порядке. Можешь сказать ей, что он собака. Так что ты задумала?

– Все зависит от призрака. Если виолончелисты ему понравятся, он может уйти вместе с кем‑нибудь из них. Просто поселится в виолончели, и все. Видимо, это как‑то положительно влияет на музыку. Да и привидению не повредит. Будет как маленькая рыбка, живущая на большой рыбе. Рыба‑прилипала. Симбиоз, понимаешь? Мне номер восемь это рассказал. Инструменты с призраками – уже не просто инструменты. У них будто есть душа. И музыкант уже не на инструменте играет, а на душе.

– Ну, я не знаю, подойдет ли мой призрак. Он же большой. По крайней мере, иногда.

– На самом деле виолончель внутри гораздо просторнее, чем кажется на первый взгляд. К тому же тебе ведь от этого призрака все равно никакой пользы.

– Да нет, вроде.

– Только больше не говори никому, а то от музыкантов не будет отбоя. Примутся осаждать твой дом днем и ночью. Ни минуты покоя не дадут. Каждый будет пытаться украсть его. Так что смотри, не проболтайся.

К Луизе на работу зашли Глория и Мэри. Они уезжают с группой на неделю в Грецию. Объездят все острова. Обе помогали Луизе бронировать гостиницы, составлять маршруты, оформлять бумаги и заказывать автобусы. Обе обожают Луизу. Рассказывают ей о своих сыновьях, показывают фотографии. И тоже считают, что ей пора выйти замуж, родить ребенка.

– Вы когда‑нибудь видели привидение?

Глория качает головой, а Мэри говорит:

– Душенька, ну конечно видела, в детстве – сколько раз! В некоторых семьях есть свои фамильные призраки и прочая чепуха. Сейчас, конечно, не то, что раньше. У меня и зрение уже село…

– А что вы с ними делали?

– Да ничего. В пищу не годятся, поговорить особо не поговоришь – не стоит особо обращать на них внимание.

– Мы с девчонками как‑то раз играли с планшеткой для спиритических сеансов, – рассказывает Глория. – Спрашивали, за кого нам суждено выйти замуж, и оно что‑то отвечало. Я уже все забыла. Но не помню, чтобы это предсказание сбылось. Ох и струхнули мы тогда! Спросили имя духа, который с нами говорил, и планшетка выдала: 3‑Е‑В‑С. Потом пошел просто бессвязный набор букв. Тарабарщина.

– А музыка на них действует?

– О, музыку я люблю, – улыбается Глория. – Иногда от какой‑нибудь песенки слезы так и наворачиваются. Я даже как‑то выбралась на концерт Фрэнка Синатры, правда, он меня не впечатлил.

– Призраки чувствуют музыку, – качает головой Мэри. – Иногда она беспокоит их. Но есть и такая, которая успокаивает. Бывало, мы ловили привидения на скрипку брата, они так и залетали туда. Знаете, будто рыбачишь или ловишь светлячков кувшином. Только мама всегда просила нас отпускать их.

– У меня живет привидение, – признается Луиза.

– Может, его спросить о чем‑нибудь? – предлагает Глория. – О том, что бывает после смерти. Хорошо ведь заранее что‑то узнать о том месте, куда предстоит попасть. Я вообще‑то не против новых мест, но хотелось бы получить хоть какую‑то информацию. Хотя бы в общих чертах.

Луиза задает призраку вопросы, но ответов не получает. Наверно, он просто не помнит, каково это – быть живым. Или уже говорить разучился. Разлегся в спальне на полу: лежит себе на спине, ноги врозь, и смотрит на Луизу, как на новые ворота. А может, просто вспоминает Англию.

Луиза готовит спагетти, а Луиза заказывает продукты по телефону.

– Думаешь, не хватит шампанского? Это торжественный вечер, я понимаю, но все‑таки не хочется, чтобы все напились. Пусть лучше будут просто счастливы. Счастливы выписать чек. Что хорошего, если гости попадают в салат? Ладно, как ты думаешь, сколько нам еще надо?

Анна сидит на полу в кухне и смотрит, как Луиза шинкует помидоры.

– Приготовь мне что‑нибудь зеленое, – требует она.

– Съешь свой карандаш, – ехидничает Луиза. – Твоей маме будет некогда готовить тебя всякую зелень, когда у нее родится второй ребеночек. Так что придется тебе есть то же, что и все нормальные люди. Либо питаться травой, как коровы.

– Я сама буду готовить себе зеленую еду.

– У тебя родится маленький братик или сестренка. Придется вести себя хорошо. Быть ответственной. В комнате ты уже будешь не одна, и игрушками придется делиться, причем не только обычными, зелеными тоже.

– Никакой сестры у меня не будет. У меня будет собака.

– Ну, ты же знаешь, как это бывает, – Луиза перекладывает помидоры в кастрюлю. – Мужчина и женщина влюбляются друг в друга, целуются, а потом у женщины рождается ребеночек. Сначала у нее вырастает живот, потом она идет в больницу. И возвращается с ребеночком.

– Всё ты врешь. Мужчина и женщина идут в приют, выбирают себе там собаку, приносят ее домой и кормят детской едой. В один прекрасный день у собаки выпадает вся шерсть, и она становится розовенькая, учится говорить и носить одежду. А они дают ей новое имя вместо собачьей клички. Ей дают детское имя, а она возвращает обратно собачью кличку.

– Ну‑уу… или так, – отвечает Луиза. – У меня тоже будет дочка, и ее будут звать так же, как твою маму. И как меня. Луиза. Твоя мама тоже назовет ребеночка Луиза. Ты будешь единственной Анной.

– Луиза – это моя собачья кличка, – говорит Анна. – Но тебе нельзя меня так называть.

В кухню заходит Луиза:

– Так, продукты я заказала. А где оно?

– Ты о чем?

– Сама знаешь, о чем. О нем.

– Я его сегодня не видела. Может, это всё зря? Может, ему тут больше нравится?

В доме весь день играет радио с музыкой кантри. Может, призрак поймет намек и спрячется, пока все не разойдутся?

Собираются виолончелисты. Семеро мужчин и женщина. Луиза даже не пытается запомнить, как их зовут. Виолончелистка высокая и худая, с длинными руками и длинным носом. Съедает целых три тарелки спагетти. Виолончелисты оживленно беседуют. Но не о призраке. О музыке. Жалуются на плохую акустику, хвалят спагетти. Луиза только улыбается в ответ. Она смотрит на виолончелистку, смотрит, как Луиза тоже наблюдает за ней. Луиза пожимает плечами, кивает и показывает пять пальцев.

Луиза и виолончелисты чувствуют себя у Луизы как дома. Подкалывают друг друга, что‑то рассказывают.

Интересно, а о похождениях своей Луизы они знают? Может, они обсуждают ее? Хвастаются друг перед другом, обмениваются впечатлениями? Но откуда им знать Луизу лучше, чем Луиза. Кажется, что этот дом вовсе не ее, а Луизы и виолончелистов. И призрак принадлежит им, а не ей. Они тут живут. После ужина они останутся, а она уйдет.

Номер пятый любит зарубежное кино, вспоминает Луиза. Еще у виолончелистки есть золотая рыбка и завидное чувство юмора.

Луиза идет на кухню за вином и оставляет Луизу наедине с виолончелистами.

– У вас очень красивые глаза, – говорит тот, что сидит рядом с ней. – Кажется, я вас видел в зале на концертах?

– Вполне возможно.

– Луиза так много рассказывает о вас, – улыбается виолончелист. Молодой, не старше двадцати пяти. Интересно, это тот самый, с большими руками? У него тоже красивые глаза. Луиза сообщает ему об этом.

– Луиза не все обо мне знает, – кокетничает она.

Анна прячется под столом. Рычит и делает вид, что вот‑вот покусает виолончелистов. Они знают ее. Они к ней привыкли. Наверно, считают ее милой девочкой. Протягивают ей кусочки брокколи, листья салата.

Гостиная завалена виолончелями в футлярах – музыканты привезли их, как гробики на колесиках. Автогробусы. Детские катафалки. После ужина виолончелисты рассаживаются в гостиной, достают инструменты, настраивают их. Анна крутится между виолончелями и виснет на спинках стульев. Дом ломится от звуков.

Луиза с Луизой сидят на стульях в прихожей и заглядывают в гостиную. Разговаривать невозможно. Ничего не слышно. Луиза достает беруши. Пару протягивает Анне, еще пару – Луизе, а последнюю берет себе. Луиза затыкает уши. Теперь звуки виолончелей доносятся как из‑под земли, будто музыканты сидят на дне озера или в пещере. Луиза нервно ерзает на стуле.

Виолончелисты играют где‑то час. Когда наконец решают устроить перерыв, у Луизы всё тело ноет, будто в нее чем‑то кидались. Пригоршнями звуков? Наверно, на руках будут синяки.

Виолончелисты идут на улицу покурить. Луиза отводит Луизу в сторону:

– Если тут нет никакого призрака, скажи лучше сейчас. Обещаю не обижаться.

– Есть призрак, есть. Правда есть, – но Луиза не очень старается убедить подругу. И уж точно не расскажет о плеере, спрятанном в кладовке. Там тихонечко играет диск Пэтси Клайн, поставленный на повтор.

– Так вы с ним разговаривали? Как он тебе?

– Кто? Он? Очень симпатичный.

– Да‑а‑а, – вздыхает Луиза. – Мне тоже он нравится.

Возвращаются оркестранты. Молодой виолончелист в очках и с большими руками смотрит на подруг и расплывается в блаженной улыбке. Может, они там не сигареты курили?

Анна спит в футляре от виолончели – похоже на большую зеленую горошину в шкатулке.

Луиза представляет виолончелистов без одежды. Представляет, как они трахаются с Луизой. Нет, с Луизой, в смысле с ней самой. Интересно, который из них номер четыре? Тот, с бородой? Ему нравится, вспоминает она, когда Луиза сидит сверху и скачет вверх‑вниз. Партнерша трудится, а он только ручкой машет. Дирижирует ею. Луиза считает, что это забавно.

Вот все виолончелисты голые в одной постели. И она тоже там. Сначала тот, что с бородой. «Ложись на спину, – говорит она ему. – Закрой глаза. Не двигайся. Я главная. Этой пьесой дирижирую я». Потом тот, с тощими ногами и поджарым, как у кобеля, животом. Потом молоденький, кудрявый, который склонился над виолончелью, будто собирается туда влезть. А затем тот, что с ней любезничал. «Ну, давай!» – командует она то одному, то другому. «Ну, давай!» Непонятно только, что делать с женщиной. С номером пять. Луиза даже представить себе не может, как ее раздеть. Номер пять сидит на краешке постели, подложив руки под попу. До сих пор в лифчике и трусиках.

На минутку Луиза задумалась о ее трусиках. Белые, в мелкий цветочек. В барвинок. Номер пять сидит и ждет от Луизы указаний. Но Луизе и так хватает забот: надо дирижировать виолончелистами. Один целует ее в грудь. Другой дергает за волосы. Она же сжала двумя руками чей‑то член, а еще чей‑то член тыкается в нее. Члены повсюду. Да подождите вы, думает Луиза, давайте по очереди.

Номер пятый вытаскивает откуда‑то из трусиков виолончель и наигрывает грустную песенку. Музыка мешает. В ней нет ничего сексуального. Один из виолончелистов встает на кровати и давай прыгать. Все остальные присоединяются к нему. Кровать громко скрипит, а женщина играет все быстрее и быстрее. Хватит, перестань, думает Луиза, еще разбудишь моего призрака.

– Блин, ты глянь! – Луиза выдергивает у нее из уха затычку и бросает на колени. – Вот он, у тебя под стулом. Смотри. Ой, Луиза, у тебя и правда призрак!

Но виолончелисты никуда не смотрят. Как аршин проглотили. Трахают пальцами свои виолончели, исторгая из них музыку, обещая призраку и йодль, и Пэтси Клайн, и похоронные марши, и целые города музыки, и музыку‑еду, и музыку‑питье, и музыку‑одежду. Луиза в жизни такого не слышала. Мелодичная колыбельная переходит в вой целой стаи волков, потом звучит скотобойня, а потом номер мотеля, нежный шепот женатого любовника и шум воды в душе. Зубы ноют от этой музыки, сердце бьется как ненормальное.

А еще музыка похожа на зеленый цвет. Анна просыпается. Сидит в футляре от виолончели, заткнув ручонками уши.

Что‑то они уж слишком громко, думает Луиза, еще соседи прибегут. Она наклоняется и – вот он, призрак, такой маленький, хорошенький… лежит у нее под стулом, будто комнатная собачка. Маленький мой, думает она, не дай им себя одурачить. Не ведись на эту музыку. Они всё врут.

Но с призраком что‑то происходит. Он вздрагивает, вертится и широко разевает рот. Выползает из‑под стула, оставив там аккуратненькой горсточкой всю свою шерсть. Ползет по полу, толкаясь большими красивыми руками, стрижет ногами воздух, будто кролем плывет. Он замыслил измену. Он оставит ее, а сам уйдет. Луиза вытаскивает затычку из второго уха. Лучше отдать беруши призраку.

– Останься, – просит она вслух. – Останься здесь со мной и с настоящей Пэтси Клайн. Не уходи!

Но она даже сама себя не слышит. Виолончели ревут, как разъяренные львы, как лесной пожар. Луиза умоляет призрака всё громче, но он продолжает свой путь. «Что ж, иди, я держать не стану, – вспоминается Джонни Кэш. – Увидишь, мне вообще по барабану».

Луиза, Луиза и Анна смотрят, как призрак забирается в виолончель. Подтягивается, отряхивается от воздуха, словно от воды. Уменьшается. Теряет плотность и цвет. И просачивается в виолончель, как пролитое молоко. Тут другие музыканты умолкают. Виолончелист, который поймал Луизиного призрака, играет гамму.

– Здорово, – говорит он.

Луиза не слышит никакой разницы, но другие виолончелисты завистливо вздыхают.

Призрака поймал виолончелист с бородой. Так вцепился в свою виолончель, будто она сейчас отрастит ноги и убежит. У него вид Колумба, открывшего Америку. Счастливчик играет еще что‑то. Какая‑то старинная мелодия, думает Луиза, и на глаза наворачиваются слезы. Лучше опять заткнуть уши. Виолончелист смотрит на нее, улыбается и продолжает играть. С тебя причитается, думает она.

Но остается самый молодой виолончелист, тот, который сказал, что у Луизы красивые глаза. Она и сама не поняла, как так получилось. Правильный ли это виолончелист? Правильную ли виолончель выбрал ее призрак? Однако музыканты уже убирают свои инструменты в футляры, благодарят ее и разъезжаются, оставив в раковине гору грязных тарелок.

Самый молодой виолончелист все еще сидит в гостиной.

– Я думал, он меня выберет, – вздыхает он. – Я уверен, у меня бы получилось на нем сыграть.

– Мне пора, – говорит Луиза, но не двигается с места.

– Спокойной ночи, – говорит Луиза.

– Тебя подвезти? – спрашивает Луиза у виолончелиста.

– Да я вот подумал, не задержаться ли мне тут немного. Может, здесь еще одно привидение есть. Если, конечно, Луиза не возражает.

Луиза пожимает плечами и еще раз желает Луизе спокойной ночи.

– Что ж, спокойной ночи, – та берет на руки Анну, уснувшую на кушетке. Анне призрак не понравился: ничего собачьего, ничего зеленого.

– Спокойной ночи, – кивает виолончелист, и дверь за Луизой и Анной громко хлопает.

Луиза тянет носом воздух. Нет, молодой виолончелист не женат, от него по‑другому пахнет. Но запах какой‑то знакомый.

– Как тебя зовут? – спрашивает она, но тут же затыкает уши, не дожидаясь ответа. Они трахаются в чулане, а потом в ванне, а потом он ложится в спальне на пол, а Луиза прыгает на нем сверху. «Чтобы изгнать призрака», – думает она. «Когда мы друг друга любили, жарче был только соус чили», – пульсирует в голове Джонни Кэш.

Виолончелист кончает, губы шевелятся. Кажется, он говорит: «Луиза, Луиза», но надо верить в лучшее. Ведь это может быть и ее имя, в конце концов.

– Да, Луиза, – ободряюще кивает она.

Молодой человек засыпает на полу. Луиза набрасывает на него одеяло и смотрит, как он дышит. Да, давно она не видела спящего мужчину. Потом идет в душ и принимается за посуду. Убирает из гостиной стулья. Кладет в конверт пригоршню привиденческих волос, а остальные сметает в совок. Вытаскивает беруши из ушей, но не выбрасывает.

Утром виолончелист жарит ей блинчики. Луиза подходит и нюхает его шею. Теперь она знает, чей это запах. Виолончелист пахнет Луизой – жженым сахаром, апельсиновым соком и тальковой пудрой. Только теперь она понимает, какую сделала ошибку.

Луиза рвет и мечет. Луиза и не знала, что подруга может так злиться. Она бросает трубку, когда Луиза звонит. Луиза приезжает к ней домой, но дверь не открывают. Хотя в окно выглядывает Анна.

Луиза пишет Луизе: «Прости, пожалуйста, мне так совестно! Я должна была догадаться. Почему ты мне не сказала? Он же не любит меня. Он просто напился. Может, ему стыдно. Пожалуйста, прости, прости меня. Не обязательно прямо сейчас. Скажи, что мне делать?»

И приписывает в конце: «P.S. Я не беременна».

Три недели спустя Луиза показывает меценатам сцену концертного зала. Все только что пообедали. За обедом было хорошее вино. Луиза делает акцент на архитектурных деталях, обращает внимание на ряды дорогих прожекторов. Она стоит спиной к зрительному залу. Говорит, показывает, и вдруг делает шаг назад, в пустоту. Падает со сцены.

Какой‑то мужчина – юрист – звонит Луизе на работу. Сначала она думает, что это мама откуда‑то упала. Юрист объясняет еще раз. Погибла Луиза. Перелом шейных позвонков.

Пока Луиза переваривает эту информацию, юрист, мистер Бостик, сообщает еще кое‑что. Анна передается под опеку Луизе.

– Нет, подождите. То есть как? Луиза в больнице? Я должна временно взять Анну к себе?

– Нет, – повторяет мистер Бостик, – Луиза погибла. А в случае ее смерти она хотела бы, чтобы вы удочерили ее дочь, Анну Гири. Я был уверен, что моя клиентка Луиза Гири обсуждала с вами этот вопрос. У нее нет никаких родственников. Луиза сказала, что вы и есть ее семья.

– Но я же переспала с ее виолончелистом! Я не хотела. Я не поняла, какой он был по номеру. Я даже не знала тогда, как его зовут. И сейчас не знаю. А Луиза так на меня обиделась…

Но Луиза больше не обижается на Луизу. Или будет обижаться вечно.

Луиза идет в школу за Анной. Та сидит на стуле в директорской приемной и даже не глядит, кто пришел ее забирать. Луиза подходит к девочке, смотрит на нее сверху вниз и думает: это всё, что осталось от Луизы. Всё, что у меня осталось. Девчонка, помешанная на зеленом, которая раньше была собакой.

– Пойдем, Анна. Теперь ты будешь жить у меня.

Луиза и Анна живут вместе неделю. На работе Луиза старается держаться подальше от своего женатого любовника. Как ему объяснить? Сначала призрак, теперь девочка. Всё, конец встречам в мотелях.

На похоронах Луизы они с Анной бросают в могилу по пригоршне земли. Анна бросает свой комок с силой, будто кидается. Луиза же слишком крепко сжимает пальцы, и земля остается под ногтями. Один палец она сует в рот.

Виолончелисты пришли в полном составе. Без виолончелей они кажутся калеками, и вдобавок беспомощными, как дети. Анна в своем траурном зеленом и то выглядит старше. Она нехотя держит Луизу за руку. Луиза обещала ей завести собаку. Нет, точно, больше никаких мотелей. Придется купить новый дом, попросторнее, и чтобы двор был. Свой и луизин дома она продаст, а деньги положит в банк на имя Анны. Луиза уже совершала подобные сделки для матери. Видимо, это и есть семейные обязанности.

Священник произносит речь, а номер восемь вдруг ложится на землю рядом с могилой. Двое виолончелистов поднимают его под руки. Из носа у него течет. Брюки сзади испачканы кладбищенской землей.

Патрик тоже здесь. Заплаканный, с воспаленными глазами. Машет рукой Анне, но не подходит. Несчастье заразно, и он старается держаться на безопасном расстоянии.

Виолончелистка, номер пять, подошла к Луизе после похорон. Обняла ее и Анну. Сказала, что они устроят концерт памяти Луизы. Соберут деньги. Один из концертных залов получит название Мемориального зала Луизы Гири. Луизе было бы приятно, говорит Луиза. Они с Анной уходят, не дав виолончелистам высказать, какая это утрата и как им будет не хватать покойной.

Вечером Луиза звонит маме – сказать, что Луиза погибла.

– Милая моя, – вздыхает мама, – какое горе. Такая хорошая девочка была! Так весело смеялась.

– Она меня не простила. И теперь ее дочь Анна живет у меня.

– А как же ее отец? Ты прогнала привидение? Думаю, для ребенка это не лучшее общество.

– Призрак ушел.

В трубке что‑то щелкает.

– Подслушивают, – беспокоится мама. – Ничего не говори, они могут все записывать. Перезвони с другого телефона.

В комнате появляется Анна. Встает у Луизы за спиной и заявляет:

– Я хочу жить у папы.

– Сейчас пора спать, – качает головой Луиза. Надо снять с девочки траурную зеленую одежду и уложить в постель. – Утром поговорим.

Анна чистит зубы, надевает зеленую пижаму. Она не хочет, чтобы Луиза читала ей сказку на ночь. Пить тоже не хочет.

– Когда я была собакой… – начинает Луиза.

– Не была ты никакой собакой! – Анна натягивает на голову чужое, не зеленое одеяло, и отказывается дальше разговаривать.

Мистер Бостик знает, кто отец Анны.

– Он даже не подозревает о ее существовании, – говорит он Луизе. – Его зовут Джордж Кендл, живет он в Орегоне. Женат, двое детей. Собственная фирма, кажется, что‑то связанное с удобрениями… или со строительством…

– Думаю, Анне будет лучше жить у родного отца, – говорит Луиза. – Удобнее. Ребенку лучше у того, кто умеет общаться с детьми. А я, я из другого теста.

Мистер Бостик обещает связаться с отцом Анны.

– Хотя он может и не признать, что был знаком с Луизой, – предупреждает юрист. – Он может не согласиться.

– Скажите ему, что это чудесный ребенок. Что она вылитая Луиза.

В конце концов Джордж Кендл приезжает за Анной. Луиза заказывает ему гостиницу и билеты на самолет. Обратных билета в Портленд она просит два, обычный и детский, и проверяет, чтобы детский был на место у иллюминатора.

– Тебе понравится Орегон, – говорит она Анне. – Он зеленый.

– Думаешь, ты самая умная? Думаешь, всё обо мне знаешь? Да когда я была собакой, я была в десять раз умнее тебя! Я по запаху узнавала, кто мне друг, а кто нет. Я знаю такое, чего ты не знаешь.

Но Анна не говорит, что такое она знает. А Луиза не спрашивает.

Джордж Кендл чуть не плачет, увидев дочь. Руки и грудь у него волосатые, как у призрака. От него пахнет удачным браком. Интересно, что этот запах говорит Анне.

– Я очень любил твою маму, – говорит Джордж Кендл Анне. – Она была необыкновенным человеком. Такая светлая душа!

Они идут навестить могилу Луизы. Трава там зеленее, чем вокруг – похоже на цветную вклейку, на экслибрис. Луиза тут же представляет собственные похороны, собственную могилу, своего женатого любовника, склонившегося над ней. После похорон он первым делом примет душ. Если вообще придет на похороны.

Без Анны дом какой‑то пустой. Неужели я скучаю по ней, думает Луиза. Теперь у нее нет ни лучшей подруги, ни привидения, ни бывшей собаки. Любовник сидит дома с женой и дуется, Джордж Кендл летит домой, тоже к жене. Как эта жена примет Анну? Может, Анна тоже будет скучать. Хоть немножко.

Всю ночь Луизе снится, как Луиза падает со сцены. Падает, падает, падает снова и снова. И в полете медленно распадается на кусочки. Они разлетаются в разные стороны. Оказывается, это божьи коровки.

Приходит Анна, садится на краешек кровати. Она здорово обросла шерстью.

– Всё равно ты не собака, – говорит Луиза.

Анна скалит зубы. Совсем как опоссум. В руках стручок окры.

– У потустороннего мира есть определенные характеристики, – сообщает Анна. – Его отличительными признаками является цвет (зеленый) и фактура (ворсистая). Это внешние атрибуты. Внутри потустороннего мира предметы становятся липкими, но тебе, Луиза, никогда не проникнуть в суть вещей. Известно ли тебе, что Джордж Кендл оборотень? Внимательно присматривайся к волосатым мужчинам, Луиза. Или лучше сказать, к женатым мужчинам? Другими атрибутами зеленого мира являются музыка и запах.

Анна спускает брючки и приседает. На кровать льется струя едкой мочи, у Луизы щиплет глаза.

Просыпается она вся в слезах.

– Луиза, – шепчет Луиза, – Луиза, пожалуйста, явись, полежи у меня на полу. Ну, преследуй меня, стань духом этого дома! Я включу тебе Пэтси Клайн, буду расчесывать тебе волосы. Пожалуйста, не бросай меня.

Три ночи она не спит. Слушает Пэтси Клайн. Сидит у телефона, потому что может позвонить Луиза. Ни разу еще не было, чтобы она так долго не звонила. Если Луиза ее не простит, то станет злым призраком. В доме будет биться посуда, из кранов потечет кровь, Луизу будут мучить кошмары. Но она с благодарностью примет и разбитую посуду, и кровь, и кошмары. Вся одежда аккуратно развешана, ничего не вывернуто наизнанку. Луиза расставляет по дому горшочки с цветами, блюдечки со свечами и конфетами. Звонит маме и просит рассказать, как вызвать привидение, но мама отказывается объяснять. Разговор могут подслушивать и записывать. Приезжай, говорит мама, я тебе объясню с глазу на глаз.

На поминальный концерт она идет в том же платье, что и на похороны. Садится немного поодаль. На сцене огромные портреты Луизы. Туда поднимаются влиятельные люди и рассказывают всякие смешные случаи, связанные с Луизой. Потом о ней говорят музыканты оркестра. О ее обаянии, красоте, любви к музыке. Луиза рассматривает виолончелистов в театральный бинокль. Вот он, тот самый молодой, номер восемь, из‑за которого всё и случилось. Вот бородатый, который поймал призрака. Луиза смотрит в бинокль на его виолончель. Призрак бодро лазит по грифу туда‑сюда. Резвится. Вьется вокруг струн, виснет вниз головой на колках.

Она долго изучает лицо виолончелистки, номера пять. Почему ты, думает Луиза. Почему она выбрала тебя, если хотела переспать с женщиной? Ты знаешь классные анекдоты? Любишь ходить по магазинам, выбирать одежду? Когда она раздевалась при тебе, ты заметила, что у нее кривые ноги? По‑твоему, она красивая?

Музыкант рядом с номером пять очень бережно держит свою виолончель. Гладит струны, пропускает их сквозь пальцы, будто распутывает длинные волосы. Луиза внимательно смотрит в бинокль. В этой виолончели что‑то есть. Что‑то маленькое, полупрозрачное глядит на нее сквозь струны. Встретившись взглядом с Луизой, Луиза ныряет обратно в изящный вырез на виолончели. Как рыбка.

Они в лесу. Костер почти догорел. Девочки уже готовы ко сну. Почистили зубы, умылись водой из котелка, залезли в спальные мешки и застегнули молнии.

Вожатая Чарли говорит замогильным голосом:

– Я одноглазое привидение с черным‑черным глазом. Я одноглазое привидение с черным‑черным глазом.

Фонарик она держит под самым подбородком. Глаза как два черных провала на лице, рот разинут, язык и небо светятся приглушенным красным светом. Поблескивают зубы. Огромная тень поглощает ствол дерева, под которым Чарли сидит.

Днем она учит их верховой езде. Чарли ненамного старше двух Луиз – красивая девушка, иногда разрешает кататься на лошадях без седла. Но это дневная Чарли. А ночная Чарли сидит у костра. Ночная Чарли рассказывает страшные истории.

– Тебе страшно? – спрашивает Луиза.

– Нет, – отвечает Луиза.

Они держатся за руки, но не смотрят друг на дружку. Их взгляды прикованы к Чарли.

– Страшно? – не отстает Луиза.

– Нет. С тобой мне не страшно.