Глава четырнадцатая. Винс Леоне захлопнул дверь машины

Винс Леоне захлопнул дверь машины. Звук показался ему слишком громким. Он взглянул на небо. Оно было насыщенного синего цвета, до рези в глазах. Он надел солнечные очки «Рэйбанс» и глубоко вдохнул стылый осенний воздух. Голову вскружили запахи Виргинии: торф, лес, скошенная трава.

В академии было полно народу. Молодые агенты шли туда, мчались сюда. Ветераны вроде него бегали по корпусам.

Футбол на площадках, залитых бетоном, обрывки разговоров, звук газонокосилки, отдаленный грохот стрельбы – все это осаждало его слух. Зрение, слух, обоняние – казалось, все чувства обострились. Может, все это из‑за потребности впитать как можно больше жизни, а может, во всем виновата пуля, застрявшая в его голове.

Он вошел в здание, направился к лифтам, нажал кнопку «вниз». В кабину вошли попутчики. Двое повернули головы и посмотрели на него, потом отвернулись. Лица были ему смутно знакомы, но имен он не помнил. Он не слишком хорошо их знал – и они его тоже, как он подозревал, хотя его память до сих пор не восстановилась полностью.

Он догадывался, чт о они о нем слышали. Он пришел на работу в Бюро в 1971 году, сделав блестящую карьеру в отделе по расследованию убийств полицейского управления Чикаго. Стал работать в отделе психологического анализа поведения в Квонтико осенью 1975 года, когда этот отдел стал известен несколькими яркими эпизодами. Он был частью того времени и вместе со своими коллегами стал легендой. Легендой – в сорок восемь лет. Неплохо.

Или, быть может, люди знали о нем – «А, это же тот парень, которому всадили пулю в голову, и он остался жив». Академия была маленьким сообществом, где все про всех знали, и как во всех маленьких сообществах, где все про всех знают, слухи тут распространялись быстро.

Лифт остановился, и большинство пассажиров вышли, направившись обедать или выпить кофе. Запах кофе, яиц и свиного жира ударил его в нос, словно кирпич, затем двери закрылись, и кабина продолжила свое медленное падение на двадцать футов вниз, к тому месту, которое агенты называли Национальным подвалом анализа насильственных преступлений.

Лабиринт офисов и конференц‑залов во время Второй мировой войны был бомбоубежищем, укрытием для Гувера[13]и его друзей на случай ядерной угрозы. В Бюро решили, что будет уместно сослать отдел психологического анализа поведения и следственной поддержки в подвал без окон, в котором попахивало плесенью.

Замурованные в огромном склепе со своими делами – по расследованию самых отвратительных убийств и изнасилований, которые только происходили в стране, – агенты шутили (это был черный юмор, который помогал сохранить хоть какое‑то здравомыслие), что живут и работают на глубине в десять раз большей, чем хоронят мертвецов.

Леоне вышел из лифта.

– Винс!

Он взглянул на своего коллегу, изумленного до крайней степени.

– Боб. Я не привидение.

– Господи, нет, конечно. Просто я удивлен, что ты у нас, вот и все. Что ты здесь делаешь?

– Насколько я помню, работаю, – ответил Винс, поворачиваясь в противоположном направлении.

Он вошел в туалет, в кабинку, и его охватил жар. От лекарств, а может, от нервов, украдкой подумал он. Его не было полгода.

Через пару кабинок кого‑то тошнило.

Выйдя из кабинок, оба подошли к раковинам.

– Винс!

– Совсем плохо, Кен? – поинтересовался Леоне. Он открыл кран, набрал воды в ладони и промыл рот.

Лицо Кена было серым и опустошенным, взгляд – тревожным.

– Трое детей изнасилованы, головы размозжены выстрелом из дробовика. Мы не знаем, кто они, откуда. Не можем проверить по стоматологическим данным, потому что у них не осталось зубов. Об анализе ДНК не перестают твердить, но этим детям не придется на него рассчитывать.

– Да, пройдут годы, – сказал Винс. Когда долгожданная технология наконец появится, это будет просто чудо, но, не все так быстро.

Кен покачал головой, словно пытаясь освободиться от увиденного, Кен был лучшим спецом по профилированию, но так и не овладел способностью абстрагироваться и выстраивать стену между анализом и сочувствием. Это верный путь к язве, в лучшем случае.

– Когда дети, это всегда невыносимо, – с пониманием сказал Винс.

– Не знаю, сколько еще смогу выдержать все это, – признался он. – Жертвы одного возраста с моими мальчишками. По ночам я возвращаюсь домой… Представляешь, каково это?

– М‑да.

Винс же по ночам возвращался к экрану большого телевизора. Семь лет он был в разводе. Старшая дочь сейчас ходила в колледж. Но он помнил, каких усилий стоило оставлять дела на работе, идти домой и притворяться нормальным.

– Я в прошлый уик‑энд играл в гольф с Говардом, – сказал Кен. – Подумываю об учебно‑исследовательском отделе.

– Учебно‑исследовательском, значит. Хм… – Винс скорее сидел бы дома и лупил себя молотком по пальцам, чем пошел туда, но таков уж он был.

– Эй, – сказал Кен, опомнившись. – А ты что здесь делаешь?

Винс пожал плечами.

– Сегодня среда.

Все специалисты по профилированию преподавали по пятнадцать часов в неделю в академии ФБР и Национальной академии для офицеров правоохранительных органов. Тот, кто не работал на местах преступлений, по средам сидел в конференц‑зале и разбирал факты по делам, делился своими соображениями, обменивался идеями.

ОПАП[14]разросся за десять лет своего существования, и теперь там работали шестеро штатных специалистов по профилированию, которые помогали полицейским в расследовании трудных случаев преступлений. Когда Джон Дуглас стал главой подразделения по взаимодействию с ОПАП, профилировщики обзавелись собственной аббревиатурой – ОПР, составив костяк отдела помощи расследованию в рамках ОПАПа. Дуглас хотел развести психологический анализ и то, чем занимались они. Как ни смешно, профилировщики продолжили именовать себя «опаповцами».

ОПАП. ОПР. Еще несколько букв добавилось в гигантский чан с алфавитным супом, который представляло собой Бюро. Названия отделов менялись вместе с их главами, и каждый новый начальник стремился создать побольше подразделений: УЧИСО (Учебно‑исследовательский отдел), ОСПОР (Отдел специальных операций и расследований), НАЦАНП (Национальный центр анализа насильственных преступлений), НИЦП (Национальный информационный центр по преступлениям), УПНАП (Управление по предотвращению насильственных преступлений).

Несмотря на все усилия Джона, профилировщики стали изюминкой Бюро.

Винс вошел в конференц‑зал и, повернувшись спиной к длинному столу, налил себе кофе, чтобы перебить стойкий привкус рвоты во рту.

За столом полным ходом шло обсуждение дела Кена. Из рук в руки передавались фотографии с места преступления, высказывались суждения. Что значит это? Что значит то? Если дети – это родственники, тогда это значит одно. Если их похитили каждого по отдельности, тогда – другое. Каким образом идентифицировать тела? Сколько детей похищено за последний год в радиусе двухсот миль?

Винс скользнул на стул, приберегая свои комментарии для себя. Ему нужно было несколько минут, чтобы собраться, передохнуть и восстановить силы. Кофе был горьким и кислым, и это раздражало желудок.

– Отчет НИЦПа о пропавших детях возраста жертв уже на подходе, – сказал Кен.

– Когда‑нибудь ПАНП заработает в полную силу, и мы сможем искать в базе данных похожие дела по манере преступника, – произнес другой агент.

– Ага, а когда позволит технология, я смогу смотреть чемпионат по бейсболу на своих часах, – заметил другой. – «Когда‑нибудь» не поможет нам сегодня.

Слышал ли кто‑нибудь о хищнике, убивающем в такой манере? Почему дробовик? Зачем уничтожать их лица? Может ли это указывать на то, что преступление совершил родственник или тот, кто был знаком с детьми? Или же дробовик – знак, говорящий о психологическом состоянии НЕСа (неидентифицированного субъекта)?

Кен стоял около гигантской белой доски, записывая предположения, которые высказывали его коллеги, на одну сторону, а вопросы – на другую.

Винс потихоньку вник в обсуждение, сосредоточившись на коллегах, с одной стороны, и на деле – с другой. Сотрудники были без пиджаков, но уже начался новый день, поэтому у всех на шее появились галстуки.

Большинство этих парней он знал давно. Они вместе расследовали множество дел, а кроме того, у них было много общего помимо прошлого в полиции и работы в Бюро. Трое из пятерых, сидевших в комнате, включая Винса, в прошлом морские пехотинцы. Джон служил в ВВС. Было и еще кое‑что, что объединяло их: они пытались совместить семью и работу, а порой жертвовали семьей ради работы.

– Что молчишь, Винс? – раздался голос с дальнего конца стола.

Винс встретился взглядом со своим старым другом – тот, казалось, был совсем не удивлен, что Леоне появился на работе. Винс развел руками и пожал плечами.

– Прости, Кен, – сказал он агенту за столом. – Мы переливаем из пустого в порожнее, пока само собой не обнаружится, кто это сделал. Если только не провести два профилирования – одно по неизвестному НЕСу, другое – потому, кто знал детей. Это чертова куча работы, когда параллельно надо расследовать другую кучу. Сколько там у тебя – десять? Двенадцать?

Кен уставился на конец своего галстука‑шнура.

– Послушай, – продолжил Винс. – Что я понимаю? Я всего лишь старая полицейская ищейка из Чикаго. Я могу позвонить одной мадам в Национальный центр по поиску пропавших и эксплуатируемых детей. Они существуют всего год, зато у них полно информации по эпизодам, которой нет у нас. Я могу хоть сейчас пойти и позвонить.

Кен кивнул.

– Спасибо, Винс. Буду должен.

Винс поднялся и вышел, направляясь в мужской туалет, где его желудок исторг кофе. Он промыл рот и какое‑то время постоял, разглядывая себя в зеркале и видя то, что видели его коллеги.

Он всегда был здоровенным парнем и выглядел что надо: шесть футов три дюйма роста, двести фунтов веса, крепкий, как футболист. Теперь на него смотрел высокий худой рохля, потерявший двадцать фунтов. Слава Богу, его овал лица, большие карие глаза и широкая белозубая улыбка остались при нем. Есть еще порох в пороховницах. Сейчас его лицо имело цвет, но когда давление падает до пределов до блевотного уровня, оно становится цвета жалкого подобия той стальной седины, которая проглядывала в его черных волосах.

Хорошо, хоть волосы опять отросли густыми и волнистыми. Лысина ему не шла.

На мгновение он вдруг вспомнил, как тем поздним мартовским вечером возвращался с продуктами к машине, думая об очередном деле. Вот все, что он мог теперь вспомнить. Но даже эти воспоминания скорее всего были изобретены его мозгом. Свидетель сказал, что какой‑то парень в свитере с капюшоном подошел к нему с пистолетом и потребовал денег. Винс помедлил. Преступник спустил курок.

Три недели спустя он пришел в себя и услышал от врачей, что случилось чудо. Пуля двадцать второго калибра вошла в его череп и не вышла наружу. Только время покажет, насколько сильно пострадал его мозг.

Он считал, что это ирония. Столько лет он провел в полиции без единой царапины. Он, специалист ФБР, подвергся нападению на парковке у «Крюгера»[15]и получил пулю в голову от какого‑то придурка.

Выйдя из туалета, он пошел к своему столу. Все было разложено по местам – эта привычка осталась с ним после увольнения из морских пехотинцев, – и он всегда мог найти любую бумажку, зная, где она должна лежать. Идеально организованное пространство говорило об идеальном порядке в голове – если не считать осколков латуни в самом ее центре.

Заглотив пригоршню таблеток антацида, которые он достал из своего ящика, Винс наконец позвонил, разузнал кое‑что и вернулся в конференц‑зал, где отдал Кену листок с написанным на нем номером телефона.

Дальше стали обсуждать серию убийств на сексуальной почве в Нью‑Мексико в районе мексиканской границы. Расследование предполагало привлечение мексиканских властей, которые спрашивали, могут ли они прислать двоих сотрудников мексиканской полиции для проведения экспресс‑курса по профилированию.

Утро тянулось утомительно долго. Винс занял выжидательную позицию, предоставляя возможность высказываться агентам с делами, находившимися в работе. Когда встреча подошла к концу, его коллега во главе стола снова посмотрел на него.

– Чего пришел? Соскучился по унылым харям? – спросил он.

– Нет. – Винс изобразил улыбку и фыркнул. – Где Руссо? Я пришел, чтобы посмотреть на нее.

Розана Руссо была единственной женщиной в подразделении и привыкла к постоянному повышенному вниманию.

– Она на конференции в Сиэтле.

– Черт. Мне везет, как всегда, – сострил он.

– Что там у тебя, Винс?

Он медленно поднялся, чтобы не спровоцировать головокружение.

– У меня, возможно, серийный убийца, в Южной Калифорнии. Похищает женщин, пытает, заклеивает глаза и рты суперклеем.

– До или после смерти?

– Пока не знаю.

– Кто пострадавшие?

– Одна имеет привод за проституцию, дело прошлое. Про другую ничего не известно.

– Сколько жертв?

– Три за два года.

Его друг нахмурился.

– Тогда вряд ли – недотягивает по критериям.

– Скажи это мертвой женщине, которую они нашли вчера. Зарыта в общественном парке, голова была на поверхности.

Брови взмыли вверх. Стало интереснее. Эта компания повидала всякое, и не было такого человеческого извращения, которое бы их удивило. Событие должно быть из ряда вон, чтобы они прониклись.

– Фотографии?

– Ее нашли вчера. Фотографий пока нет.

– А из других двух дел?

– Другие трупы были погребены в том же духе? – спросил другой агент.

– Нет.

– Официальных запросов у тебя нет, – констатировал его друг. – Я не видел никаких официальных запросов.

– He‑а. Просто мне интересно, кто‑нибудь сталкивался с этими заморочками – зла не вижу, зла не скажу – с применением суперклея. Рой?

Рой был штатным экспертом по сексуальным преступлениям и убийствам на сексуальной почве, хотя иметь дело с такими делами так или иначе приходилось им всем. Рой покачал головой.

– Я видел выдавленные глаза, политые кислотой. Отрезанные губы, предметы, введенные в рот, губы, заклеенные скотчем. Никакого клея.

– Понятно, – сказал Винс и снова занял свое место. – Я просто так спросил.

Выражение лица его друга на другом конце стола говорило, что он не верит ни одному его слову. Все поднялись и пошли на обед, по пути обмениваясь с Винсом рукопожатиями, выражая ему сочувствие и радуясь встрече. Пока они с его боссом сидели за столом, никому не пришло в голову поинтересоваться, пойдет ли он на обед.

Когда дверь закрылась, и они остались одни, его друг позволил себе побеспокоиться о нем. Он поднялся и подошел к тому концу стола, за которым сидел Винс.

– Смотрю, ты усы отрастил.

Винс провел рукой по редкой щетине стального цвета над губой.

– Ты очень наблюдателен. Тебе надо работать детективом.

– Мне кажется, что ты на самом деле не совсем вернулся. Ты как? По правде?

– Врачи требуют, чтобы я засовывал два пальца в рот после того, как поем, – признался он. – Но, оказывается, это сегодня модно у нас, красивых, так что…

– Тебе вообще можно быть здесь?

– А где мне быть? Сидеть в кресле и смотреть, как уходят часы моей жизни? Лучше застрели меня. Кое‑кто, кстати, уже попробовал.

– Расскажи о деле.

– Парень, которого я учил в академии на курсах в прошлом году, Тони Мендес, позвонил мне ни свет ни заря. Ни свет ни заря – по нашему времени. А у них там, наверное, ночь. Он просто бредит этим делом. Это его первый серийный убийца.

– Если это так.

– Если это так, – согласился Винс.

– А парень там кто?

– Он главный детектив. Работает у окружного шерифа.

– И шериф разрешил ему обратиться к нам?

Винс состроил хитрую гримасу.

– Не совсем. Но паренек собирается его уломать.

– А я собираюсь выучить итальянский.

– Bella![16]– воскликнул Винс и засмеялся.

Его друг покачал головой.

– И как у тебя сохранилось чувство юмора – уму непостижимо.

– Да ладно, я сам ходячий анекдот. Мне выстрелили в голову, а я выжил, чтобы поделиться впечатлениями. Вот великая шутка – преступника, Бога, меня.

– И что ты здесь сделаешь, Винс? Это дело даже близко не подходит под стандарты. А у нас дел по запросам – что ни день, то новое. Будь у меня двадцать профилировщиков, у каждого бы дым из ушей валил.

– Этот НЕС дважды использовал суперклей, и, может быть, третья жертва тоже на его совести, – сказал Винс. – На сей раз он в буквальном смысле дело своих рук выставил напоказ. Это очень ритуализированное поведение и явное желание привлечь к себе внимание. Он не остановится. Мне нравится этот малый, Мендес, – признался он. – Светлая голова. Из него выйдет хороший агент. Я бы хотел видеть его в Бюро.

– Дай‑ка догадаюсь – он бывший пехотинец.

Винс просиял.

– Semper fi,[17]приятель. Бывших пехотинцев не бывает.

– Хочешь натаскать его?

– Он обещал мне подводную рыбалку.

– Но я никак не смогу выбить разрешение руководства. Шеф скажет, что, если ты хочешь учить, он с удовольствием выделит тебе время для занятий.

– А я буду в свое свободное время. Я все равно на больничном. Да еще и усы эти…

– В свободное время – за свой счет. Ни тебе суточных, ни оплаты гостиничного номера, ничего.

– Нэнси простит мне невыплату алиментов. Ее замучило чувство вины.

– Если бы она не развелась с тобой, тебя бы не ранили в голову?

– Ну да – она считает себя всемогущей.

Оба затихли. Его друг вздохнул, Винс тоже.

– Слушай, Джон, ты знаешь, как я не люблю такие дела. Если я не на месте преступления, не копаюсь в чертовой могиле, то не вижу полной картины, не могу быть объективным. Еще я хочу показать на практике, как мы работаем, потому что некоторые из нас так понимают лучше. Если я могу отправиться в Калифорнию, помочь прищучить этого подонка прежде, чем он успеет стать вторым Банди, и вырастить нового агента – почему нет?

Почему нет? Да у Бюро целый свод правил и положений, и «почему нет» – недостаточно весомый аргумент для того, чтобы агент предпринял некое действие. «Почему нет» пойдет по всем помощникам специальных агентов и спецагентам, главам подразделений и полудюжине комитетов, пока доберется до главы Бюро. Так что, как говорится, не в этой жизни.

В дверь постучали, и в зал вошла женщина.

– Простите, что прерываю, но по второй линии звонят специальному агенту Леоне.

Винс шагнул к телефону, стоявшему на низком шкафу, и послушал, а потом прикрыл трубку рукой и повернулся к своему другу.

– Жертву идентифицировали, еще одна женщина пропала без вести, и обе они связаны с одним и тем же центром для женщин.

Его старый друг пожал плечами и улыбнулся:

– Ступай с Богом, друг мой.