Январь 1975-го года. Давенпорт. США

Николь проснулась этой ночью от глухого, настойчивого стука в зашторенное окно. Дивный сон, залитый солнцем, как бокал белым вином, выпорхнул из головы, выбитый монотонными ударами о хрупкое стекло. Оно ужасно дребезжало. Девушку окружала сплошная темнота, точно застывшая тень от грозного исполина,затмившего собой серебряный луч лунного света, обрекая людские сны на вечную тьму. Тренч чувствовала, как её рука выпрямляется, двигаясь к размытому темнотой острому углу прикроватного столика, но не имела возможности видеть вокруг. Глаза заболели от напряжения, и веки с неистовым упрямством норовили закрыться, надеясь вернуть исчезнувший плен белого вина сновидений. Щупавшие воздух пальцы уткнулись в неестественно холодный абажур светильника, и девушка испуганно представила себе жуткой наружности ящера, что притаился у её постели. Существо раскрыло зубастую пасть, уповая на то, что вынужденная слепота заставит мисс Тренч промахнуться и угодить рукой в плен заострённых чужими костьми клыков. «Не глупи, Николь, – корила себя брюнетка, с отчаянием выдыхая воздух. Фантазия и трусость, сосуществуя вдвоём, игрались с тонкими струнками пугливой души, разрушая всякую смелость. – Просто включи свет».

Указательным пальцем девушка с силой надавила на прямоугольную кнопку, и золотистая вспышка прогнала теневых ящеров в самый дальний угол спальни, куда раненная зажжённой лампочкой тьма спрятала своё чахлое призрачное тело. Николь улыбнулась победно, и сердце, проснувшись, настороженно прятало трусливые стуки, заколотилось со странным возбуждением. Девушка откинула тяжёлое сиреневое одеяло к стене, залепленной пустыми голубыми обоями, к которым нежно припало свечение лампы, и присела на кровати, опустив босые ноги на мягкий ковёр. Теперь фантазия поутихла, как только комната вернула себе тусклые от недостаточного света краски: тёмно-коричневая тумбочка с синей накидкой, на которой покоилась Библия, белый светильник с конусовидным, горевшим абажуром, что приклеил к потолку жёлтое круглое пятно, серые ворсинки ковра, как мягкое сено; у противоположной стены виднелись жёсткие черты письменного стола, принесённого сюда из отцовского кабинета, старый стул, на спинку коего был накинут чёрный вязаный свитер, рядом кряхтел от массы томов с изорванными обложками высокий стеллаж, прислонённый к боковой стенке, как несчастная Пизанская башня. Николь любовалась ночной комнатой, грея себя теплом памяти, что крепкими ниточками связала её с каждым предметом, что терпел свою унылую старость здесь, в доме недалеко от тишины любимой библиотеки, куда девушке необходимо прийти утром. Тренч глянула на белый диск часов и посчитала - через три часа. Вздох досады проткнул безмолвие, что продолжало нарушаться наглым стуком.

Николь, полная горячей решимости, поднялась на ноги и торопливым, ловким движением дёрнула плотную ткань штор в разные стороны и ахнула, шагнув назад: разложившийся мертвец постукивал обнажёнными фалангами пальцев, словно напрашиваясь на ночлег. Часть зубов была выбита, на скулах повисла чёрная, гнилая кожа, черепная коробка была раздроблена, а пустые глазницы смотрели с жалобной жутью, пропуская сквозь себя мёртвые снежинки... Рука, которой будто управлял незримый кукловод, усевшись на крыше – а спальня Николь располагалась на втором этаже – отбивала похоронную дробь по чистому стеклу. Разбившийся снег сползал вниз белыми слезами.

– Да святится имя твоё, да прибудет воля твоя… – хватаясь за сердце, шептала Тренч, не сводя окаменевших глаз с чёрной веточки хмурой сосны, что иглами царапала окно…

***

Эвелин подхватила ладонью каплю крови, что упала с разбитой губы. Сегодня ночь в клубе выдалась весьма неудачной. Девушка не сумела освободить голову от холодных мыслей о Майкле, который либо борется сейчас за жизнь, либо разлагается где-нибудь в колючих горах, о Кайле, чей образ стёрся из памяти, будто бы и не был никогда ей близок. Она пропускала удар за ударом, веселя пьяный угар толпы. Поражение королевы ринга выглядело жалко, но зрелищно хотя бы потому, что праздный вечер первого проигрыша был далёк и залит алкоголем. Иви едва ли не подставляла покорно своё лицо под кулаки, яркими от слёз глазами выискивая тщетно среди красных мерзких физиономий тот самый единственный взгляд, вынимающий душу и ласкающий её, как потерявшегося ребёнка. Взгляд Майкла. Живого Майкла…

Ведьма грохнулась на пол, как бессовестно брошенная маленькой девочкой кукла. Кашель умер где-то в горле, вырвавшись лишь скромным кряхтением. Уилл тайком водил её на ингаляции, убедившись, что девушка окончательно плюнула на своё здоровье. Лёжа на прохладном линолеуме, по которому тихо струился ночной ветерок, Эвелин, усмехаясь, благодарила Краули, понимая приятно, что он возится с ней уже не в качестве раба-должника, а как друг. Забота невропатолога, который всё ещё делит обеденный стол с семьей по её кровавой милости, трогала закованное в латы одиночки сердце. Даже у неё, бойца с кровью на губах, оказывается, могут быть друзья… Сжавшись, как сонный котёнок в клубок, Иви вспомнила Николь и солдата с душой поэта по имени Ник, что был в одном отряде с Бальбоа, но в отличие от него вернулся назад… Кто эти двое для Эвелин? Любящая одиночество и запах дурной славы, Кутюр оказалась способной завязывать с людьми тонкие, просвечивающие, как паутинки, но всё же узы. С последней встречи с влюблённой парочкой прошло две недели. Николас напал на след Ведьмы, тянувшийся из «Якоря надежд», и, помня отчётливо цепкость пальцев, что завладели его шеей, не сразу решился позвонить в дверь, за которой жила девушка, излучавшая ужас, способный побороться с ужасом войны. Но всё-таки тогда он сумел напомнить о себе и своей невесте, тем самым закрепив подобие хрупкой связи, заставлявшей теперь Эвелин думать о них.

– И за что же таким святым людям несчастье знать меня? – разглядывая серый потолок, заговорила вслух Эвелин, слыша свой притихший голос как будто издалека. В ушах до сих пор гудели подстрекающий противника ор, смех, звяканье кружек пива – столь привычная для девушки музыка, но вовсе не принесшая в этот раз удовольствия. Тело казалось безнадёжно разбитым.

Но всё же, несмотря на неудачу, вечер принёс определённый плод. И им явился адрес Риттера, который девушка выведала у тучного, добродушного бармена Стиви по прозвищу Краб; руки его, постоянно светло-красного оттенка, мокрые и жирные, действительно напоминали огромные клешни, хватавшие холодные стеклянные кружки с дешёвым пивом и ловко разбрасывавшие их по стойке голодным верзилам. Стиви был миролюбив и мягок, и работал в этом скудном клубе лишь из-за нужды в деньгах. Крабу неплохо платили, и пользовался достаточным уважением, какое только может быть в таком гнусном и вонючем месте.

На вопрос, откуда Стиви был известен адрес, тот ответил с доброй ухмылкой: «Дольф предупреждал, что ты захочешь наведаться в гости».

– Риттер не сомневался даже, что понадобится мне однажды, – фыркнула Эвелин, вновь представив его самоуверенный взгляд. – Вот только я не знаю, чему он собирается меня научить.