Рыбная история

Пиво оказалось очень холодным, и пить его было необыкновенно приятно. Картофельный салат был хорошо приготовлен и приправлен уксусом и красным перцем, а оливковое масло было превосходным. Я посыпал салат черным перцем и обмакнул хлеб в оливковое масло. После первого жадного глотка пива я стал есть и пить не торопясь. Когда с салатом было покончено, я заказал еще порцию, а также cervelas – большую толстую сосиску, разрезанную вдоль на две части и политую особым горчичным соусом. Я собрал хлебом все масло и весь соус и медленно потягивал пиво, но оно уже не было таким холодным, и тогда, допив его, я заказал поллитровую кружку и смотрел, как она наполнялась.

Эрнест Хемингуэй

об обеде в Brasserie Lipp

[51]

На обед мы отправились в Brasserie Lipp. Всякий, оказавшийся в Париже, должен непременно побывать в Lipp. Brasserie означает “пивная”: раньше пиво варили в подвале узкого здания всего в паре сотен метров от церкви Сен‑Жермен‑де‑Пре. Кое‑что сохранилось еще с тех времен. Полы по‑прежнему деревянные, в декоре много зеркал и латунных деталей xix века, в меню – основательная плотная еда. Самое популярное пиво здесь то, что варят на месте. В межвоенные годы в Lipp слетались художники, привлеченные скорее хорошей дешевой едой, чем атмосферой. Завсегдатаем был и Хемингуэй. Ему особенно нравились вареные сосиски cervelas, подававшиеся на подушке из холодного нарезанного картофеля с оливковым маслом.

У каждого известного ресторана есть свое особое место – стол, за которым удобно наблюдать и самому быть на виду. У Lipp это застекленная терраса по обе стороны от входа, своего рода витрина, зарезервированная за кинозвездами и лауреатами Гонкуровской премии. Нас с Тимом сослали в заднюю часть, чему мы только обрадовались, поскольку гул голосов, отражаясь от земли, становился столь громким, что разговаривать было практически невозможно.

С мыслями о Хемингуэе я заказал его любимое блюдо: cervelas с картофельным салатом в компании с demi – половинкой – домашнего пива, которое приносили в полулитровом бокале на крепкой ножке.

– Мне, пожалуйста, сардины, – заказал Тим. Вполне логичный выбор для человека, живущего на берегу Индийского океана и привыкшего к свежей рыбе.

Через несколько минут наш официант вернулся, но пока не с едой, а с разного рода мелочами. Маленький стеклянный кувшинчик с зеленым оливковым маслом он поставил рядом с тарелкой Тима, туда же отправилось блюдце с нарезанным зеленым луком (который французы упорно называют “белым”). Затем появилась половинка лимона, обернутая в марлевый чехол и зажатая металлическими щипцами, чтобы выдавливать сок. Еще пару минут спустя – металлическая тарелка с тонкими ржаными тостами, завернутыми в льняную салфетку.

Наконец прибыла наша еда. Мои сосиски с картофелем шмякнули на стол без особых церемоний, которых они вообще‑то заслуживали. А вот Тим, несомненно, заказал нечто небанальное, требующее соответствующей подачи. Держа тарелку, на которой под салфеткой лежал некий предмет, официант сорвал покров, явив нашему взору… банку консервированных сардин.

Продемонстрировав изумленному Тиму марку, как это обычно проделывают с бутылкой вина, он открыл крышку, опрокинул содержимое на тарелку и, бодро пожелав нам “ Bon appetit! ”, удалился.

Мне следовало предвидеть удивление Тима. Он ожидал свежие сардины на гриле – самое обычное блюдо в австралийских ресторанах. Мне не пришло в голову объяснить, что для французов некоторые консервированные сардины считаются блюдом такого качества, что становятся “коллекционным” деликатесом. Лучшие вылавливаются весной, когда рыба жирнее всего, и приберегаются для высокой гастрономии. Часто производители жарят или тушат рыбу перед тем, как ее законсервировать. Один знаток так описывал их вкус: “Сложный, почти неуловимо рыбный, очень пикантный, насыщенный и полный”. Сардины с красным ярлыком совсем особенные. Они гарантированно доставляются на землю не более чем через двенадцать часов после того, как были выловлены, в тот же день их чистят, обжаривают в подсолнечном масле, хранят четыре месяца до продажи, а затем отправляют на прилавки с этикеткой, на которой указаны не только день ловли, но и название лодки. Одна из главных компаний, Connetable, выпускает “коллекционные” сардины, которые продаются по 14 долларов за банку. Покупателям рекомендуют выдерживать их по несколько лет, как вино, переворачивая время от времени, чтобы сбалансировать вкус.

– Что меня действительно поразило, – позже признался Тим, – так это, что ты и глазом не моргнул. Я был уверен, что это какой‑то розыгрыш.

Ему следовало понять, что французы и вообще весьма серьезны, а уж когда дело касается еды, преисполняются настоящего благоговения.

Аниматоры студии Walt Disney в 1930‑е годы сочли, что будет забавно сделать анимационный порнофильм про Микки Мауса.

Уолт от души смеялся вместе с выдумщиками – а затем уволил всех до единого. Слова обрели вполне конкретный смысл: правило номер один на студии Disney было “Не шути с мышами”.

Во Франции это применимо ко всему, что отправляется в рот. С едой не шутят. Даже с такой непритязательной, как сардины.

После Матисса и обеда в Lipp сделать день еще лучше представлялось маловероятным, да мы и не пытались. В четыре часа, когда официанты прибрали столы после обеда и начали накрывать их для ужина, мы с Тимом все еще волынили над третьей чашкой кофе и четвертой (или уже пятой?) рюмкой кальвадоса.

Конечно, я должен был бы сейчас работать. Но как только оставшиеся крупицы пуританской морали принимаются нашептывать, что в удовольствии от flânerie есть нечто постыдное, я вспоминаю Катрин Денев.

Много лет она была нашей соседкой, жила в квартире со стеклянными стенами над площадью Сен‑Сюльпис. Мы иногда встречались – в очереди к Poilane, в те времена, когда у лучшего парижского пекаря была единственная маленькая булочная на улице дю Фур; или в одном из секонд‑хэндов, которые мы оба любили обследовать. Я взял у нее несколько интервью, как‑то раз – в ателье Ива Сен‑Лорана, куда она приехала в синем льняном костюме, ни складочки, ни морщинки, как новехонькая купюра.

Денев исполнилось двадцать пять, и она была в зените своей красоты, когда в 1968‑м снялась в “Капитуляции” по роману Франсуазы Саган. Ее героиня Люсиль – избалованная любовница преуспевающего Чарльза лет сорока, его сыграл Мишель Пикколи. Заметив, что она увлечена молодым журналистом, он отпускает ее в новую жизнь в тесной квартирке, разумно полагая, что надолго ее не хватит. Люсиль приходится продать свои украшения и пересесть на автобус. Это отвращает ее от, как говорят французы, “рая в шалаше”, но, поскольку речь о Франции, главное откровение приходит из литературы, из “Диких пальм” Уильяма Фолкнера, истории о том, как мужчина оставляет свой город ради неустроенных скитаний с любовницей.

Во время ланча Люсиль читает книгу за барной стойкой в кафе. Один фрагмент так поражает ее, что она просит минуту внимания и, когда посетители умолкают, зачитывает его вслух:

...

Лень вскармливает все наши добродетели, наши самые достойные качества – способность к созерцанию, терпимость, празднолюбие, отсутствие желания совать нос в чужие дела, хорошее сварение – умственное и физическое, мудрая способность сосредоточиваться на плотских радостях – еде, опорожнении желудка, блуде, сидении на солнышке, – лучше которых нет, с которыми ничто не может сравниться, да и для чего еще мы здесь, если не для того, чтобы прожить тот коротенький отрезок времени, что нам отведен, жить и знать, что ты живешь, – о да, она научила меня; она и на мне поставила эту несмываемую метку – и больше ничего, ничего. Но я только недавно ясно увидел, вывел логическое умозаключение, что именно то, что мы называем нашими главными добродетелями – мотовство, предприимчивость, независимость, – вскармливает все наши пороки – фанатизм, самодовольство, желание вмешиваться в чужие дела, страх и, самое худшее, стремление к респектабельности. [52]

Кафе взрывается аплодисментами. Мы так и видим, как все эти трудяги, работающие за копейки, думают: “Если бы только у меня хватило духу…”

У Люсиль хватает. Она бросает своего любовника и выбирает красивую жизнь. В последнем кадре нам явно дают понять, что она возвращается к шампанскому, Моцарту, Сен‑Тропе и Сен‑Лорану. И, как истинная парижанка, возвращается уверенно, прямо посреди дороги и, конечно же, как и полагается в самом прекрасном городе для прогулок, – пешком.