Человек, который слишком много знал

Искусство быть занудой состоит в том, чтобы рассказывать обо всем.

Вольтер

Спустя два дня мы снова повстречались с Дороти в Les Editeurs.

– Ну и засаду ты мне устроила, – с упреком произнес я.

– Ну, извини.

И ни тени раскаяния.

Самой большой неожиданностью для нас, десяти человек, собравшихся на улице Ренн, чтобы отправиться на литературную прогулку, стал несолидный возраст нашего гида. Лет примерно сорока, загорелый, белокурый, с тихим голосом, Эндрю мог бы сойти за племянника Роберта Редфорда. Некоторые дамы из нашей группы разглядывали его с отнюдь не академическим интересом, покуда более зрелые господа выказывали сомнения, будет ли им под силу угнаться за мужчиной в такой блестящей физической форме.

Им не стоило волноваться.

У Les Deux Magots Эндрю встал спиной к кафе и лицом к весьма оживленному бульвару Сен‑Жермен. Глядя поверх нас, он сообщил:

– И вот мы находимся у одного из самых знаменитых кафе Парижа, Les Deux Magots. Оно появилось в…

В литературных мемуарах часто упоминается, как харизматичный учитель зажег искру интереса к литературе у будущего автора. “Я с нетерпением ждала следующего урока, когда мы наконец, расположившись у ног мисс Уилкинс, будем снова слушать, жадно ловя каждое слово, как она читает Эмили Дикинсон…” Какими бы качествами ни обладали эти преподаватели, Эндрю был их полной противоположностью. Он должен был быть уверен, что мы усвоили культурную историю Парижа в мельчайших подробностях, вплоть до платы за посещение туалета в кафе Le Sélect в 1928 году. Интерес группы явно иссякал, будто утекая в некую интеллектуальную воронку. Кое‑кто бросал недвусмысленные взгляды на столики, выставленные на тротуаре. А что если присесть, ну буквально на минутку, заказать кофе или бокал шампанского?..

– Я не была до конца уверена, – сказала Дороти. – Но слухи доходили. Люди говорят, что он несколько… суховат.

Суховат? Эндрю был суше некуда. Ссохся до предела.

Он ничего от нас не утаил. Ни истории, ни статистических выкладок, ни цитат, ни дат. А затем еще немного статистики. Напоследок он извлек свою новую книгу и зачитал – или, точнее, нудно пробубнил – несколько страниц. Воодушевление, с которым поначалу некоторые взирали на него, уступило место неприязни. Опасавшиеся изматывающих физических нагрузок оставили свои страхи. По сравнению с этим вязким темпом прогулка до почтового ящика увлекала не меньше, чем сплав по бурной горной речке с порогами. Я вспомнил, как режиссер Терри Гиллиам отозвался о работе с Робертом Де Ниро в фильме “Бразилия”. Актер был так дотошен во всем, что на съемку пары коротких сцен уходили недели. “Мы все трепетали перед Де Ниро, – сказал Гиллиам, – а потом нас развернуло на сто восемьдесят градусов, и мы все хотели его убить”.

Если нагоняющие сон лекции Эндрю и травмировали меня меньше других, я отношу это за счет прохождения всех кругов традиционного католического образования, которым руководили именно такие священники и монахини, каких вы ожидаете встретить в австралийской провинции. Их целью было не обучить, а освободить голову от любого рода информации, иметь в распоряжении белый лист, способный вместить бесконечные церковные запреты. После десяти лет нудных уроков и воскресных проповедей у меня выработался частичный иммунитет к скуке, подобно тому, как многократные змеиные укусы делают вас неуязвимыми для яда. Но с Эндрю силы начали покидать даже меня. Так что когда мы подошли к площади Сен‑Сюльпис и башни церкви грозно нависли надо мной, я испугался того, что могло случиться, войди я вовнутрь. А если я впаду в транс, все решат, что я умер, и я очнусь через неделю в крипте, как какой‑нибудь персонаж Эдгара Алана По? Предпочтя не рисковать, я дал задний ход и скрылся за первым же углом.

Попивая джин с тоником на террасе кафе Flore, я наслаждался ранним парижским вечером. Если бы только Эндрю мог увидеть город, каким видел его я – таким, каким он был в 1920‑е, когда плетеные кресла выставлялись из кафе прямо на тротуар, и приезжие американцы сидели за бокалом белого вина, впитывая несущуюся мимо жизнь, столь не похожую на ту, что они наблюдали у себя на родине: такси с визжащими клаксонами, завсегдатаи бульваров в облегающих тройках, приветствующие дам в шляпках‑клош и шелковых чулках легким касанием полей шляпы и потягивающие fine à l ’ eau [33] с друзьями в предвкушении того, что принесет им ночь.

Любовь к городу, как и к человеку, зачастую рождается с первой же встречи. Дальнейшее – вопрос изучения и узнавания. “Мы не чувствовали себя не у дел”, – писал канадский писатель Морли Каллаган о своем первом вечере в Париже.

Девушки в кафе за уличными столиками, 1920‑е гг.

...

Этот угол походил на огромную чашу света, маленькие фигурки то и дело ступали в нее и тут же исчезали, а за ней лежал весь Париж. Париж был повсюду вокруг, и как же мог он быть нам чуждым, даже если ни один француз не заговаривал с нами? Он предлагал нам то же, что на протяжении столетий предлагал и людям из других стран; это было освещенное место, где можно дать волю воображению.

Эндрю, безусловно, интересовался Парижем, но он его не любил. Оскар Уайльд презирал таких людей, которые “знают цену всему и ничто не в состоянии оценить”. Эндрю знал факты, но не то, что они обозначали. Он мог четко изложить их, но не был способен наполнить их жизнью. А для гида это приговор.

– А все казалось безупречным, – посетовала Дороти. – Хорошие рекомендации, приятные манеры… Такое разочарование. Она подхватила стопку бумаг и принялась зачитывать:

– “Откровенная тоска”… “Совсем не то, чего мы ожидали”… “До конца не дотерпели”.

– Ну, похоже, ты с ним серьезно влипла.

– Необязательно, – она метнула на меня критический взгляд. – Незаменимых нет.

До меня стало наконец доходить, куда она клонит.

– Только не говори, что ты намекаешь на меня!

– А почему нет?

– Я не гид, – запротестовал я. – Я даже не представляю, с чего надо начинать.

– О, Джон! – раздраженно произнесла она. – Ради всего святого – ты же живешь здесь! Просто расскажи им пару своих историй.

– Историй? – неуверенно переспросил я.

– И разве не ты говорил, что подумываешь об упражнениях?

– Ну да…

– Так вот прогулки – это отличное упражнение.

– Ну… мне надо подумать.

– Думай, только быстрее, – отрезала она.

– Почему? Следующий семинар только через год, если не ошибаюсь.

Дороти уже злилась.

– Уж не полагаешь ли ты, что я позволю людям снова пройти через это? Сегодня утром я сообщила Эндрю, что оставшиеся две прогулки мы проведем без него.

Она захлопнула свой органайзер.

– Следующая у нас завтра, в три.