Прогулки с подтекстом

Тщеславие сделало революцию. Свобода была только предлогом.

Наполеон Бонапарт

Чатвин был не так уж неправ. Прогулки могут быть и символичны, и значимы.

Политикам хорошо известно символическое значение прогулок. Юлий Цезарь, перейдя Рубикон, который и речкой‑то трудно назвать, изменил существовавший порядок. Рубикон был границей Италии: всякий полководец, который пересекал его во главе своей армии, считался врагом государства. Любопытно, что никто нынче толком не знает, где протекал этот Рубикон. Он превратился в идею реки, как и Флит, прорезавшая средневековый Лондон, как Танк‑Стрим, или Баковый ручей, хорошо послуживший первым австралийским переселенцам, или река Лос‑Анджелес, усохшая нынче до тоненькой струйки на дне гигантских бетонных труб, которые отводят воду во время ливней и удачно используются для съемок автомобильных кинопогонь.

Карта Парижа времен Великой французской революции 1789 г.

Эти реки, как и прогулки в политике, – скорее символ, чем факт. В большинстве демократических парламентов оппозиционные партии занимают противоположные стороны палаты, и перемена стороны – то есть партии – буквально называется “переход через зал”. Недлинный, но говорящий променад. В подобных церемониях краткость – это преимущество. Итальянский диктатор Бенито Муссолини захватил власть во время марша на Рим 1922 года, когда фашисты подтянулись к столице и вынудили правительство к капитуляции. При этом сам дуче толком в нем и не участвовал. Он милостиво позволил своим людям пройти по улицам и присоединился к ним лишь на финише, чтобы предстать перед прессой свежим и уверенным.

Эжен Делакруа “Свобода, ведущая народ, или Свобода на баррикадах”, 1830

Поскольку никто не ходит столько, сколько французы, именно они довели политическую прогулку почти до совершенства. Перед революцией 1789 года жители Парижа, протестуя против зарвавшейся аристократии, прошли 15 километров до Версаля и трясли дворцовую ограду до тех пор, пока Людовик и Мария‑Антуанетта не обратили на них внимание. Сегодня они уже не столь охотно утюжат мостовые, отдавая предпочтение жанру манифестации – сокращенно манифа – или демонстрации, как мы это называем. Манифа – характерная для Парижа история, особенно когда стоит хорошая погода и горожане не прочь за приятной беседой прогуляться с друзьями. Многие берут с собой детей и устраивают пикники. Уровень агрессии весьма низок, практически минимален, поскольку все понимают, что главное дело сделают вечерние новости. По соглашению с властями манифы организуют в стороне от главных магистралей, лишь однажды журналисты засняли бульвар, перекрытый демонстрантами. Спроваженные на одну из широких площадей на окраине Парижа, они могут вволю помитинговать и преспокойно вернуться домой, чтобы напоить детей чаем. Булыжниками в полицейских уже никто не швыряется. Если организаторы понимают, что надо подбавить шума и бесчинств, нескольким горячим юнцам выдают лыжные маски и в заранее согласованное с полицией и прессой время отправляют повыкрикивать лозунги и немного порушить баррикады.

Первые годы в Париже я иной раз наблюдал подобную демонстрацию насилия в наивной уверенности, что все это взаправду. Свой урок я получил в 90‑х. Гуляя с Николасом, гостем из Австралии, я вдруг оказался в хвосте манифы. Было поздно, стояла изнуряющая жара, и среди участников медленно нарастало раздражение. На другой стороне бульвара Сен‑Жермен какой‑то паренек швырнул стул из уличного кафе в витрину магазина. Николас рванулся вперед посмотреть, что там, и вдруг пропал. Я немного поискал его и в конце концов вернулся домой.

Он появился где‑то через час.

– Невероятно, – сообщил он. – Вот я смотрю на эти беспорядки, а уже в следующую секунду меня заталкивают в полицейский фургон и в компании десятка других изумленных американцев и немцев везут в противоположный конец бульвара, туда, где безопасней.

Люди на манифе редко получают увечья, а уж зрители – вообще никогда, особенно если они иностранцы. Никто не хочет наносить ущерб туристическому бизнесу. Учитывая четкую организацию и соглашение, существующее между демонстрантами и полицией, в “Комеди Франсез” на “Мнимом больном” и то больше шансов нарваться на неприятности.

Сербский режиссер Душан Макавеев, давно живущий в Париже, первым мне рассказал, что манифа – это, по сути, уличный театр.

В октябре 2000 года, увидев по французскому телевидению, как сотни тысяч его соотечественников наводнили улицы Белграда и даже въехали на бульдозере в здание парламента, Душан решил, что должен быть там вместе с ними.

– Но знаете, оказалось, что это все очень скучно. Никто не работает, поэтому нет электричества. Мы сидим в полной темноте, в квартире холодно, весь день наблюдаем, как тысячи людей идут мимо по улицам, направляясь в центр города.

Сочтя, что он и сам может пойти, Душан присоединился к следующей колонне. Почти сразу его настиг приятель в сопровождении команды итальянского телевидения.

– А где мужчина с флагом “Феррари”? – спросил он. Видимо, кто‑то сорвал красное бархатное знамя с вставшей на дыбы лошадью в салоне “Феррари” и шел с ним во главе толпы.

Душан его не заметил, но узнав, что такой человек был, задумался, а зачем же он сам в конце концов марширует. Он пробрался в начало манифы, где двое мужчин высоко держали кусок ткани, натянутый на двух палках. Душан вытянул шею, чтобы рассмотреть написанное.

Надпись на “транспаранте”, позаимствованном в супермаркете, гласила: SAUERKRAUT [30]. Франсуа Миттеран, президент Франции с 1981 по 1995 год, был мастером политической прогулки. Традиционно новоизбранный президент совершает визит вежливости в Пантеон, внушительный храм с колоннадой, где покоятся великие граждане Франции. По совету искушенного министра культуры Джека Лэнга Миттеран оставил свой лимузин за квартал от места назначения и прошел через ликующую толпу, неся в руке символ своей партии – красную розу. Миттеран, в одиночестве поднимающийся по ступеням Пантеона, – этот снимок добавил ему не меньше миллиона избирателей.

Все 80‑е каждый год Миттеран совершал еще одну прогулку: в Пентекосте он поднимался на скалу Солютре, живописно возносящуюся над виноградниками Макона. По некоторым сведениям, в войну там прятались участники Сопротивления – символичность выбора места ни от кого не ускользнула. Президент шел впереди, обычно в компании своего черного лабрадора по кличке Балтик; за ним следовали члены семьи и люди из ближнего окружения (включая, конечно же, Джека Лэнга), избранные журналисты, внимательно следившие за изменениями в составе приглашенных, по которым можно было судить о перестановках во власти. Сам Миттеран разговаривал редко. За него говорила прогулка.

И раз уж речь зашла о говорящих прогулках, то одна из них спасла Миттерану карьеру. Во время его президентства разразился скандал: его противник угрожал передать журналу “Пари Матч” подробности, связанные с тем, что незаконнорожденная дочь Миттерана жила и воспитывалась в Елисейском дворце за счет государственных средств. Миттеран прознал об этом и обратился за советом к Ролану Дюма, министру иностранных дел и большому мастеру политических комбинаций. Тем же вечером Дюма поднимался по ступеням президентского дворца на праздничный ужин под руку с не слишком привлекательной особой. При виде ее враг Миттерана побледнел. Это была дамочка из борделя в Восьмом округе, куда он регулярно захаживал. Статья в печати так и не появилась.