Глава восемьдесят третья. – Шрам останется, – сказал Винс

– Шрам останется, – сказал Винс.

– Только один? – спросил Мендес.

– Конкретно этот женщинам понравится, – сказал он, указывая на красную линию, которая прорезала щеку детектива. – А что касается тех, которых не видно…

Он многозначительно пожал плечами и сел на каменную скамейку рядом с Мендесом, положив руки на бедра.

Они сидели на улице, и никто из них не обращал внимания на холодный ночной воздух. Пахло лавандой и розмарином с ноткой океана, протянувшегося за холмами на западе. Но не порохом и смертью.

Репортеры наконец отбыли, после того как Диксон отказал им в интервью и послал куда подальше. То, что произошло в стенах офиса шерифа, могло бы стать сенсацией, но еще это была семейная трагедия, которой хватило на одну ночь.

Приехала «скорая». Мендес отказался ехать в больницу. Искупавшись в крови, мозгу и фрагментах кости, он решил, что из‑за царапины на щеке не стоит терять времени. Ведь он мог умереть с такой же вероятностью, как и Фрэнк Фарман.

– Не хочешь поделиться аптекой, которую таскаешь с собой? – поинтересовался он у Леоне.

Винс извлек бутылочку с лекарством и высыпал ему в руку несколько таблеток.

– Советую взять белую длинную, – сказал он. – Только если у тебя нет приступа, конечно. Тогда на твоем месте я бы взял розовую.

Мендес поднял бровь.

– Приступа?

– Пуля вошла вот здесь, – сказал Винс, указывая чуть пониже правой скулы, где на коже выделялся кусочек новой кожи размером чуть меньше монеты в десять центов. Люди редко замечают чужие шрамы. Усы, которые он отрастил с тех пор, как Мендес виделся с ним последний раз, привлекали внимание куда больше.

– Пуля?

– Мне что, опять вызывать «скорую»? – спросил Винс. – Ты за мной все повторяешь.

– Какая пуля?

– Если бы я успел ее разглядеть, – с сарказмом ответил он. – Поверни я голову – и у меня был бы такой же очаровательный «след от бритвы», как у тебя. Или искусственный глаз. Моей бывшей жене нравились пираты из романтических рассказов.

– Что случилось?

– Версия «Ридерз дайджест»: наркоман с дешевым двадцать вторым. Вот ведь беда с этими малокалиберными пистолетиками – то, что входит в жертву, не всегда выходит обратно.

– Ты разгуливаешь с головой, полной свинца? – изумленно воскликнул Мендес.

– Правда, это многое объясняет?

– Вообще‑то да.

– Официально я на больничном.

– Но почему ты ничего не говорил?

– Ну… потому что не хотел, чтобы кто‑то знал, – сказал Винс. – Можешь называть меня параноиком, но мне кажется, что люди воспринимают тебя по‑другому, когда знают, что у тебя в голове пуля.

– Ты должен был умереть.

– Ну да. Но не умер, – произнес он, и на его лице отразилась тень широкой белозубой улыбки. – Жизнь – это старая смешная собака. На нее нельзя надеяться, сынок.

Они ненадолго замолчали. Два полицейских джипа проехали мимо них и въехали на парковку позади здания. Очередная ночь в офисе шерифа. Шоу закончилось.

– И ты действительно собираешься уходить?

Винс кивнул.

– Если я не знал этого, когда приехал сюда, то теперь знаю. Сегодня я это понял. Не хочу кончить, как старина Фрэнк, сынок; служить вешалкой для формы, – сказал он. – Когда работа – это все. Когда живешь ею. Когда становишься ею. Я там был, ну и хватит. Люби свое дело. Не пойми меня превратно. Делай свою работу со страстью. Но не позволяй ей стать твоей единственной любовью.

– И что ты будешь делать?

– Может, преподавать, консультировать, искать новых агентов, как в старые добрые времена. Я хочу жениться и жить. А в конце дня хочу мягкое место, на которое можно положить свою изрешеченную пулями голову, а не дешевую подушку в «Холидей‑инн». Пора такому молодцу, как ты, вступать в игру, а мне – уходить на покой.

– Ты считаешь, я смогу работать в управлении психологического анализа поведения?

– Тебе придется попотеть на расследованиях, но, в общем, да. У тебя есть голова на плечах, Тони. Я бы хотел, чтобы ты подумал об этом.

– Подумаю.

– Переманиваешь моего лучшего детектива, Винс? – спросил Кэл Диксон, подходя и занимая последнее свободное место на скамейке. Как и Мендес, он принял душ и переоделся в раздевалке, сменив форму, запачканную кровью Фрэнка Фармана, на джинсы и свитер.

Винс раскинул руки.

– Что сказать? Я сукин сын. Я хочу, чтобы он использовал свои возможности по полной.

– Я закрою на это глаза, – произнес Диксон. – Ты сегодня спас мою задницу.

– Ты сам все сделал. Я только трепался. Монашки часто надирали мне задницу за излишнюю говорливость, – сказал Винс. Он подождал, пока его остроту оценят, и сменил тон. – Жаль, что так вышло с Фрэнком.

Диксон покачал головой.

– Ты думаешь, что знаешь человека…

– Ты знал, – сказал Винс. – Когда‑то. Люди меняются. Жизнь их меняет.

– Я просто не мог допустить, что он делал с этими женщинами все это.

– Фарман их не убивал.

Его собеседники с обоих концов скамейки повернули головы и изумленно воззрились на него:

– Что?

– Фарман убил свою жену. Но Не‑Вижу‑Зла – не он.

– Но все сходится, – возразил Мендес.

– Почти. Но не совсем.

– Но Винс, я видел, что он сделал со своей женой. Она выглядела так же, как другие…

– А почему бы нет? – спросил он. – Фрэнку были известны все детали.

– Хочешь сказать, он скопировал убийцу? – спросил Диксон.

– Вот моя версия истории Фрэнка Фармана, – начал Винс. – Прошлой ночью Фрэнк напился, взбесился, избил жену. Не впервой, но на сей раз он зашел слишком далеко, и она умерла. Однако Фрэнк – мужик смышленый, когда трезвеет поутру. Он понимает, что ему есть что терять. И соображает, что убийство жены можно свалить на нашего убийцу. Повесить на плохого парня. Все произошло по чистой случайности, и в другой раз он такого не сделает, так зачем отправляться в тюрьму?

Он не мог быть в тюрьме, он же Фрэнк Фарман, помощник шерифа. Еще четыре года – и он бы добрал до двадцати лет и получил бы кучу привилегий. Когда‑нибудь он должен же был стать шерифом, черт возьми. Он ради этого до боли в заднице трудился. И вот он имитирует нашего убийцу – заклеивает ей глаза и рот, зарезает. Она уже и так мертвая. Ей же не больно.

На этом этапе у него холодная голова. Он делает то, что должен. Бизнес, ничего личного. Он прикидывает, что, когда стемнеет, надо ее куда‑нибудь подбросить. Только вот день у Фрэнка – из кулька да в рогожку, хуже и хуже. Его сын пытается кого‑то убить, потом обвиняет его в убийстве его жены. Такого он не ожидал. Люди, которых он уважает больше всего – прежде всего вы, шериф, – и так глядят на него с опаской из‑за того штрафа, который он выписал Викерс, и из‑за происшествия с пальцем. Он может выдержать что угодно, но только не это: только не потерю имиджа. Имидж для него всё.

И он покатился к краю. Он по натуре не убийца, и его поступок давит на него. Он не может выдержать, когда люди думают, что он плохой коп, плохой отец. Он отправляется домой. Начинает пить. Потом ему наносит визит служба охраны детства, потому что накануне им позвонила Энн Наварре и сообщила о возможном насилии. Еще один гвоздь в гроб.

Теперь жизнь для Фрэнка кончена. Колеса сошли с рельс, и он не может остановить локомотив. В своей голове он все делал как надо – кроме убийства жены, – и он перекладывает вину на кого‑то другого.

– На меня, – сказал Диксон.

– На тебя, – подтвердил Винс. – Ты ведь должен был ему доверять. Ты должен был верить ему на слово. А ты отстранил его от расследования. И вот тогда все пошло наперекосяк. Значит, это твоя вина. Вот и все дела.

Диксон посмотрел на него.

– Как у тебя все это помещается в голове?

– Все это и пуля в придачу, – добавил Мендес.

– Фрэнк не был чудовищем, – сказал Винс. – Он был очень раним и не устоял под напором. Все легко и просто. И спорю, что смогу это доказать, – добавил он, вставая. – Куда ты отослал тело миссис Фарман?

Тела обоих Фарманов отвезли в морг Оррисона. Винс мог поспорить, что в комнате для бальзамирования не было более странной парочки.

Тело Шэрон Фарман было открыто, и Винс не мигая смотрел на насилие, которое было совершено над ней до и после смерти.

– Мне нужно посмотреть только на резаные раны, – сказал Винс. – На размещение ран, длину, глубину, на то, как выглядят края.

Он принес с собой полароидные снимки со вскрытия тела Лизы Уорвик, рисунок с ранами Лизы Уорвик, а еще тот, на котором он зафиксировал раны на теле Карли Викерс. Каждая отметина была нанесена тщательно и с соблюдением масштаба.

Теперь на очередной силуэт он нанес раны Шэрон Фарман. Когда он закончил, то разложил все на чистом стальном столе для бальзамирования – листок к листку.

Все молчали, изучая рисунки: две одинаковые метки, одна небрежная загогулина. Резаные раны Шэрон Фарман различались по длине и глубине. Их расположение не совпадало с другими телами. Эти раны были нанесены в случайном порядке, а не из каких‑то соображений.

– Фрэнк Фарман этих женщин не убивал, – сказал Винс. – Раны на Уорвик и Викерс что‑то значат для преступника. Он наносит их так, как задумал. А Шэрон Фарман просто порезали.

Мендес продолжил изучать рисунки, видя нечто большее в том, на что Винс смотрел многие часы. Он искал какой‑нибудь смысл в расположении ран, в длине и глубине порезов. Они что‑то значили для убийцы, но он пока не мог сказать что именно.

Мендес позаимствовал у босса ручку и попытался связать раны между собой. Сначала на рисунке Лизы Уорвик, потом на Карли Викерс.

Пришлось призвать на помощь воображение, но рисунок был очевиден: длинные ноги, длинная шея, длинная голова… и два крыла.

– Это птица, – сказал Диксон.

Ужас откровения пронзил Винса, словно молния, но он позволил Мендесу высказать его.

– Это журавль.

Питер Крейн.[32]