ГЛАВА 16 Как готовиться к играм

Вот эта глава обещает получиться главой борьбы с заблуждениями и лукавством. Многие футболисты и тренеры уверяют, что, покидая стадион после матча, они уже начинают думать о следующем. Очень сильно сомневаюсь. Я, например, забегать вперед не тороплюсь, особенно если мы только что добились победы. Единственное, что я делаю из серьезных вещей. – это составляю себе условный планчик на ближайшие дни. Работа мысли идет таким образом: игра через неделю – значит остаток сегодня и завтра посвящу себе, своей семье и накопившимся делам.

Для полноценного восстановления организму требуется от сорока восьми до семидесяти двух часов. И вне зависимости от того, когда предстоит очередной поединок, я закладываю в свое подсознание необходимую программу: набраться сил и эмоций за такой‑то срок. И затем сутки с лишним исполняю роль простого человека: делаю что хочу (разумеется, с оговорками)! И это время поистине незабываемое. Футбол, правда, периодически пробивается наружу, и полностью отключиться от него не удается. Бывает, хочется пойти с дочкой поплавать в бассейне или порезвиться на площадке, но я себя одергиваю. Знаю, что мой организм находится «на перезагрузке» и я должен его беречь.

Утром на второй день после минувшего матча, просыпаясь, начинаю морально «готовить себя к подготовке». О предстоящем сопернике на данном этапе не думаю совершенно. Думаю исключительно о себе, поскольку отдаю отчет в том, как важно правильно собой распорядиться. Положительные эмоции уже откатывают, а силы еще не прибавились. Все дается тяжело. И первая тренировка – сплошное мучение. Ты ни на что не способен, главная твоя задача не сломаться. Все упражнения выполняешь по минимуму, всячески себя жалея. В принципе само по себе такое занятие бесполезно. Но через него тоже нужно пройти. Оно, как генератор, запускает, хоть и со скрипом, все твои внутренние механизмы.

Впрочем, с недавних пор кардинально поменялась наша процедура восстановления. Теперь уже на следующий день после матча мы утром приезжаем на базу: пробежка, растяжка, баня, массаж. Эта методика в России в 1990‑е годы не использовалась. Но вот западное веяние докатилось и до Тарасовки. На первых порах это казалось диким: после бессонной ночи тащиться через всю Москву в общем‑то для обычных мероприятий. Однако я достаточно быстро ощутил положительный эффект. Когда стану тренером, буду использовать именно такую систему.

* * *

Если грядущий поединок топовый, то уже дня за три‑четыре до него пресса принимается подогревать ажиотаж. Лично я не боюсь быть «пришибленным» этим ажиотажем, поэтому в обязательном порядке изучаю газеты и даже захожу в Интернет почитать, что там пишут болельщики. В столовой с ребятами мы можем поделиться своими впечатлениями по поводу тех или иных статей. СМИ в сегодняшнем спорте имеют огромное значение. Раньше было гораздо больше футболистов, которые отстранялись от печатного слова. Теперь таковых единицы. Я, допустим, начинаю себя настраивать на предстоящую битву как раз «через газеты», говорю себе: я должен буду сыграть так, чтобы на следующий день у меня хватило мужества пройтись по улице.

Самое поразительное, что апогей моего восприятия надвигающегося испытания приходится на середину подготовительного цикла. Как только чувствую, что насытился эмоциями, что стал дышать ближайшей встречей, потихоньку успокаиваюсь. И чем меньше времени остается до матча, тем уютнее и увереннее себя ощущаю.

Мысли о сопернике я дозирую. Потихоньку прикидываю, с кем мне особенно часто предстоит сталкиваться на поле, вспоминаю манеру оппонента, изобретаю какие‑то «сюрпризы». Эту процедуру могу проделывать в машине по дороге домой или перед тренировкой, пока шнурую бутсы. В общей сложности это занимает минут десять в сутки.

Образ жизни моей семьи также подчинен футболу. Супруга знает календарь игр, распорядок тренировок, время моего заезда на базу. Она подстраивается под меня, и, как правило, они с дочкой провожают меня на сбор. Картина получается трогательная, но ничего неординарного в ней нет.

Пока еду в лифте, непременно улыбаюсь, думая о своей семье. На душе тепло, но в то же время и уже немного грустно: расставаться‑то не хочется. Выходя из подъезда и садясь на заднее сиденье своего автомобиля (я езжу с водителем), переключаюсь на профессиональный лад, мимолетно прокручиваю в голове сегодняшний и завтрашний дни, вплоть до стартового свистка судьи.

С того момента как оказываюсь на территории базы, превращаюсь в робота, потому что в сотый раз проделываю одно и то же.

Приветствие… Специальный обход по комнатам я не совершаю. Жму руки всем, кто встречается по пути к моему номеру. На третьем этаже изучаю вывешенный распорядок.

Взвешивание… Мой игровой вес – восемьдесят килограммов. Если весы показывают какую‑то другую цифру, то она непременно меньше. И то не более чем на восемьсот‑девятьсот граммов.

Обследование… Есть у нас специальная аппаратура, позволяющая врачам за несколько минут определить твое состояние. Отклонений у меня, если не считать бромантановый период 2004‑го, не бывает.

Обед… Столовая у нас шикарная. Выбор блюд огромный. Но я давно определил три заповеди того, как лучше подвести себя к матчу. И одна из этих заповедей – не переедать. Питаться надо так, чтобы оставалось небольшое чувство голода. Чтобы легкость была в теле.

Отдых… Можно или вздремнуть, или DVD посмотреть, или поговорить по телефону. Обожаю литературу. Я, конечно, не Олег Иванович – по две‑три книжки за сутки «съесть» не способен, но читаю много. В тихий час всегда ложусь на кровать, обкладываю себя журналами и книгами, а там уж как получится.

Тренировка… На предыгровом занятии все буднично. Да и длится оно недолго. Затем по накатанной… Душ. Теория. Ужин. Общение. Посещение доктора. Чтение. Телевизор. Сон. Вот, кстати, и вторая заповедь – хорошенько выспаться. И на свидание с подушкой нужно отправляться вовремя: не поздно, но и не рано.

* * *

Просыпаясь в день матча, акцентирую внимание на своем состоянии. Сразу же иду на весы – до них метров десять. Этого расстояния хватает, чтобы поставить себе диагноз: артист я или, наоборот, «вялик». Раньше случалось, подмывало проковылять еще двадцать метров и сказать Олегу Ивановичу, что я разобран, внутренне опустошен. Естественно, я никогда этого не делал, а всякий раз приступал к ведению боевых действий по отношению к самому себе. С опытом накануне топ‑поединков я научился разжигать в себе эмоции без особых проблем. Те же газеты или телевизор с сюжетом о предстоящем матче очень этому способствуют. Выясняется, что эмоции никуда не девались, просто за ночь покрылись слоем пыли. Тряпочкой эту пыль смахиваю – и я в порядке.

Время до отъезда на стадион тянется незаметно, но при условии, что встреча начинается рано. А если это Лига чемпионов, в которой на поле выходишь уже по‑темному, мучаешься прилично. Слоняешься по комнате, вздыхаешь, не знаешь, куда себя деть. Некоторые ребята умудряются стабильно спать в тихий час. У меня адреналин в крови уже бурлит, порой я и лежать‑то спокойно не могу.

И наконец‑то долгожданный миг – приходит Георгий Степанович Чавдарь, переводчик команды. Вот уже десять лет, как его появление в моем номере означает, что шоу начинается! Тем не менее Степаныч не ленится и каждый раз произносит эту фразу: «Егор, установка через тридцать минут». У нас всех давно выработался рефлекс, так что я бы на месте Жоры ограничился молчаливым просовыванием головы в проем двери.

Сумка у меня собрана заранее. Для меня это своеобразный ритуал: и бутсы, и щитки, и косметичку, и даже наушники для прослушивания радио по телефону я кладу бережено, так, как будто они живые.

После уведомления Чавдаря не торопясь обуваюсь, беру свой багаж, окидываю номер взглядом и направляюсь на полдник. Спускаюсь на первый этаж и тут же улавливаю, как в воздухе витает торжественное напряжение. Все почему‑то смотрят в пол – наверное, так настраиваться легче. В столовой шутим уже вполголоса, обмениваемся последними новостями, лично я ограничиваюсь минимумом самых ключевых фраз. Я же весь в предвкушении! Из столовой мы идем в «девятую» комнату на долгожданную установку. В процессе этого кульминационного действа тренер изучает нас, а мы его. В идеале мы должны быть удовлетворены настроением друг друга, и тогда уже особо можно ни о чем не беспокоиться.

В автобусе я не слушаю тишину или общую музыку. Сам выбираю себе музыкальный фон. Слов песен я не разбираю, потому что в последний раз в сознании прокручиваю предполагаемые эпизоды встречи. При этом на полпути важно суметь остановить поток мыслей и отвлечься на что‑то безобидное – например, на пролистывание глянцевых журналов. И уже минут за пять до подъезда к стадиону я все лишнее отбрасываю и полностью сосредоточиваюсь на грядущем сражении.

Впрочем, однажды, осенью 2006 года, перед поединком Лиги чемпионов с «Интером», мысли мои работали совсем в другом направлении. Я думал лишь о том, как добраться до «Лужников». Это был особый день. Исключительнейший! Мы попали в страшную пробку, нам пришлось покинуть автобус и добираться на игру своим ходом.

Вы не сможете представить это событие, а я не смогу его описать! То, что испытали спартаковские болельщики, увидевшие нас бегущими вдоль Садового кольца в сторону метро, нельзя назвать даже шоком. Люди просто впадали в ступор. Двигались перебежками мы, кстати, не два километра, как написали некоторые СМИ, а метров пятьсот. Тем не менее с сумками, со всем необходимым багажом это было не так‑то просто. Милиционер на входе в метро закричал: «Давайте, родные, зайцами», и мы без жетонов прошли через турникеты. Я не спускался в подземку с начала 1990‑х, так что было весьма интересно. Мы так спешили, что даже по эскалатору бежали. Вокруг – столпотворение: люди, едущие на футбол, вначале не могли поверить увиденному, а потом, придя в себя, бросались за автографами. Нас фотографировали на телефоны, фотоаппараты, камеры. Желали удачи!

Если бы снимали фильм, не важно кто и не важно о чем, и включили бы туда сцену «Спартак» в вагоне метро», она бы стала самой колоритной. Григорьич, как учитель, везущий своих учеников‑школьников, кричит: «Все здесь? Никто не потерялся?» Представьте следующий кадр: вот сидит какой‑то дедушка, а вот Родригес, вот девушка, а рядом Ковач. У людей, которые заходили в наш последний вагон, глаза чуть ли не вылезали из орбит. А потом, когда разлетелась весть, что в этом последнем вагоне едет «Спартак», метрополитен встал на уши. Меня настолько захватило все это действо, что я начал делать снимки на телефон. Единственное – было тяжело выдержать жару. В теплых куртках, с сумками, в этой давке – пот лил ручьем. В вагоне фанаты выстраивались в очередь обниматься, целоваться, брать автографы. Воцарился хаос. Нас напутствовали абсолютно все. В те минуты мы и впрямь были народной командой. Самой народной в мире! Как бы то ни было, на игру мы успели, только вот переключиться на нее после поездки не все из нас сумели сразу, а итальянцы таких вещей не прощают.

Впрочем, в 1997 году с нами приключился еще более забавный случай, в который сегодня даже я сам с трудом верю. Пробок тогда не было, от Тарасовки до Черкизова, где мы проводили домашние матчи, добирались минут за двадцать пять. На стадионе оказывались за час до стартового свистка. Изучали состояние газона, переодевались и прямо в игровой форме шли на разминку. Двадцать минут разминались, затем собирались у скамейки запасных, на весу умывались из бутылок, оглядывали внешний вид друг друга и под звуки марша Блантера возвращались на поле для построения.

И вот однажды, выйдя из автобуса, вдруг обнаружили, что забыли форму. У нас матч через пятьдесят пять минут, а играть не в чем. Сапожника Славу Зинченко отправили в Тарасовку восполнять потерю. Менеджер Александр Хаджи для подстраховки у директора стадиона раздобыл шестнадцать комплектов локомотивской формы, без эмблем и без фамилий на спине (тогда их еще не писали). Решили, что если Славка не примчится за пять минут до начала, облачимся во «вражескую шкуру».

Сидим в раздевалке, ждем. Без двадцати – Славы нет. Без пятнадцати – Славы нет. Без десяти – Славы нет. Надевать чужую форму совсем не хочется. И вот без восьми минут влетает наш спаситель. Мы за минуту влезли в родные одежки, пару минут потрусили на поле в виде разминки и… тот матч убедительно выиграли.

Сегодня все иначе. Наш нынешний администратор Алексей Терентьев заранее, с самого утра, раскладывает экипировку в раздевалке по нашим креслам. На гостевых стадионах мы садимся как бог на душу положит, и Леха умудряется «предугадывать» наши намерения. Я даже полюбопытствовал, как это ему удается. Оказывается, за день до матча, на предматчевой разминке, он записывает, кто на каком месте переодевался, и под эту схему подстраивается. Вообще это безумно красиво: ты заходишь в раздевалку, а она как живая. Она говорит с тобой и заставляет восхищаться ее красотой. Наглаженные с иголочки футболки с номерами ждут, когда мы их наденем. Рядом с трусами и гетрами – поддевочные майки. На сиденьях – программки. Чистота абсолютнейшая. На столиках чай, вода, лимоны, сахар. Тут же – медицинские принадлежности. Каждый предмет дышит грядущей битвой. Он помогает тебе.

Я пропитываюсь этой атмосферой, затем беру программку к матчу и, как и все, иду на поле для ознакомления. Состояние газона для меня необычайно важно – если поляна вязкая, значит, нужно надевать бутсы с шестью шипами. У меня они с детства вызывают ужас. Любопытно, но даже в «Лужниках» все исследуют газон. Казалось бы, зачем? Ведь он искусственный, секретов в нем не осталось. Но это привычка. Да и потом вот уже много лет мы приезжаем на стадион за полтора часа (на всякий пожарный). И получается, что почти целый час ты ничем не занимаешься. А поскольку ждать я не умею, то это «дуракаваляние» превращается для меня в серьезную проверку на прочность.

Шаркаю ногами по траве, рассматриваю пустые трибуны, общаюсь с соперниками (знакомые‑то есть везде). У некоторых стрелки скачут вне логики, человеку пять минут кажутся то вечностью, то секундой. Я же время всегда чувствую одинаково, с той лишь разницей, что иногда оно бывает и не в тягость. Обычно это происходит тогда, когда уже стемнело. Свет прожекторов действует на меня торжественно. Кажется, что центр Вселенной именно здесь. Днем твой взгляд может улететь за пределы стадиона, и ощущение значимости растворится, поэтому я больше люблю играть вечером.

* * *

Проведя рекогносцировку, отправляемся переодеваться, после чего каждый приступает к индивидуальной разминке. В «Лужниках» наши места стабильные. Я восседаю у окна. Рядом – Калина, дальше – Павлик. Пацаны они общительные, веселые, но здесь уже никаких разговоров нет. И улыбок нет. Если из молодых или легионеров кто‑то позволяет себе лишнего, ему быстро дают понять, чтобы не мешал другим концентрироваться. Тренеры лишь несколько минут стоят в уголочке, наблюдая за нами. Владимир Григорьевич был самым активным наставником. Он выбирал себе пятачок и перемещался по нему взад‑вперед. Олег Иванович был самым незаметным. В эти пять‑десять минут он, с его‑то харизмой, умудрялся не притягивать к себе внимания. Смотрел и то как‑то украдкой и очень быстро составлял представление о том, как сыграет команда. Даже если видел, что мы не в лучшем психологическом состоянии, все равно ничего не передергивал – доверял своему изначальному выбору. Ни один из спартаковских тренеров не находился в раздевалке от и до. Футболистов нужно оставить наедине с самими собой, чтобы ничей авторитет на них не давил.

Наиболее значимые люди в раздевалке – массажисты. Бедолаги трудятся в поте лица, за полчаса успевая промассировать 11–16 человек. Каждый из игроков разминается индивидуально. Мойзес чуть ли не гимнастику по системе йоги делал. Дольше всех на моем веку готовился Макс Левицкий. Помимо физических упражнений он выполнял аутогенные. Смотрелся в зеркало, бил себя по щекам, обзывал последними словами. Ему важно было разозлиться. Димка же Хлестов, наоборот, поражал своим миролюбием, граничащим с равнодушием. Переоденется, сядет и сидит. В лучшем случае в руках теребит пластырь, в худшем – дремлет. На поле уже пора выходить, а у него все такой же отсутствующий вид. Матч начинается – он вне конкуренции! Для меня такие метаморфозы до сих пор остаются загадкой.

Как бы активно я ни разминался, время все равно тянется долго. Вот я его и пытаюсь обмануть. Очень медленно натягиваю гетры. Очень медленно завязываю бутсы. Очень медленно причесываюсь… Это раньше было не принято вертеться перед зеркалом; сунул руку под воду, провел по волосам, и все. Сегодня же многие используют муссы, лаки, минут пять‑семь на наведение красоты тратят. И это абсолютно нормально. На нас же смотрят миллионы, мы тоже хотим выглядеть достойно. Самый модный в этом деле, конечно же, Иранек. Неслучайно несколько лет его подругой была известная чешская модель. Мартин и сам как модель. У него на теле порядка девяти татуировок, в одном ухе четыре серьги, в другом вроде две. Плюс всякие веревочки, браслетики. Иранек любит стильно одеваться и экспериментировать с волосами. По количеству моделей причесок за время выступлений он давно обогнал Бекхэма. У Марти даже зеленый ирокез был. Мне импонирует то, что Иранек в открытую, с удовольствием ухаживает за своей внешностью и не стесняется своих ноу‑хау. Ему наплевать, кто чего о нем подумает. Мартин уверен в себе потрясающе!

Знаю, что дорасти до такого состояния непросто. Это же своеобразный вызов обществу. По‑моему, в 1999‑м я решился сменить прическу. Помню, ехал на базу и волновался: что команда скажет, как ребята отреагируют. Любые демонстративные изменения в имидже публичного человека приводят к обсуждению другими не только этих самых изменений, но и самого человека. Когда на первых порах кто‑то подначивал меня с моими посветлевшими волосами, я несколько зажато себя чувствовал. А потом как отрезало: что хочу, то и ворочу! И волновать это должно только мою семью. Когда затем я покрасился в абсолютно белый цвет, уже не напрягался по этому поводу.

Сегодня за модой не гонюсь – мне это неинтересно. Хотя Вероника нередко подбивает меня к эпатажу. Но это уже наши маленькие семейные тайны.

* * *

Из‑за Иранека пришлось отклониться от темы. Но вот мы с вами снова в раздевалке.

Я, конечно, улавливаю, как команда сегодня настроена, но по‑настоящему ясновидящим стану, когда мы выйдем на поле и начнем работать с мячами. Если мяч у ребят будет валиться из ног, да и у меня самого многое станет не получаться, попытаюсь исправить ситуацию. Главное не допустить дальнейшего распространения апатии или чего‑то еще в этом духе. Частенько нам бывает тяжело разгуляться, особенно если играем рано днем. Тогда даже водой холодной обливаешься, только вот помогает не особо. Но это, разумеется, имеет отношение только к рядовым встречам. Если дерби или еврокубки – тут ты уже весь на взводе.

С официальной разминки мы возвращаемся в свою «домушку». И вот здесь напряжение уже запредельное, поэтому важно исполнить третью заповедь: не запаниковать. Кто бы ни был соперником, что бы ни стояло на кону, надо держать себя в руках. Несколько раз видел, как у партнеров тряслись колени. Да и сам я перед своей дебютной встречей перенервничал изрядно. Когда меня Олег Иванович подозвал к себе, я хотел выкрикнуть: только не сегодня! Вот это уже была бы натуральная паника. С тех пор ничего ужасного с моим настроем не случалось, тем более что мне удалось вывести собственную формулу релаксации. Я говорю себе: «Егор, вот сейчас ты отыграешь 45 минут. Если что‑то не получится, у тебя будет еще 45 минут для исправления положения. Но и если тогда ты потерпишь неудачу, это не будет означать, что жизнь закончилась. У тебя всегда будет возможность реабилитироваться».

Сегодня таких сеансов саморегуляции я уже не провожу. Пришли в раздевалку. Надели игровые футболки. Присели «на дорожку». Раньше как капитан я вставал со своего места, и мы начинали желать друг другу удачи. Каждый каждому жмет руку, обнимает, говорит приободряющие слова. Сейчас мы обходимся без патриотичных речей.

Те люди, которые не выходят на поле, – они тоже с нами. Мы превращаемся в единое целое! Это очень яркий момент. Мы выстраиваемся, переминаемся с ноги на ногу, раньше еще нюхали нашатырный спирт, но теперь он остался в прошлом. Тут в дверь стучат. Это означает, что судья дал команду на выход. Мы напоследок бросаем какие‑то кличи: «Давайте, мужики! Сделаем их!» Дверь открывается, и мы попадаем в коридор. Судьи осматривают нас: проверяют размеры шипов на бутсах, отсутствие ювелирных украшений на руках и теле.

Процедура длится минуту‑другую. Ты смотришь на соперников, они на тебя. Собираешься с мыслями, пихаешь себе, что надо, обязательно надо выиграть, а потом слышишь: «Внимание! На поле приглашаются…»

…Не верьте! И еще раз не верьте футболисту, если он убеждает вас, что для него все соперники равны, ведь за победу над любым из них дают три очка. Три очка тоже бывают разными. У нас, у спортсменов, своя арифметика, просто вслух говорить о ней не принято. Да и самолюбие многим не позволяет признаться, что команду X обыграть особенно радостно. Лично я обожаю принципиальные встречи. Принимать в них участие – это то же самое, что садиться в кресло, не зная, чем оно окажется: электрическим

стулом или царским троном. Обостренность чувств максимальная! Такими испытаниями живешь. Поглощаешь их в себя и… никогда не наедаешься.

Настраиваясь на сверхважный поединок, ты доводишь себя до абсолютной готовности умереть на поле. Ты отдаешь себе отчет, что после финального свистка окажешься со щитом или на щите. И та и другая перспектива подстегивает необычайно! И когда ты под звуки марша Блантера идешь на поле, пребываешь в каком‑то особом измерении. Концентрируешься до предела. Единственное, что мы все себе позволяем, – это окинуть взором трибуны. Я всегда ступаю на газон только с левой ноги и параллельно смотрю на ложу VIR где сидят мои родные. Или киваю им, или машу рукой – в общем, показываю, что их вижу. Затем бросаю взгляд на фанатские секторы, на баннеры.

Многотысячная толпа заводит. Когда лицезреешь красно‑белое людское море, начинаешь слышать удары своего сердца. Все, кроме самого надвигающегося матча, окончательно отступает на задний план. Растворяется. Теряет хоть какое‑то значение. Все твои мысли подчинены одному: победить!