Видение сестры Ефросинии 2 page

Матушка Любовь (Евфросиния)

днем. Я очень беспокоилась, пошла к митрополиту Трифону (батюшка наш был выслан). Он велел дать ей просфоры и святой воды, но она не могла есть и пить - ничего не чувствовала. Ее показали профессору Снегиреву. Он сказал: «Нам нечего здесь делать. Это дано свыше. Только, когда она начнет есть, то надо очень осторожно и понемногу, а то может умереть». Во все время неядения - 37 суток, в которые она также и не пила -она работала, носила тяжести из Семеновки, ездила одна с телегой за хлебом для Обители, пела в хоре - голос не ослабел. Отец Вениамин часто ее причащал. Иногда я заставала ее одну в больничной церкви за молитвой. Она так молилась, что не видела и не слышала ничего вокруг, лицо - особенное, одухотворенное. Под день святителя Николая она видела во сне преподобного Онуфрия, который дал ей большую просфору с печатью Рождества Христова, печать вся сияющая, и сказал: «В день Рождества ты получишь земную радость».

За несколько дней до Рождества Фрося видела сон: в соборе Обители служит Святейший Патриарх Тихон и много духо-

4*

— 51 —

венства. Храм переполнен, и Фрося никак не может пробраться на клирос. Вдруг она видит: Царские врата открылись, на престоле в яслях лежит Младенец. Он встал и подошел к Царским вратам, казался лет двух, в руках держал большой пучок веточек, наверху каждой - звезда блестящая. Патриарх подошел к Нему первым и принял от Господа веточку. За ним стали подходить духовенство, певчие и народ. Фрося же никак не могла подойти. Вдруг, пробираясь через толпу народа, идет епископ Антонин, обновленец. Одежда на нем разодрана и обрызгана грязью, и когда он подошел к алтарю, Царские врата закрылись, Младенец ушел. Антонин стал просить Патриарха, который ответил, что ничего не может для него сделать. Тогда он, подойдя к Фросе, говорит: «Ну ты, постница, попроси для меня ветку!» - а Фрося ответила: «Я и сама не получила». После службы все стали выходить из собора в сад. Там стояли накрытые скатертью длинные столы, на которых были разложены порции: булочка, рыба и рис. У стола Фрося увидела преподобного Онуфрия. Он позвал ее и дал корзиночку из живых роз, а в ней лежат булочка, рыба и рис, и сказал: «Говори: в день Рождества я получу земную радость». Она отвечает: «Я не могу, заикаюсь».— «Тогда пропой».

Она пропела эти слова и проснулась. Святой Патриарх Тихон вызывал ее и просил рассказать свои сны. Когда она рассказала последний сон, Святейший говорит келейнику: «Ну, Иаков, мне надо готовиться к смерти». И действительно, он умер 25 марта, хоронили его в Вербное воскресенье. И когда за всенощной все стояли с зажженными свечами, эта картина напоминала сон - веточки со звездочками.

Настал день Рождества Христова. Служба была в соборе, Фрося пела. И после «Тебе поем» Фрося почувствовала запах печеного хлеба и сразу захотела есть. Ей дали просфору, она съела, дали еще - и те съела. Ко мне подошла одна сестра и говорит: «Зина, Фрося есть захотела!» Я побежала в ризницу к отцу Вениамину, сказала ему об этом. Он велел следить, чтобы кормили ее очень осторожно, но она уже съела празднич-

— 52 —

ный обед. Ночью вставала и просила есть. Я ходила к сестре А., экономке, и та с радостью давала еду. Так продолжалось недели две.

Третьего июля 1925 года Фрося еще раз видела Матерь Бо-жию в голубом, со слезами на глазах, и на покрове слова: «Покайтесь, строго накажу!» После этого видения не пила и не ела 16 суток. Днем 19 июля она легла и уснула, а когда проснулась, очень захотела винограда, но достать его было невозможно. Я побежала к батюшке и сказала ему об этом. Батюшка дал ей изюма, она съела его, и скоро начала есть нормально.

Много с ней было случаев страшных, когда она ходила вечером в деревню. Однажды напали бандиты, тащили в разрушенный дом, но проезжали мужики деревенские и ее спасли. Потом по совету Фроси крестьяне заявили в милицию, прося разобрать это дело, и когда делом занялись, в доме нашли трупы убитых и кости. Другой раз два солдата вели ее в дом, стоящий в поле, тоже дом ужасный, но их нагнали крестьяне, и Фрося пошла с ними в деревню. Как-то паровозик на них налетел - ехали на лошадях с Дмитрием Григорьевичем, все отделались ушибами.

В 1926 году Матерь Божия строго наказала - выгнала из Обители. Вошли с автоматами наперевес, по одному в дверях каждой кельи: «Ничего лишнего не брать, одна смена белья». Не разрешили взять даже свою святыню. 5 (19) февраля (в день Божией Матери «Взыскание погибших») ворота раскрылись, и все с узелками и сумочками вышли. Настоятельницу и нас, 18 человек, выслали в Киргизский край, ехали свободно, вагон отдельный.

10 февраля были в городе Кзыл-Орда, в день ангела Валентины Сергеевны, настоятельницы. Она угостила нас на вокзале плюшками из буфета. Одна добрая женщина взяла к себе в дом Валентину Сергеевну и несколько сестер постарше и послабее. Фрося вдруг неожиданно заболела, поднялась высокая температура, и я почти ночью побежала искать диспансер - там был знакомый по Москве врач. Куда бегу - не знаю,

— 53 —

встречные не понимают. Врача я нашла и привезла на извозчике. Доктор, осмотрев ее, сказал, что это нервное состояние и завтра будет здорова. Действительно, на другой день она встала.

Нам в городе сказали, что оставят в Кзыл-Орда и мы будем работать, как в Москве, но на другой день объявили, что разошлют нас в пять городов, и велели решить, кто с кем хочет поехать. Мы выбрали, но нас всех разъединили и разместили по-своему. И вот настал день отъезда. Мы с Фросей прощались на магометанском кладбище с горькими слезами. Она уезжала в четыре часа в Туркестан, а я в два часа ночи в Каза-линск с Валентиной Сергеевной, регентом и медсестрами. Незадолго до разорения Обители преподобный Онуфрий во сне сказал Фросе: «Я вас временно разлучу, а потом опять будете вместе>>.

Мы еще стояли на площадке вагона, когда поезд тронулся, я на ходу спрыгнула, и когда бежала за поездом, то видела, как Фрося упала без чувств. Ее поднял киргиз и внес в вагон. Позже она написала мне, что когда они приехали на место, ей во сне явился преподобный Онуфрий и сказал: «Маловерная, я же тебе сказал, что разлучу временно, а сейчас даю вам для спасения души - тебе - рабу Марию, а Зине - рабу Божию Валентину (настоятельницу)». В Туркестане Фрося сняла комнату за 10 рублей, с ней были сестры Мария Алексеевна и Мария Воинова. Надо было искать работу, денег не было. Она начала с торговли: купила семечек и продавала по пять копеек стакан. Ссыльных жалели, и ей, бывало, и 10, и 15 копеек заплатят. На это она жила и содержала сестру Марию Алексеевну, а Мария Воинова поступила в больницу сестрой и жила отдельно. Фрося брала стирку на врачей, в аптеке мыла посуду, летом в городском саду пела украинские песни своим чудным басом, собирая много людей.

Зарабатывая тяжелым трудом, она еще и мне посылала деньги. Один раз прислала сорок рублей в письме - по три и по пять рублей. У меня на почте хотели конфисковать, но за-

— 54 —

ведующий отдал. Другой раз прислала всем нам четыре метра ситца на платья. Я ее очень просила ничего никогда не посылать - я работала, и сестры тоже. Мы им посылали копченых усачей. Меня через год освободили, и я ездила к ней повидаться, но побыла всего два дня - меня вызвала Валентина Сергеевна, и я должна была уехать. Валентине Сергеевне врач давал справку не являться на ежедневную регистрацию.

В 1929 году всех нас освободили. Валентина Сергеевна решила ехать в Ростов и написала Фросе, чтобы тоже собиралась. А Фрося ответила Валентине Сергеевне письмом, в котором просила ее не ехать в Россию, а к ним в Туркестан. Валентина Сергеевна даже рассердилась на нее, и все-таки поехали все в Ростов. В Ростове нашли квартиру, и съехалось нас шесть человек: Валентина Сергеевна, Фрося, Н.М., К.Ф., я и М.А. Но недолго пришлось пожить нам вместе: родина нас неприветливо встретила. Пришел к нам один человек и сказал, чтобы мы скорее уезжали обратно, потому что в России нам жить не дадут, а разошлют по разным местам. Нам выдали чистые паспорта, выписали союзные книжки (позже их отобрали). Так по совету архиепископа Варлаама, который в это время был в Ростове, Фрося и М.А. уехали в Туркестан, К.Ф. - в Казань, Н.М. - в Пермь, а Валентина Сергеевна и я остались пока в Ростове на зиму.

Весной, по совету того же владыки, мы с Валентиной Сергеевной уехали в Туркестан. В Туркестане Фрося и Мария Алексеевна шили одеяла. Я поступила бухгалтером в Прод-снаб. В это время стало все больше приезжать ссыльных. Мы познакомились с одной семьей: муж - бухгалтер, жена, две дочери. AM. часто приходила к нам помогать стегать одеяла. Потом Фрося открыла ларек и торговала мороженым. Жили безбедно. Узбеки к нам относились очень хорошо, а ко мне -начальство.

Так прожили два года, и Валентина Сергеевна стала плохо себя чувствовать, все больше слабеть, и 19 июля 1931 года в субботу после всенощной скончалась. В четверг у Валенти-

— 55 —

ны Сергеевны было видение: преподобный Серафим велел ей подняться в гору. После этого все спрашивала, когда суббота и всенощная, и после всенощной - скончалась. В ночь после похорон вдова Саша (она несла гроб в жару три километра и никому не уступала) увидела во сне Валентину Сергеевну в саду в белом. Она дала ей большую просфору и сказала: «Это твоим детям». И Саша поехала за мукой и привезла много. В церковь гроб Валентины Сергеевны несли на руках ссыльные священники и монахи. Мы стояли с нею всю ночь. Похоронили мы ее за городом на кладбище, при церкви Покрова.

Фрося видела ее во сне в девятый, двадцатый и сороковой день. Сон на девятый день: шла веселая, с Ангелом, обернулась к нам, благословила и сказала: «Зина, не плачь обо мне, мне хорошо». Двадцатый день: мы все четверо в каком-то большом храме, вдруг из дверей храма вышла Валентина Сергеевна с образом Спасителя чудной красоты и дала его нам. Мы говорили, чтобы она оставила его себе - такой драгоценный, а она ответила: «Мы всегда с Живым, а это вам».

На двадцать пятый день: мы не знали, в каком храме заказывать обедню на сороковой день. Утром рано (мы еще не вставали) стучит в окно бывшая квартирная хозяйка Валентины Сергеевны, Прасковья Васильевна, и говорит: «Сестры, я сейчас видела во сне Валентину Сергеевну, она сказала мне, что в сороковой день будет служба в кладбищенской церкви и чтобы я пела вторым голосом и стояла бы с И.С.» (И.С. был телеграфист, и неизвестно, будет ли он свободен), но так и вышло: мы пели обедню в этой церкви, и Прасковья Васильевна пела вдвоем с И.С.

Тридцать восьмой день: будто бы к нам пришли преподобный Серафим и Симеон Верхотурский, Фрося угощала их и говорила: «А у нас умерла наша матушка». А они отвечают: «Нет, она жива. Хотите ее видеть - пойдите по той дорожке (они указали в окно песчаную узкую дорожку), только идите прямо, никуда не сворачивая, и ее увидите». Сказав это, они ушли. В сороковой день: во сне собираемся идти к Валентине Сергеевне. Вы-

— 56 —

шли на дорожку, которую указали преподобный Серафим и преподобный Симеон. Долго шли прямо, потом дошли до места, где было три дороги: прямо, направо и налево, но пошли прямо. Наконец увидели ворота, белые, мраморные, на них золотыми буквами были написаны девять Заповедей Блаженства. Фрося постучала, и ворота открыл преподобный Серафим: «А, пришли. Постойте здесь, сейчас увидите рабу Божию Валентину». Мы вошли в ворота, но дальше он нам идти не велел. Кругом виднелось много разных Обителей, чудный сад, воздух благоухал от цветов необыкновенной красоты. Из одной блистающей Обители вышел Патриарх Тихон, весь сияющий, в золотом облачении. Он нас благословил. Потом мы увидели преподобного Онуфрия, который сказал: «Вы пришли к вашей матушке? Сейчас ее увидите. Смотрите, какая здесь красота! И вы можете сюда прийти, если будете жить, как я говорил. Храните друг друга», - благословил нас и ушел. В это время из Обители, обвитой виноградом, вышла наша матушка Валентина Сергеевна. Она была такая молодая, красивая, одета в белую нашу форму, на ногах сандалии, в руках держала голубенькую книжечку. Мы упали к ее ногам, они были розовые и теплые. Она нас благословила и сказала: «У нас скоро начнется служба и надо спешить. Когда я умерла, Ангел привел меня на поклонение к Господу. Я видела много страшного, но меня ничего не коснулось, потому что я причастилась Святых Тайн. Господь благословил меня и сказал, чтобы меня отвели в Обитель Марфы и Марии. Зина, мне очень здесь хорошо, я благодарю Господа. А вы будете жить неплохо в Москве, но недолго. Хорошее время еще будет, но на короткий срок. Мать Фамарь в ссылке страдает, она скоро к нам придет, а вам напишет». Вдруг из обители прибежали дети в розовых, голубых и белых платьях. Они сказали, что служба началась. Мы спросили: «А Матушку Великую можно нам увидеть?» Валентина Сергеевна ответила: «О, где Матушка Великая находится... Ее нельзя увидеть». Валентина Сергеевна благословила нас еще раз и быстро ушла в Обитель. К нам подошел преподобный Серафим и сказал: «Ну что, повидались

— 57

со своей матушкой? Теперь идите домой». Мы вышли из ворот и пошли опять по той же дорожке.

Вскоре Валентина Сергеевна явилась во сне Фросе и сказала: «К вам придут неприятные люди, но вы не беспокойтесь. Все обойдется». Действительно, приехали и хотели выселить нас (дом нужен был под учреждение), но за нас вступились видные люди, и мы остались на месте.

После смерти Валентины Сергеевны ссыльных стало прибывать все больше, и труды Фроси умножились. Вспоминаю приезд Владыки Варлаама: все расположились в саду. Фрося хлопотала с обедом. С Владыкой приехало шестьдесят монахинь. Продукты ей принесли соседи - жены сотрудников ГПУ и следователей. Владыку мы оставили у себя, а остальных Фрося разместила по квартирам. Узбеки к себе брали: дома у них большие, глиняные. Всех прибывающих ссыльных ГПУ посылало так «Идите в трудовую контору Журило (фамилия Фроси), она вас устроит». Она и устраивала на работы в квартиры. Владыку мы с радостью уютно поселили в комнате Валентины Сергеевны, но его должны были отправить в другой район, за 120 километров на верблюдах, по очень опасной узкой дороге, и были случаи, когда верблюд оступался и летел в пропасть. Фрося, по просьбе Владыки, побежала в ГПУ просить оставить его. У нас хороший начальник был в командировке, а заместитель неприятный, и он отказал. Владыка был до слез огорчен. Вечером он беседовал с нами. Мы плакали, и когда Фрося разорвала пополам свой носовой платок и дала мне вытирать слезы, Владыка сказал: «Первый раз вижу такой дележ имущества». Утром стали готовить Владыку к отъезду. Фрося достала удобную тележку, чтобы ехать другой, более безопасной дорогой. Собрали все необходимое: посуду, подушку Валентины Сергеевны, одеяла, простыни, наволочки, примус, уложили в тележку, посадили Владыку, а над головой раскрыли большой зонт. Дали письмо знакомому доктору, ссыльному из Ленинграда, и ссыльным монахиням-сестрам, чтобы хорошо приняли Владыку, и проводили его со слеза-

— 58 —

ми - так жаль было святого мученика. Мы надеялись, что там (он ехал в Судак) Владыке будет хорошо - место очень красивое, больница хорошо оборудована, врач, сестры - свои люди. Но конец был очень печальный. Владыку дорогой так обожгло солнцем, что, несмотря на все старания врача и сестер, его не удалось спасти, и он через неделю скончался.

Сколько ссыльных прошло через Фросю... Много было таких, у которых ничего не было: надо за них и квартиру оплатить, и одежду, и обувь достать, и питать. Конечно, своих средств было мало - только моя зарплата и их одеяла. Приходилось обращаться к добрым людям за помощью, они и помогали. И мебель находила: столы, стулья, кровати. Иногда ей попадало, но она не смущалась: всегда веселая, за все благодарит. В то время было тяжело с питанием: Фрося с трудом возила продовольствие, и часто его отбирали. Одна женщина привезла много картофеля, Фрося - к ней, попросила для ссыльных, та отказала. На другой день прибежала в слезах: «Сестрицы, я вам не дала картофеля, а у меня его весь из подвала вытащили».

Приехал в ссылку из Москвы тибетский врач-травник. Фрося стала расспрашивать, в чем он нуждается, а он отвечал, что ничего ему не надо - он с деньгами, свой повар у него. Квартиру ему сдал богатый бухгалтер-еврей, увешали ее коврами (они любят лечиться). Назвал себя «врач Хаджи-Мурат», а сам русский, православный. Пригласил он нас к себе на обед. За столом Фрося сказала ему, что я болею туберкулезом легких, каждую весну и осень кровью харкаю, а наш фельдшер удивляется, как это я живу, когда должна бы умереть. На это «Хаджи-Мурат» сказал: «Я тебя вылечу (он всех на «ты» звал), нужно выпить два литра лекарства. Один литр стоит 50 рублей». Я говорю:

- Такое дорогое лекарство я не могу купить.

- А я с тебя и не возьму.

Но я все равно отказалась. Тогда он сказал мне, что я грешу: Бог посылает врача, а я не принимаю. Так он заставил нас

— 59 —

согласиться и вылечил меня совершенно. Фросе обещал платить 50 рублей в месяц на нужды ссыльных, а к Пасхе дал сразу 200 рублей устроить им разговенье. Общаясь с ним, мы заметили, что он никогда не крестится. Я спросила его об этом, а он рассказал нам, что видел во сне, в пустыне старца в белой одежде и в необыкновенном свете, который его хвалил и сказал: «Одно в тебе плохо: ты крестишься. Не надо никогда креститься». Мы говорили, что это был дьявол и не надо его слушать, но он не захотел нам поверить. Очень было жаль его, потому что он был очень милосердный. Больных и бедных лечил бесплатно. К нему приезжали из разных городов. Бедных он кормил обедом, лекарства давал бесплатно и оплачивал им дорогу. Вылечил двух коммунистов, которых врачи местные нашли безнадежными, но больные потребовали пригласить Мурата в больницу, и он их вылечил. После этого врачи восстали против врача и выжили: его, бедного, угнали в другое место.

Сколько ни приезжало ссыльных, Фрося всех устраивала, дома бывала мало. Еще партия монахинь прибыла. Одна из них умерла от черной оспы. Одну, Августу, мы взяли к себе. Она заболела сыпняком. Мы вместе с ней спали, ели и не заразились. Доктор ужаснулся, думая, что мы заразились, взял ее в больницу. Когда она поправилась, опять у нас жила, пока Фрося не устроила ее с другой монахиней, Агафьей-Ангелиной, обе - духовные дочери Глинского старца отца Серафима. Они занимались рукодельем, шили, Августа вышивала очень хорошо. Около них поселился вновь прибывший старец иеромонах Макарий, духовник Глинского старца Серафима. Мы часто к ним ходили. В летние ночи молились в саду. Старец-монах стоит с воздетыми руками, освещен луной, а мы поем: «Иже крестом ограждаемы...» и другое.

Были и неприятные случаи. Одна монахиня сбежала, и Фросю вызвал в ГПУ новый начальник. Пришел милиционер, она взяла подушку и пошла. Я - вместе с ними. Если ее посадят, и я с ней. Фросю обвинили в том, что она помогла убежать монахине, но за нее заступилась жена прежнего началь-

— 60 —

ника, который хорошо нас знал. У них не было детей, и она очень просила Фросю помолиться, чтобы Бог дал им ребенка. У них родился мальчик. Так, благодаря этой женщине, Фросю отпустили.

Местные жители, узбеки, киргизы, очень хорошо относились к ссыльным и много помогали через Фросю: отдавали квартиры, на базаре дарили продукты. «Апа, (сестра) мулли есть?» - и священников пускали на квартиры. Мы их и лечили святой водой, давали, как лекарство, мысленно говорили: «Молитвами батюшки нашего, Господи, исцели!» - и помогало. Раз ночью прибежала узбечка: мальчик кричит, в ухе нарыв. Пошли, капнули в ухо, снаружи вытерли, и мальчик успокоился и уснул, а утром все прошло. Киргизы много болели от грязи: глаза у них красные, гноятся. Мы ватку смочим святой водой, вытрем ею глаза, и совершенно проходит. Один старый киргиз пришел - все лицо как в проказе, плачет и говорит: «Апа, дар барма (Сестра, лекарство есть?) Помоги!» Мы смоченной в святой воде ваткой вытерли лицо, на другой день пришел - лицо чистое. Больных стало приходить все больше. Мы испугались, что врачи узнают - упекут нас, и стали говорить всем, что лекарство кончилось. Так и избавились от пациентов.

В 1933 году умерла моя мама. Мне сообщили после сорока дней. Мы с Фросей поехали в Москву, побыли на могилке. Потом поехали к схиигумении Фамари на Пионерскую, которая вернулась из ссылки. Она нас просила на обратном пути в Туркестан завезти посылку митрополиту Кириллу, который от нас жил в двух часах езды поездом. Вернувшись домой, мы отправились к нему, передали посылочку, но так как обратного поезда не было, Владыка нас оставил ночевать. Уложил у монахини Евдокии, и сам укрыл нас своей рясой. Мы стали просить Владыку нас исповедать и причастить, но он, узнав, что мы Сергиевой церкви, отказал в исповеди. За вечерним чаем он спросил, почему заикается сестра Евфросиния. Она ответила, что стала заикаться после летаргического сна.

— 61

Владыка просил рассказать сон. Фрося поручила мне. Во время рассказа Владыка плакал, а вечером нас исповедал. Мы ему говорили, что идем, куда наш духовный отец Митрофан ведет. Владыка ответил: «Идите, идите за ним, я его знаю. Он великий человек». Утром Владыка нас причастил и приглашал еще приехать. Избушка его была очень маленькая, с перегородкой для кухни и матушки Евдокии. В комнате Владыки было два маленьких окошка, почти на земле. Утром куры клювами стучали в окно, и Владыка говорил: «Это мои прихожанки». Готовила матушка на керосинке, а керосин очень трудно было доставать. База керосиновая была здесь. Я работала в Туркестане от этой базы и просила своего директора-татарина разрешить им брать керосин с базы. Он разрешил отпускать им каждый месяц. Второй раз мы приехали к Владыке постом. Пели с ним канон: он и Фрося баском, а я уж чуть подпевала: «Господи, прежде даже до конца не погибнем, спаси нас...» Причастились, на другой день уехали.

Летом, ко дню преподобного Онуфрия, мы послали Владыке иконочку преподобного Онуфрия, которую написал нам ссыльный художник. Но в ответ через четыре дня получили печальное письмо от матушки Евдокии: Владыку увезли в новую ссылку в день преподобного Онуфрия, 12 июня, когда он получил иконочку.

Мы продолжали жить в Туркестане. Я работала и получала хорошую зарплату, обувь и материал, а дома шили одеяла, материально ни в чем не имели нужды. Ходили в храм в своей форме обительской, пели в хоре. У Фроси был чудный голос. Но вот церковь закрыли, и мы стали хлопотать с церковной старостой об открытии церкви. Ездили в Ташкент к архиепископу Борису, он принял нас очень хорошо и обещал помочь. Позже он писал нам, что мешает священник «красной» церкви. Старосту, женщину 60 лет, арестовали и расстреляли.

Фрося как-то приходит и дает мне открытку с видом парка и длинной дорожки с надписью: «Дорожка», и говорит: «Поедем в Москву». Так неожиданно мы с ней уехали в Москву в 1938 го-

— 62 —

ду. Наша сестра, оставшаяся в Туркестане, написала нам, чтобы мы постарались устроиться в Москве, но нас прописали только на один месяц, во время выборов, и больше не прописывали. И мы поехали в Харьков, где у Фроси было много родственников. Там тоже были выборы, и мы опять остались без прописки. В машинах увозили на работы, я ужасно волновалась и была в страхе. Ночью Фросе явился преподобный Онуфрий - упрекал меня в малодушии и сказал: «Ничего с вами не случится». Утром Фрося дала своей племяннице Настеньке, у которой мы остановились, наши паспорта, иконочку преподобного Онуфрия, и та пошла нас прописывать. Из милиции все уходили в слезах, но Настю начальник принял ласково и прописал нас на один месяц. А когда срок кончился, в продлении нам категорически отказали, и мы уехали в Москву, где жили без прописки то у родных, то у знакомых. Я очень переживала такое скитание, а Фрося все переносила благодушно. Наконец, знакомая нашей сестры М.М., жена покойного профессора Боборыкова, у которой была дача под Москвой, в Болшево (Северная железная дорога), решила нас там прописать. У них уже временно прописали завуча школы, строящейся на станции Тайнинская, и А.А. посоветовала поговорить с ним относительно работы.

27 июля мы с Фросей пошли ко всенощной Смоленской Божией Матери. Месяца три назад я видела во сне, что, поднявшись по лесенке, прикладываюсь к какой-то иконе Божией Матери, а батюшка, стоя внизу, говорит: «Это Одигитрия. Молись Ей, и Она устроит твою жизнь». 28 июля мы поехали в Болшево, были у директора школы, который принял нас на работу с радостью: меня - счетоводом, а Фросю - техническим работником, и сам прописал нас на постоянно. Школа строилась четырехэтажная, на 2000 учеников, 60 учителей, 8 технических работников. Директор был с кипучей энергией, любил детей, свое дело, затеи его были великие. Когда открыли школу, начал строительство парка, зимой в нем поставил огромную украшенную елку. При школе устроил каток, кино и весной - зверинец. В клетках сидели памирские белки, мед-

— 63 —

ведь, волк, лиса и шакал. В помощницы себе во всех делах взял Фросю - она везде с ним ездила, и в зоологический сад за зверями. И так как никто из школьных работников не соглашался их кормить и входить к ним в клетки, он сказал: «Ефросинья Никитична, у вас есть подход к людям и зверям, придется вам взяться за это дело» - и она согласилась. Медведь как увидит, что она идет кормить его, начинает прыгать по клетке. Она входит и говорит: «Миша, пойди, поработай, тогда поешь», - и он начинает катать бревнышко. Кончит, идет к ней, а она опять заставляет поработать. У клетки полно зрителей, ребят и взрослых, хохочут все. Наконец, она начинает его кормить. Когда надо что-нибудь достать, куда-то ехать, при любых затруднениях - елку привезти из лесничества, она идет и добьется. Лошадь трудно выпросить - другому не дадут, а ей можно. Начальник транспорта как-то пришел к директору и говорит: «Воронин, где ты достал такую колдунью? Не могу ей отказать и не дать лошадь!» Другие директору тоже говорили: «Слушай, Воронин, уступи нам свою работницу Журило», - а он, шутя, отвечал: «Только через мой труп возьмете». А как украшать школу, классы и коридоры - сидели мы с ним в кабинете до позднего вечера: какого цвета краски масляные в каждом классе, какие картины покупать, это он уж с Фросей ездил. Купили портреты писателей и художников в дорогих рамах. Средства он расходовал большие, ему не отказывали. В отпуск он нас не пускал четыре года, говорил: «Я дня не могу представить без Ефросиньи Никитичны!» Зато мы сами себе брали понедельник, он уж знал - придет в школу и скажет: «Сегодня понедельник, не придут».

В 1941—42 годах, когда немцы подходили к Москве, директор прибежал к нам, и говорит: «Ефросинья Никитична, собирайтесь! И Зинаида Александровна, и М.М. (с нами жила еще старая сестра М.М.) - и бежим отсюда. Мне нельзя оставаться, и жена моя поедет». А Фрося говорит: «Нет, Н.Г., мы никуда не поедем». Он рассердился и говорит: «Подумайте, я зай-

— 64 —

Матушка Надежда и матушка Любовь в Тайнинской

ду еще!» А Фрося куда-то ходила, очень ушибла ногу, легла и уснула. Проснувшись, позвала меня и говорит:

- Сейчас я во сне видела преподобного Онуфрия, он сказал: «Никуда отсюда не уходите, все останьтесь на своих местах, Господь всех сохранит». Вдруг приходит Н.Г. и говорит: «Ну что, надумали?» Фрося отвечает: «Нет, никуда не поедем. А куда ехать? Вас могут призвать в армию. Что нам тогда делать?» - «Сон вам, что ли, приснился?» - И ушел. Он с большой добротой к нам относился, часто заходил. У нас была хорошая комната, устроен святой уголок на тумбочке, святое Евангелие и другое. Он никогда ни слова не говорил против. Придет, когда свободен, скажет: «Я пришел отдохнуть. Есть у вас чаек покрепче? Я с удовольствием выпью. С женой опять поссорился. Вот, Ефросинья Никитична, я запер бы вас у нас в шкафу, когда ссоримся, а вы бы послушали и сказали, кто из нас прав». Так мы никуда и не поехали. Все учителя нашего общежития также остались и благополучно дожили до конца войны. Директор на другой день после сна Фроси пришел в военной форме. Его взяли в армию, но он скоро вернулся и

5 Золотой снятыми свет

— 65 —

решил уехать работать очень далеко, опять звал нас, но мы отказались. Он, как мы скоро узнали, умер от тропической лихорадки. Сначала молились за него, а потом перестали. Вдруг видим его во сне, и он говорит: «Зинаида Александровна, что же вы меня забыли?»

1946 год. Меня частично разбил паралич, и на медкомиссии мне дали вторую группу на два года. Я оставила работу и уехала к отцу Митрофану, так как он был в беспомощном состоянии, больной астмой. Его матушка с 1944 года была парализована. Фрося осталась работать в школе. Уволилась и приехала совсем во Владычню после смерти батюшки, в 1948 году. Она хотела доработать до пенсии, но батюшка явился ей во сне и строго сказал, чтобы она ехала ко мне. О пенсии же добавил, что мы будем на Небесном иждивении и у нас все будет. Так мы, три сестры Марфо-Мариинской Обители, стали жить вместе и ходить за матушкой. И здесь Фрося находила много дел милосердия. Люди узнали о ней и стали приходить за советом из разных деревень и из Калинина, чего я стала бояться. Батюшка недаром говорил мне при жизни: «Разлучил я тебя с Фросей. Можно бы взять ее сюда, но ведь она прогремит на всю Калининскую область, и мы - полетим».

Здесь после смерти батюшки Фрося стала часто видеть его во сне и наяву. У могилы сидел на скамеечке и благословлял (я его не видела). Он подробно рассказал о своей загробной жизни, нами руководил, как живой. Через матушку Любовь отвечал на все вопросы людей, которые приезжали к нам летом, и на могилке батюшки клали записки со своими просьбами, о которых матушка Любовь не знала, а увидев батюшку во сне, передавала ответы. Батюшка при жизни говорил нам и всем своим духовным детям: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете на мою могилку и скажете, что нужно, и, если я буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».