О последних годах жизни архимандрита Сергия Воспоминания протоиерея Квинтилиана, последнего духовника отца Сергия

В полукилометре от села Владычня Калининской области, на открытой песчаной возвышенности, расположено сельское кладбище. Здесь обращает на себя внимание могила, увенчанная большим белым крестом над цветочным холмиком. Здесь есть и садовые цветы, рядом с ними кто-то посадил дикие полевые цветочки, и здесь же прикопан букет зелени, смешанной с цветами, другой букет лежит у самого креста, здесь же венки, большие и малые, сделанные из полевых цветов! Все это дар любви тех, которые приходят сюда, на могилочку, выплакаться или поведать свои душевные переживания дивному старцу, нашедшему себе здесь вечный покой. Это дар любви тех, которые приходили к нему за утешением, когда он был жив.

Всякий раз, когда я беседовал с ним, слушал его проникновенное слово, предо мной из глубины веков вставал образ подвижника-пустынножителя. При этом в моем сознании иногда почему-то звучала дивная мелодия благодатных слов: Пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира сущим суетнаго кроме. Да! он весь был объят Божественным желанием... Это чувствовалось во всем, особенно - когда он говорил. Говорил он о молитве, о трезвении - излюбленные его темы. Говорил он просто, назидательно и убедительно. Когда он подходил к сущности темы, когда мысль его как бы касалась предельных высот христианского духа, он приходил в какое-то восторженно-созерцательное состояние, и, видимо, под влиянием охватившего его волнения нередко мысли его облекались в форму глубоко-душевного лирического излияния.

«Звонят ко всенощной, - говорит он, - к молитве сладостной, вхожу в храм... Полумрак, мерцают лампады, чувствуется запах ладана, веяние чего-то неземного, вечного, чистого и сладостного. Все замерло... Чувствуется присутствие великой творческой силы, всемогущей, премудрой, благой, которая вот-вот сейчас

— 98 —

вспыхнет и начнет творить... Трепетно жду... Когда же окончится это таинственное безмолвие и раздастся могучий Божий голос: «Да будет вселенная и жизнь в ней!» Вдруг¹ слышу: Восстани-те. Господи благослови! Слава Святей, Единосущней и Животворящей, и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Непосредственно за сим поется псалом Благослови, душе моя, Господа, в котором псалмопевец Давид изображает творение мира... Что скажу я, ничтожный, о чувствах, наполнявших мою душу в это время? Не стыжусь сознаться, что почти всегда в это время плакал слезами умиления, восторга духовного от воспоминания и переживания дивной, творческой, животворящей деятельности Святыя Троицы, так чудно изображавшейся этим обрядом обхождения храма с каждением. Так ясно сознавала душа моя необходимость этой деятельности Божией для людей, и я молился, каялся в грехах, благодарил Господа за все, за все в жизни мира и лично моей, просил и умолял не оставлять нас одинокими... Мне было радостно, невыразимо на душе, когда я видел, ощущал, переживал это единение Бога и человека, Бога и всего мира с его животными, птицами, рыбами, растениями, цветами. Мне казалось, что я изольюсь слезами радости и восторга...»

«Обычно люди в молитве ищут наслаждения. Мне кажется, молитва есть наш долг, священная обязанность перед Богом, и потому главное в молитве - это внимание и труд, а остальное - как Бог дает: благословит Господь наш молитвенный труд радостью - благодари, а если сухостью - тоже благодари Бога».

Перед мысленными, созерцательными взорами старца раскрывается таинственный, духовный мир с неисчерпаемыми красотами и умилением. При этом он радуется, плачет и умиляется. Не напрасно Церковь поет: Пустынным живот блажен есть, божественным рачением воскриляющимся. Он в миру вел жизнь пустынника. Несомненно, эта способность созерцания стояла в связи с его душевной чистотою. Его ангельская чистота и бесстрастие, которыми была проникнута последняя предсмертная исповедь, которую я принимал от него, привела меня в какой-то

7*

— 99 —

священный ужас. Я после этого понял душевное состояние Петра, когда он воскликнул: Господи, отойди от меня, ибо я человек грешен!

В нем меня все удивляло, все было необыкновенно. Удивляло меня его незлобие. Как-то раз он заметил мне: «Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться». В беседах его не было даже и тени неприязни к людям, хотя он и много страдал от них.

Не менее поразительно было и смирение его. Как-то раз он сказал мне: «Вы счастливы, очень счастливы, ибо стоите у престола Божия, а я вот за свои грехи и недостоинства лишен этой Милости Божией».

С людьми он был необыкновенно кроток и ласков. В душе собеседника он быстро находил больное место и врачевал. Несомненно, он имел дар утешать людей. Это я испытал на себе. Как-то раз я пришел к нему с тяжелым чувством на душе. Лишь только переступил порог его убогой хижины, он с трудом встает со своего стула (ноги его уже плохо держали), сложивши крестообразно руки на груди, устремив свои взоры кверху, вместо обычного приветствия он говорит мне: «Я страдаю и молюсь за Вас». Помолчав немного, продолжает: «Если бы Вы только знали, какой Вы счастливый, какая милость Божия почивает над Вами...» На этом речь его оборвалась. Я не посмел искушать его вопросами. Когда я уходил от него, мне кажется, что я всю тяжесть души своей оставил у его ног. Пошел я от него радостный, хотя скорби меня долго не покидали, однако я переносил их уже с удивительным благодушием.

Несомненно, он имел дар постоянной молитвы. «Бывало, придешь к нему, - говорила мне местная обывательница, - а он, сердешный, стоит в переднем углу на коленочках, поднявши руки кверху, как мертвый. Постоишь, бывало, так и пойдешь».

Было время, когда этот дивный старец был известен как выдающийся, даровитый и усерднейший служитель святого алтаря, в личной жизни с уклоном к подвижничеству. В расцвете лет своих он принимает от рук святого Патриарха Тихона монашество с име-

—100 —

нем архимандрита Сергия. Супруга его тоже принимает монашество с именем Елисаветы.

По своей наружности он был очень красивый. Может быть, поэтому он был особенно строг к себе и другим. Однако его строгость никогда не переходила в суровость, и доброта его никогда не переходила в сентиментальность. «Мы его очень любили и в то же время очень боялись», - говорили сестры Обители. Боялись огорчить!

Когда над его головою пронесся ураган, он встал на крестный путь. Этот путь, по словам очевидцев, был полон тяжких испытаний. Среди них - одиночество, ибо все те, которые его знали, которые могли бы понести крест его, страха ради иудейски как бы забыли его. Лишь самарянин грядый прииде на него, и видев его, мило-сердова... Этого самарянина я видел в лице тех, которые иногда посещали его и приносили ему - кто кусочек хлеба, кто картофелину, и так далее. Этого самарянина я видел в числе очень немногих Никодимов, приходивших к нему и выражавших ему сочувствие. Этого самарянина я видел в лице тех, которые пришли к нему отдать последний долг, когда он отошел в вечность.

Сиротливо и одиноко выглядывает на краю села убогая, ветхая, покачнувшаяся в сторону хижина. В ней нашел приют и доживал свой век великий старец.

Наступило приснопамятное весеннее утро. На востоке загоралась заря, предвещавшая восход весеннего солнца. Еще было темно, но около хижины, где жил старец, толпились люди. Несмотря на весеннюю распутицу, они собрались сюда, чтобы отдать последний долг почившему. Когда я вошел в самое помещение, оно было забито народом, который всю ночь провел у гроба старца. Около гроба, склонивши голову, стояла женщина, вся в черном -это монахиня Елисавета, бывшая супруга покойного. Вторые сутки, не отходя, стоит у гроба. Перед этим несколько времени она лежала без движения.

Начали отпев - это было сплошное рьщание. Плакали не только женщины, но и мужчины. Сохранить самообладание не пред-

—101 —

ставлялось возможным, поэтому служба прерывалась длительными паузами.

Отпевание кончилось... Гроб вынесли через малые, узенькие сенцы на улицу. Его хотели поставить на дровни, нести на себе гроб было невозможно, ибо дорога на кладбище представляла местами топкую грязь, местами была покрыта сплошной водой. Тем не менее, из толпы неожиданно выделяются люди, приподнимают гроб на плечо, толпа хлынула ко гробу, потянулись сотни рук, чтобы хотя коснуться его края, и печальная процессия с неумолкаемым пением Святый Боже двинулась к месту последнего упокоения.

Когда пришли на кладбище, толпа хлынула ко гробу. Спешили проститься... Прощавшиеся целовали руки старцу, при этом некоторые как бы замирали, многие вынимали из кармана белые платки, полотенца, маленькие иконки, прикладывали к телу усопшего и снова убирали в карман.

Из толпы выделился высокого роста мужчина, склонившись у подножия гроба, руками своими он обвил ноги усопшего и, судорожно прижимая их к себе, зарыдал. Он что-то при этом говорил, но за голосом плачущих расслышать было невозможно.

«Верующие, мы плачем, но плачем не одни, с нами плачет природа...» (с перепадающим снежком покрапывал дождь). Так начал небольшую речь кто-то из присутствующих... Когда гроб опускали на дно могилы, мы пели Свете тихий. Песчаный грунт, оттаявшие края могилы грозили обвалом. Несмотря на предупреждение, толпа рванулась к могиле, и горсти песку посыпались на гроб почившего. Скоро послышались глухие удары мерзлой земли о крышку гроба.

Мы продолжали петь, но пели не одни. «Граждане! - послышался голос, - смотрите! Смотрите!!!» Это кричал человек с поднятой кверху рукой. Нашим взорам представилась удивительная картина. Спустившись с небесной лазури необычайно низко, над самой могилой, делал круги жаворонок и пел свою звонкую песню. Да, мы пели не одни, нам как бы вторило творение Божие, хваля Бога, дивного в Своих избранниках.

—102

Скоро на месте упокоения старца вырос надмогильный холмик Водрузили большой белый крест с неугасимой лампадой и надписью: «Здесь покоится тело священноархимандрита Сергия - протоиерея Митрофана. Скончался 1948 г. 23 марта. Подвигом добрым подвизахся, течение соверших».

Не раз я видел многолюдные, торжественные похороны. В этой толпе всегда можно увидеть любопытных зевак, идущих за гробом не по нравственным, а по бытовым соображениям. Здесь же я вижу толпу людей, охваченных одним острым чувством скорби.

Я видел и слышал, как убивается мать у гроба своего сына. Не раз я слышал рыдания жены на могиле любимого мужа, все это понятно. Но когда такими слезами плачет толпа, оплакивая человека, не имевшего с ним родственной связи, это настолько трогательно, настолько непостижимо.

Почему они так его оплакивают? За что они так его любили? И здесь же, на могиле, я получил ответ на эти вопросы. Из многих причитаний, которые слышались здесь, на могиле, долетели и остались у меня в памяти: «Солнышко ты наше красное, зачем ты закатилось от нас, на кого ты нас оставил, желанненький ты наш, ты весь был Христовенький».

Для меня теперь стало понятно. Людей холодных и вообще далеких от всяких лирических, душевных переживаний он тронул тем, что был весь Христов. За это его полюбили.

Можно с уверенностью сказать:...он долго будет жить в памяти многих людей и в народных сказаниях, возможно, что эти сказания будут несколько легендами, но по существу они будут содержать правду о необыкновенном человеке, который всего себя посвятил Христу.

Я уверен, что не зарастет тропа к этой могилке. Сюда идут и пойдут люди - кто за благословением, кто с наболевшею душою, чтобы излить свою душу и выплакаться.

— 103 —

"Кресту Твоему поклоняемся Владыко..." Видение матушки Любови

21 октября 1949 года. Каждый вечер в последнее время я ходила ночевать в дом Валентины Ивановны, потому что она одна боялась ночевать. Утром 20 октября в семь часов я встала, и захотелось мне одной пойти на могилку батюшки отца Митрофана, взять благословение рубить капусту - всем уходить нельзя, не с кем оставить матушку Елисавету. Итак, я пошла одна и запела: Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и вдруг среди поля на полдороги к кладбищу я услышала пение детских голосов: Кресту Твоему... Оглядываюсь во все стороны, никого не вижу. Второй раз начали петь уже сильные голоса, необыкновенно стройно, красиво, одни начинают, другие подхватывают - опять никого не видно. Наконец, смотрю на небо и слышу, что это пение раздается оттуда. И третий раз запели то же. Вижу - небо широкими полосами покрыто: лиловые, красные, голубые, оранжевые, желтые, зеленые, розовые. Вдруг эти полосы раздвинулись, и я, грешная, своими глазами увидела Господа Вседержителя, Который сидел на Престоле с державой в руке, в ослепительном, как солнце, свете. На голове была корона, одежда - Царская, лик - строгий. Над головой Господа виден крест, большой, кровавый, с которого капала кровь на голову и стекала по лику Спасителя. Господь благословил как будто все село. С правой стороны стояла Пресвятая Богородица в белой одежде, на голове - голубое покрывало, в руках - золотистый омофор. С левой стороны стоял Иоанн Креститель в одежде из листьев, в руках держал тонкий золотой крест. Я упала и очень плакала, и говорила: «Господи, Матерь Божия, простите меня, великую грешницу, и мир весь простите, не дайте погибнуть!» Это видение кончилось, небо закрылось. Потом вновь эти полосы раздвинулись, и на небе явился святой Архистратиг Божий Михаил с мечом, и с ним множество святых Ангелов, больших и маленьких, и с шестью крыльями за плечами, которыми они взмахивали. Архистратиг Михаил поднял меч, с него посыпались искры, как звезды, и все с ним запели: Всемирную сла-

— 104 —

ву, от человек прозябшую... - и до конца. А над кладбищем эти звезды сыпались на кресты, крест батюшки был весь из звезд. Я плакала, и в этот момент ко мне подошла какая-то женщина, подняла меня и спросила, куда меня отвести, но я не могла говорить и только махнула рукой. Она поцеловала меня и ушла. Я же хотела идти сама, но не могла сдвинуться с места; хотела вернуть женщину, но язык отнялся. Собрав все силы, я пошла обратно к Валентине Ивановне и еле добрела. Валентина Ивановна открыла мне дверь и испугалась моего вида. Я вся дрожала. Она меня уложила и побежала за Зиной, но прибежали все - Валентина Ивановна, Зина и Мария. Я встала, и все мы пошли на кладбище. Когда мы дошли до места, где я видела видение, я упала, плакала. Со мной и все поклонились этому месту. Насилу я дошла на могилку батюшки, поклонилась ему и долго плакала. Когда пришли домой, я успокоилась и стала записывать все виденное, потому что говорить не могла. После этого видения мне приснился во сне отец Митрофан, и я ему рассказала все виденное и что теперь опять не могу есть и пить. Батюшка отвечал: «На Господа сами Ангелы не могут взирать без страха и трепета. Тем более - люди. Ты ведь не святая...»

ДАР ГОСПОДЕНЬ

Воспоминания о матушке Надежде

Книга жизни почти дочитана, Нарастая, грядет финал. Все, что мной на земле испытано, Благодарственный гимн вобрал. Славлю Творца и автора Потрясавших меня страниц, Не могу вспоминать их наскоро, Перед каждою падаю - ниц.

Александр Солодовников

Первого сентября 2003 года мы отметили двадцать первую годовщину перехода матушки Надежды из временной жизни в Жизнь Вечную. Помню ее в гробу, облаченную в монашеские черные ризы, с таким непривычно строгим, по-новому прекрасным, лицом. Это лицо являло глубину монашеской аскезы. Ее восковые прохладные пальцы, держащие крест, хотелось, вслед за Распятием, благоговейно целовать, прикладываясь к ним лбом с тем же чувством, с каким касаешься святых рук на иконах.

Появление матушки Надежды в нашем доме полностью ошеломило меня - ее поведение совершенно меняло мое заочное представление о монашествующих как о людях, заоблачно недоступных, постоянно пребывающих во внутреннем делании молитвы Иисусовой, для которых поэтому мелки и ничтожны обыденные заботы обыкновенных людей. Матушка поселилась у нас - как светлое солнышко, оно не переставало сиять, сострадать, снисходить, согревать всех живущих рядом и приходящих, каждого отдельно и - всех вместе. Думая о ней сегодня, вспоминаю слова святого Московского

— 106 —

старца Алексия Мечева: ...будьте солнышками. Согревайте окружающих вас, если не всех, то хотя бы тех, кого Господь поставил рядом.

Молитва матушки, которая ощутимо поддерживала нас каждый день, - была незримой. Матушка Надежда бывала и строга, но за этим стояли - такая любовь, такая надежда на твое изменение к лучшему, - что после серьезного выговора все ощущали яркий прилив сил, жажду немедленно исправляться. Глядя на матушкину безыскусственность, я повторяла строки любимого поэта:

О, Пречистая Дева Мария, Всем Печальница грешным Ты. Пошли мне не мудрость змия, Но - детский талант простоты.

В стареньком фланелевом халате, в неизменной - гладко белой ситцевой косынке, столь внимательная, светлая, готовая улыбкой и шуткой отозваться на любые грусть и уныние, она постоянно рассеивала всякую хмарь и неблагополучие любой христианской души. Легко, ненавязчиво говорила словами святых отцов, которые давным-давно стали ее собственными мыслями и мироощущением. Она была способна заставить нас смеяться от всей души. Это был блестящий, полностью безгрешный и целительный юмор. И, как безупречный юморист, сама, бывало, не улыбнется, тем самым увеличивая веселость слушателей. И лишь минуты спустя мы осознавали, что эти улыбки прогнали тягостное уныние - разрешили нелегкую ситуацию одного из пришедших к матушке за советом. И, оказывается, ничего серьезного в этом случае не было - одно бесовское наваждение, и с помощью Божией, его можно с радостью вменить - ни во что! Вскоре вся наша жизнь с матушкиным участием полностью изменилась - просветилась, облегчилась. Самый воздух просветлел - словно проветрили после зимы и промыли стекла - будто в доме прибавилось окон.

Кажется, этот светлый, милый, всем (от мала до велика) доступный человек - до сих пор витает среди нас. Она была

— 107 —

столь простой, что мы нередко забывали, кто перед нами. Сердце каждого приходящего льнуло к ней, как к родной матери, неизменно получая утешение, помощь, разрешение запутанных проблем. Люди уходили от нее с чувством явного облегчения. Прояснились самые грустные лица.

И вот теперь она лежала в гробу, впервые на наших глазах облаченная в монашеское одеяние. И мы все с трепетом видели, каким глубоким, значительным стало это лицо, будто проступила на нем матушкина сокровенная суть, которую она старательно таила за своим простодушием и доступностью. Перед нами лежала истовая монахиня с новыми чертами, отразившими глубокую духовную красоту и мудрость. Дивно проявленная, заложенная в каждом из нас, без исключения, -икона человека -по образу и подобию Божию.

Любимая матушка, прости меня, никчемную, благослови написать простые слова о тебе, потому что ты была - сама безыскусственность. Образец человека, который абсолютно ничего о себе не мнил, ничем значительным себя не считал и потому, Благодатию Божией, стал так чист и светел. Нам всем постоянно хотелось быть подле нее, все души рядом с ней распускались, открывали свою потаенную глубину - и самые скромные цветы неожиданно хорошеют, когда их согревает солнышко. Неповторимое утешение наполняло наш дом в те месяцы (около года), когда в нем молилась и улыбалась матушка. Наполненность этих дней была столь велика, что, казалось, это счастье продлится долгое время. Подобное бывает по отношению к человеку, которого принимаешь всем сердцем, никогда от него не устаешь и хочешь видеть - всегда. Эти месяцы открыли новую главу нашей с мамой жизни.

Мы получили предложение принять в свой дом матушку 13 октября 1982 года, после всенощной на Покров Божией Матери. Раба Божия Наталья*, у которой прежде жила матуш-

* Внучка протоиерея Квинтилиана - последнего духовника архимандрита Сергия (Сребрянского).

—108 —

ка, после раковой операции не могла больше ухаживать за монахиней Надеждой. И родственницы матушки, одна из них была профессором забытой мною отрасли медицины, положили ее в больницу МПС, предполагая, что здесь она мирно закончит свои дни. Бесконечно благодарим Господа! Если бы ее родные были другими людьми - многие из нас были бы лишены счастья общения с редким человеком. Великим снисхождением Божиим стала для нас, самых недостойных, встреча с монахиней Марфо-Мариинской Обители.

Никогда не забуду, с каким трепетом я переступила порог палаты на двоих. На больничной кровати, справа у окна, в белых простынях лежала сухенькая матушка. Подобного взгляда я еще не встречала. Этот взгляд был обращен не вовне, а глубоко-глубоко - внутрь. Вся палата была столь напоена молитвой, что хотелось ходить бесшумно и говорить тихим голосом, из страха потревожить эту почти храмовую атмосферу.

На второй кровати сидела женщина. Ее шея была шире и длиннее обычной, наверное, в два раза и напоминала изогнувшуюся часть удава; голова - гораздо меньше стандартной. Но разительнее, чем это невиданное мною уродство, -был ее взгляд. Из своего угла она смотрела на матушку светящимися глазами - как могла бы смотреть преданная собака, привычная к побоям, - на божество. Монахиня общалась с нею ласково и очень просто, как с самым обыкновенным человеком, к чему несчастная была, по-видимому, полностью не приучена.

Я умоляла матушку Надежду не отказываться переехать жить к нам. «Нет. Это невозможно, - тихо отвечала она. - Кому я могу быть нужна...» Это говорилось не для красного слова. Матушка восприняла эту неправдоподобную ситуацию -как должное. Она согласилась принять ее. На меня смотрели глубоко спокойные глаза человека, который не считает, что достоин лучшего. Святое, неизвестное мне состояние души. (Месяцы спустя, матушка ответила на вопрос о смирении памятной фразой: «Смирение - это осознание того, что ты

—109

достоин любого - человеческого и бесовского - наведения»). Я говорила с ней, и меня душили слезы... Уходя, все оглядывалась на матушку, которой, как живому Ангелу, я не осмелилась поцеловать руку. Поклонилась второй женщине, прежде чем закрыть за собой дверь, - с мыслью, что, Милостью Божией, за свои страдания она удостоилась попасть под крыла Марфо-Мариинской Обители. Надеюсь, она уже не в здешнем мире, молитвами матушки, - насельница Небесной Обители, где нет ни печали, ни болезни, ни уродства - как и любой другой скорби человеческой. На улице было заметно темнее, чем в покинутой палате, хотя в ней еще не включили электрический свет... Через несколько дней знакомый священник, иерей М., привез в наш дом монахиню Надежду.

Принимая благословение батюшки с земным поклоном (происходящее было столь велико, что совершенно безотчетно мы с мамой упали ниц), краем глаза я с потрясением увидела, как неожиданно - не по-мирски - по-монашески моя мама падает на колени рядом со мной. В жизни не видела такой кроткой красоты в маминых поклонах. Иерей вдруг покрыл нас обеих краем священнической ризы: «Теперь здесь у вас - маленькая обитель».

Матушка пришла к нам из больничного затвора с истертой кожаной сумкой, в которой было несколько вещей. Евангелие дореволюционного издания с хрупкими пожелтевшими страницами, столь же старый от пользования молитвослов, житие святой Иулиании Лазаревской, бывшие когда-то черными, истертые до серой ниточной основы, четки (по сей день храню их, как святыню), и множество маленьких бумажных кулечков, набитых таблетками от давления. У матушки было постоянно повышенное давление, от головокружения ее буквально качало на ходу, но уговорить ее принять лекарство - было невозможно. Если посещавшие спрашивали о ее здоровье, ответ был неизменным: «У меня одна болезнь - лень, никак от нее не поправлюсь». Ни разу, и в дни и часы перед смертью, - матушка никому не сказала, что ей больно или

— ПО —

Матушка Надежда

плохо. Каждый, кто со вниманием читал ее рукописи, мог обратить внимание на одну особенность: сквозь невзгоды, болезни, сменяющие друг друга испытания, побеждая их, - звучит непрестанное благодарение Богу. Матушка обладала редким видением. Она считала, что Бог делает - все наивозможное - для нашего спасения, хотя мы не всегда умеем это сразу заметить, - поэтому нам не на что роптать. В тяжелых условиях ссылки на всех страницах звучит: «Мы жили прекрасно». Глубокое благодарение сопровождает жизнь каждой чуткой верующей души. Ибо она опытно познала, что все нелегкое, - данное Богом, принесет нам великое, хотя и не сразу понятное нам, - б л а г о. Так сквозит в ночной мгле скорбей таинственный рассвет - обещание близости лучезарного утра: нашей встречи с Господом - лицом к лицу.

Люди, которые перепечатывали на старенькой печатной машинке матушкины рукописи, с изумлением говорили, что казалось, в их доме летали Ангелы Божий. И они перевели рукописные страницы в машинописные на редкость легко и быстро.

—111 —

Любой цветок невыразимо прекрасен, как выражение нежности Творца к людям. Из всех созданий Божиих человек - наиболее невыразим. Бог приоткрывает Себя - в цветах, детях, но более всего - в Своих святых. Матушка была Божи-им цветком, который каким-то чудом задержался на земле, хотя на самом деле принадлежал - нездешнему Саду.

В летние дни она с детским чувством, подобного я ни в ком не встречала, восхищалась скромными цветами под окнами нашего дома. В разные месяцы это были: нарциссы и незабудки, разноцветные тюльпаны, ромашки и флоксы. Радуясь ее святому восторгу (она любовалась цветами каждый день - как в первый раз), я понимала, что она видит их иными, чем способны разглядеть мы. И вспоминала матушку Любовь, которая однажды пением псалма восхваляла Господа, срывая и целуя полевые цветы. И ей явился на фоне закатного солнца стоящий на облаках в белых ризах Христос - и благословил ее. И вдруг обыкновенное поле стало благоуханным лугом - цветов небесных. По-видимому, здесь сокрыта одна из главных тайн жизни. Бог благословляет - любящую и благодарящую Его душу. В этот миг совершается чудо, и обыденная жизнь -цветет неземной красотой. Недаром «Евхаристия» в переводе с греческого означает - «б л а-г о д а р е н и е». В момент наивысшего благодарения - совершается величайшее на земле чудо - святое пресуществление хлеба и вина - в Пречистые Тело и Кровь Христовы. Вот, оказывается, почему светились радостью все праведники среди своих скорбей - Бог открыл им тайну Благодарения. Именно этого не хватает для счастья всем нам - стараться отвечать всем сердцем, своей немощной Любовью-на Любовь Творца. Богу, наверное, совершенно неважно, как Его создание проявляет свою Любовь, лишь бы она была - искренна. И возможно, ребенок, с упоением рисующий Церковь, также дорог Ему, как взрослый, возводящий ее из камня. Ибо Сам Он из недр Своего существа каждый день изливает на всех нас -океан Любви, равно - в великом и самом

— 112 —

незаметном проявлении бытия. Океан заливает и обнимает - всех и вся. И без этого Света Любви, который есть -основа жизни, не выжили бы ни былинки, ни люди, ни звезды - ни одного дня. Если оскудеет число людей, способных всем существом стремиться к Божией Истине (Блаженны алчущие и жаждущие правды), искать и приобщаться этой Любви, умножать ее в себе - и вновь с благодарением раздаривать другим, - существование земли, по-видимому, потеряет смысл. Таких людей ищет Сам Бог. Многие ставят целью своего существования накопление всяческих знаний, полезных и вредных навыков, нередко просто мертвой информации. Но на самом деле - для Бога и человечества настоящую ценность являют люди, накопившие, аккумулировавшие в себе, своей чистой, беспорочной жизнью, - Свет Божественной Любви, ставшие источником этого Света - для других. Недаром святые и все христиане призваны быть соработниками Б о г а в великом труде Милосердия, которым соткан весь этот мир. И причащаясь Святых Христовых Тайн, мы причащаемся Любви Христовой - в самой великой степени. Приближаться Богу значит учиться Любить любого так, как Любит Христос.

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а Любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею Любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а Любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь - долготерпит, милосердствует, Любовь не завидует, Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все - переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет

8 Золотой снятыми свет

— 113 —

совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: Вера, Надежда, Любовь; но Любовь из НИХ больше (1 Кор. гл.13).

Главное завещание Христа перед Своей Голгофой - всем людям - запечатлели тысячи Его икон. На каждой Он держит Евангелие, открытое на основной для Его сердца строке: Заповедь новую даю вам: да любите друг друга, якожеАз воз-любих вы, да и вы - любите... И продолжением этих вечных слов - звучит заповедь Божия, подаренная в Раю матушке Любови Преподобным Онуфрием перед вратами Небесной Мар-фо-Мариинской Обители: Люби всех - равно.

Ничем и никогда мы не сможем отблагодарить Бога за то, что видели своими глазами человека, который осуществил в своей жизни эти главные и наиважнейшие заповеди. Ибо все другие добродетели - лишь ступени, приближающие нас к добродетели главной. И если не к ней ведут нас наши «добрые дела», - то стоит задуматься - идем ли мы - ко Христу? Ибо единственный смысл усилий всей христианской жизни-обрести смирение, которое одно приобщает нас Его Любви.

Матушка Надежда рассказывала нам, как молились в Обители. Кроме утренних и вечерних молитв, одна глава Евангелия и Апостола, хотя бы один псалом или одну «Славу» из Псалтири, обязательное житие дневного святого, кроме другого душеполезного чтения (сестры имели возможность пользоваться духовной библиотекой, которая была создана при Обители Елисаветой Феодоровной). Каждый день акафист: в среду Марфе и Марии, написанный сестрой Обители инокиней Серафимой с участием Великой Княгини Елисаве-ты. Среди немногочисленных матушкиных вещей (которые

— 114 —

вскоре пришли к нам от Наталии) сохранились две общие тетради с переписанными ее рукой выдержками из святых отцов, молитвами, стихами, акафистами... Среди них: Преподобному Онуфрию Великому, Преподобному Серафиму, святому мученику Иоанну Воину, Небесному покровителю Цесаревича Алексия (Он родился 12 августа), Преподобной Марии Египетской, святой равноапостольной Марии Магдалине... В отдельных тонких тетрадях были: благодарственный акафист после Святого Причащения, уникальный акафист Рождеству Христову и Воскресению. Последний матушка очень ценила, вспоминая, как многие годы пела его с Фросей. «Какой он легкий и радостный», - улыбалась она.

Матушка открыла для нас на новой глубине жития многих святых. Первым из них и любимейшим в Обители был Серафим Саровский. По сей день читаю акафист Преподобному, как мы читали его с матушкой, завершая каждый икос словами: Радуйся, Преподобие Серафиме, всея России чудотворце, - со всеми своими учениками: Серафимом Тяпочкиным, Серафимом Вырицким, Серафимом Звезджским, Серафимом Ро-узом... все дивеевские и русские святые, и все Новомученики Российские - во главе с Царственными мучениками.

До встречи с матушкой я уже побывала в Дивееве в 1980 году. У архимандрита Серафима Тяпочкина, удивительного ученика Преподобного Серафима, я имела счастье быть в Ракитном в 1979 году, за два года до его святой кончины. Не забуду, с каким глубоким молитвенным вниманием матушка Надежда слушала мой рассказ об этой поездке. Владыку Серафима Звездинского я узнала благодаря матушке. В начале 90-х годов Зоя Крахмальникова издавала сборник «Надежда» - маленький, карманного формата, в мягком желтом переплете. Из одной такой книжечки матушка читала нам с мамой рассказ епископа Серафима Звездинского о своем постриге. У матушки были исключительные способности художественного чтения. Она проникалась текстом до глубины души. И ее собственное потрясение от прочитанного переливалось в

8*

— 115

слушателей*. Сколько бы раз я не возвращалась к этому уникальному повествованию Владыки Серафима, оно по-прежнему поражает. Тончайшие нюансы переживаний человека, оставляющего мир, описание всевозможных вражиих нападений на душу, которая терпит, изнемогает, отчаивается и, помощью Божией, - мужается вновь. И все же наибольшее из понятого и прочувствованного я получила именно тогда -при чтении матушки. Возвращаясь сегодня к текстам, которые мы переживали вместе, перечитывая письма к духовным детям из ссылки теперь уже священномученика Серафима, мне кажется, я вновь слышу голос и интонации матушки, вновь с волнением участвую в жизни ее души.

Письмо Епископа Серафима (Звездинского) своим чадам

Всем, всем моим о Христе Иисусе Господе нашем возлюбленным чадам, их же имена в сердце моем ношу, мир, благодать и Божие благословение.

Свершаю длинный и долгий путь с пересадками, утомительными стоянками. Но весь этот путь от Меленков до Москвы, от Москвы до Алма-Аты, от Алма-Аты до Уральска, предстоящий от Уральска до Гурьева на Каспийском море, есть путь дивный и незабвенный. Кратко сказать, что это есть путь чудес от чтения 150 «Богородице, Дево, радуйся!» Порою думается, что Господь нарочито и по-

* Домашнее чтение Святого Писания, святых отцов, житий... Старинный обычай русской семьи, который украден у современного человека с помощью СМИ. На днях мне подарили фотографию: двое за столом, а на экране выключенного телевизора - проявившееся изображение -бес. Всем понятно, кто сегодня вещает с экранов. Хуже того, и через безобидную информацию, используя 25 и 36, - не воспринимаемый зрительно - кадр, - сегодня можно внедрить самую убийственную информацию - в подсознание доверчивого зрителя. Телевизор - давно средство массового зомбирования в интересах тех, кто хочет сделать всех людей в подобие себе - врагами Христа. Присутствие телевизора в православном доме допустимо лишь для просмотра православных фильмов.

— 116 —

слал меня этим путем, чтобы воочию показать мне, сколь сильна пред Ним молитва Пречистой Его Матери и сколь действенно приносимое Ей с верою Архангельское приветствие «Богородице, Дево, радуйся!» Верую и исповедую, яко аз познах, как никогда еще, на совершаемом мною сейчас пути все тепло, всю защиту, весь покров чудного приветствия сего «Богородице, Дево, радуйся!» Это воззвание в самых непроходимых местах пролагало мне углаженную дорогу с верными моими спутниками, в безвыходных обстоятельствах давало выход, располагало нерасположенных ко мне, злые сердца неоднократно умягчало, а несмяг-чавшиеся и обжигало, и посрамляло. Яко изчезати им, яко дым. Архангельское приветствие «Богородице, Дево, радуйся!» при полной беспомощности вдруг подавало неожиданную помощь и, притом, с такой стороны, откуда и невозможно было никак ее ожидать, не говоря уже о внутреннем мире среди бурь, о внутреннем устроении при окружающем неустройстве. От сего приветствия Архангельского, праведно движимый гнев Божий оно от главы нашей отстраняет и самый приговор Судии-Сердцеведца отменяет. О, великое дерзновение! О, страшное заступление! Из огня страстей изымает, со дна падения горе к небесам восхищает. Ограждайте же себя чаще и усерднее, деточки мои милые, сею стеною нерушимою, оградою сею неразоримою «Богородице, Дево, радуйся!» С сею молитвою никак не погибнем, в огне не сгорим, в море не потонем. Если же сатана, ненавидящий нас, и запнет нас на пути нашем и сшибет нас, то и тогда, Архангельское приветствие воссылая, воспрянем, восстанем добре, затемненные просветлимся, больные душой исцелимся, загрязненные грехом очистимся и убедимся, яко снег чистотою «высшей небес и чистейшей светлостей солнечных». Мертвые, убитые страсть-ми, воскреснем, оживем и в восторге духа возопием: Христос Воскресе! Воистину Воскресе!

Владыка Серафим поправлял своих духовных чад, нередко воспринимавших пророчество Преподобного Серафима о Канавке, которую не перейдет антихрист, - буквально. Владыка пояснял, что Преподобный имел в виду другое: если вы

—117 —

ежедневно, со вниманием и благоговением в сердце, будете совершать Богородичное правило, - то Матерь Божия защитит сердце такого человека - непроницаемой оградой, н е-рушимой стеной. В такое сердце-не проникнет антихрист.

ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРАФИМ Моя первая поездка в Дивеево