Товарищи Ученые! 2 page

Вынуждены играть, вынуждены погружаться глубоко, глубже, глубже в этот океан установок на то, что мы смертны, ограничены, уязвимы, слепы в отношении всего, кроме мелких бурь, доступных нашему разуму; превращать ложь в непоколебимое убеждение, без всяких вопросов, и при всем этом стараться не умереть как можно дольше, а пока мы прячемся от смерти, понять, почему мы вообще сюда попали и какая может быть причина называть эту игру развлечением.

Да, все настоящие ответы скрыты. Игра заключается в том, чтобы найти их самим среди тьмы ложных ответов, которые находят другие игроки и они им подходят, но, к сожалению, совсем не подходят нам.

Не смейся, малыш. Смертные находят эту Игру восхитительной, так будет и с тобой, когда примешь установку, что ты один из них.

Когда Джейми Форбс был курсантом летной школы, им читали лекцию о высотной болезни, которая может случиться при полетах на большой высоте. А может, это вовсе не болезнь, а некий вид высотного сознания, захватила его мысль. Ты начинаешь понимать что-то важное, особенное. Этот секрет открывается, только если летаешь годами. На земле вы бы никогда об этом не узнали.

Но если вы не соблюдаете правила, вам не позволят играть.

Правило жизни номер один в пространстве-времени очевидно: необходимо верить в пространство-время.

Всего лишь после нескольких миллиардов установок, касающихся границ четырех измерений, то есть приблизительно когда вам исполняется два дня от роду, подтверждения не заставляют себя ждать. Мы все глубже погружаемся в транс «я беспомощный человеческий детеныш», но становимся Игроками.

А что же с теми, кто передумал, кто решает забрать назад свое согласие с этой планетарной песочной бурей установок? С теми, кто говорит: «Я – личность! Я не ограничен убеждениями этого созданного галлюцинациями мира и не собираюсь делать вид, будто это так».

...

В ту ночь он почти не спал.

Так вот почему она могла проходить сквозь стены, думал он, беспокойно ворочаясь в постели: она больше не принимает установку, что она смертна.

Если бы не неправильное образование, вы смогли бы пройти сквозь ту стену.

Так что же, всякое умирание суть драматическое изменение в том, что мы считаем истиной в отношении нас самих? И почему мы должны умереть, чтобы такое изменение стало возможным?

Потому что мы сами себя приучили верить, что должны, подумал он.

«И да будете вы любить и почитать иллюзию о пространстве-времени, пока смерть не разлучит вас. Аминь»...

В голове метеорами проносились мысли: а можем ли мы пробудиться, не умирая. Какие другие установки мы слышим взамен? Никто не щелкнет пальцами: раз... два... три! – мы можем покидать пространство-время, когда захотим, отправляться домой, когда захотим, возвращаться назад, когда захотим, брать небольшой отпуск, чтобы кое-что прояснить? Никто не скажет: раз... два... три! – нет необходимости пичкать себя лекарствами и с болью и плачем покидать этот мир из-за нашей веры в несчастный случай, болезнь и старость.

Никто нам не скажет, что смерть – это обычай, но не закон.

Он рывком сел в постели, два часа ночи.

Так вот что открыл Сэм Блэксмит.

Измерения, о которых он писал в своем журнале, – это измерения других установок.

Это было похоже на какой-то психический водопад, каскад откровений, фрагменты мозаики складывались в картину сами собой на глазах у изумленной обезьянки.

Так вот как этот человек покинул свое тело в добром здравии. Сэм Блэксмит, гипнотизер, использовал свои умения, чтобы избавить себя от гипноза Обусловленного Сознания, от миллиарда установок, принятых им, как всеми другими смертными, – о том, что мы замурованы в своих телах, замурованы в земной гравитации, замурованы в атомах, замурованы в культурах, замурованы в земном разуме до тех пор, пока мы играем в эту Игру.

Он понял, что вся эта Игра под названием пространство и время есть гипноз! Установки не будут действовать, пока мы не дадим свое согласие, пока не примем их. Установки, которые связывают нас, – не более чем предложения, предположения, пока мы их не примем и не закуем себя в цепи, специально для нас изготовленные.

Мы игроки, мы все сидим в первом ряду, каждый из нас готов выйти на сцену в качестве добровольца.

Что же видят зрители? Что происходит на сцене?

Ничего.

То, что разворачивается перед зрителями, – это игра установок, которые становятся убеждениями, становятся видимыми, идеи превращаются в каменные стены для верующих.

Когда давным-давно в отеле «Лафайет» он попал в каменную темницу, то, что он видел, то, обо что он бился, было так же реально, как этот мир: тесно уложенные гранитные камни, прочно скрепленные густым цементным раствором. Он это видел, трогал, чувствовал. Ударял изо всех сил, и руке было больно.

И все же Великий Блэксмит прошел сквозь ту стену, будто это был воздух.

Гипнотизируемый верил, что там был камень, знал, что там был камень, несокрушимый. Гипнотизер знал, что там был воздух, что сокрушать-то нечего, кроме невидимых убеждений человека, у которого была галлюцинация тюрьмы.

Посреди темной оклахомской ночи он включил лампу у кровати, сощурился от света, дотянулся до карандаша на тумбочке и стал записывать в гостиничном блокноте.

Как тогда в темнице, думал он, в данную минуту я уверен, что тесно упакован в теле, состоящем из плоти, в номере мотеля, стены из гипсокартона, дверь открывается ключом.

Я никогда не подвергал сомнению свои убеждения! Давным-давно убедил себя и после этого ни разу не сомневался: воздух необходим, чтобы дышать, кров, пища, вода, глаза необходимы, чтобы видеть и знать, уши – чтобы слышать, пальцы – чтобы осязать. Я верю во что-то, когда это вижу. Нет веры, нет проявленности.

Но послушай: не просто какое-то «передумай-и-оно-исчезнет», а глубже, глубокое каждую-секунду-жизни убедило, что эта Игра – единственная возможная правда.

Он написал: «Наша вера нужна не для того, чтобы жить, она нужна нам, чтобы играть в Игру!»

В хоккей нельзя играть, если нет льда и клюшки, в шахматы – без доски и фигур, в футбол – без поля, мяча и сетки, нельзя жить на земле, не веря, что мы бесконечно более ограничены, чем мы есть. [26]

Карандаш застыл. Она[27] права! Это гипноз, принимается сотня триллионов установок, когда хватило бы, вероятно, и восьми.

И что же?

В ночи слабая сирена. В данную минуту, в темноте кто-то делает роковой ход.

И что ж, подумал он. А то, что не нужно принимать это слишком серьезно, я не должен этого бояться, и не важно, сколько людей в это верят.

Бояться чего?

Бедности, одиночества, болезни, войны, несчастного случая, смерти. Все они лишь призраки страха, все как один. И все как один становятся бессильны, как только мы перестаем бояться.

Гасит свет, опускает голову на подушку, начинает все сначала.

Не окажись я сам в темнице Блэксмита, думал он, все это выглядело бы как безумие: мир, состоящий из принятых установок, ничего реального – мир, созданный мыслью.

Эй... не думай, что убеждение – это какой-то там жалкий хлюпик. Убеждение обладает сокрушительной силой, это стальные тиски Игры, которые не отпускают нас ни на секунду до самой нашей смерти.

Мы умираем из-за своих убеждений, думал он, каждую минуту кто-то умирает от смертельной иллюзии.

Реальность тюрьмы Блэксмита отличается от реальности окружающих меня сейчас стен, подумал он, только тем, что тюрьма исчезнет назавтра без всяких усилий или веры с моей стороны. Комната же так просто не исчезнет. Тюрьма существовала только с моего согласия, комната построена с согласия каждого, живущего в пространстве-времени: стены удерживают картину мира.

Он погасил свет. Снаружи мир не существует, он лишь здесь, внутри, думал он, установки становятся убеждениями, становятся ощущениями, становятся так называемыми твердыми предметами на нашей Игровой площадке.

С этой мыслью Джейми Форбс засыпает.

Просыпается через пять минут, от приступа благоразумия. Ты что, рехнулся, приятель? Додуматься до такого, реальный мир не здесь, все – лишь плод твоего воображения? Ты настолько подвержен внушению, что, как только появляется некая леди и говорит, что ничего реального нет, ты проглатываешь это одним залпом?

Снова засыпает, довольный тем, что не потерял рассудок.

Просыпается через десять секунд, а как же относительность, квантовая механика, Теория Струн? Если считать, что Внушение – бред, как быть с Наукой?

В пространстве-времени не четыре измерения, потому что на самом деле существуют одиннадцать измерений, – конечно, они упакованы в крошечные шарики, и мы их не видим. Но поверьте, они существуют!

Снова засыпает. Как это работает?

Через пять минут, в досаде на себя. Это не дифференциальное исчисление, и я не какой-то там математикофоб, думал он, все предельно просто. Как мы видим то, что видим? Как художник видит картину, которую пишет? А вот как: Художник смотрит на холст. Окунает кисть в краску. Наносит мазок на картину. Художник смотрит на холст. Окунает кисть в краску. Наносит мазок на картину. Художник смотрит на холст. Один мазок за один раз. Каждый день нашей жизни. Вот как это работает.[28]

Вот тебе ведерко с краской, Джейми, в нем бурлят установки. Вот тебе кисть, окуни ее в то, что принимаешь за правду. Вот тебе холст: назовем его жизнью.

А теперь попробуй написать картину, о'кей?

Ты хочешь понять, как это работает, думал он, придется вспомнить время, когда ты еще в школу не ходил.

Меня загипнотизировали, думал он. Я знаю, каково это, из собственного опыта, объяснять не надо. Принимаешь установки, и они становятся реальностью, до последнего мазка. Тридцать лет прошло, а все еще помню. Пробиться сквозь стену Блэксмита, на сцене, не было шансов, ведь никакой стены не было. Я лишь думал, что она есть.

У некоторых фанатиков-христиан, как он знал, во время религиозных праздников на ладонях выступает кровь из несуществующих ран от гвоздей, как у Иисуса, каким его изображают на старых иконах. Собираешься сказать им на следующем съезде фанатиков, что это не кровь вовсе, а убеждение? Выступить перед ними с докладом: недавно было установлено, что, когда людей в те счастливые давние времена пригвождали к кресту, гвозди вбивали не в ладони, а в запястья, так почему тогда у вас ладони кровоточат?

Ответ? Потому что мы думали, что в ладони.

Собираешься сказать человеку, умирающему от смертельной болезни, что болезни нет, что это так, его убеждение?

Вдумчивая жертва скажет: да, это мое убеждение, я в него верю и считаю, что этого вполне достаточно, благодарю вас, и собираюсь умереть от этого моего убеждения, если не возражаете, или не будете настаивать, чтобы я умер от какого-то другого убеждения, которое устраивает вас больше, или в какое-то другое время, которое лучше вписывается в ваше расписание, не в мое.

Вспомнил книги с фотографиями, которые доказывают, что субъекты загипнотизированы и убеждены в том, что их ноги крепко связаны веревками. Минуту спустя, день спустя на коже следы от веревок. К ним прикасаются кубиком льда и говорят, что это раскаленный утюг, и на коже тотчас образуется волдырь. При этом никаких веревок, никакого утюга... потрясающие силы ума.

Никаких чудес, думал он, гипноз. И не гипноз даже, эта придуманная греками мистификация, а простая обыденная пончик-будешь?-да-или-нет- установка, сотни тысяч миллиардов раз снова и снова, и большинство отвечает утвердительно. Было бы удивительно не видеть того, что нам столько раз предлагают увидеть!

Возможно ли, подумал он, что вся эта квантово-электрическая вселенная состоит из крошечных струн, как говорят, и эти струны созданы мыслью, а не случаем, как и атомы, порядок которых определен внушением, как и мы сами, не задающие вопросов, поглощающие все это, усиливающие радость и ужас верований нашей культуры, поскольку лучше усваиваем материал, когда эмоционально вовлечены, а вера без вопросов – верный способ усвоить выбранный нами урок?

Вполне может быть, вполне. Мы не проживаем много жизней, думал он, но вольны верить, что это так, каждой клеткой своего существа. Вера в реинкарнацию того же свойства: вера существует, пока мы находим это интересным, полезным и привлекательным. Привлекательность уходит – и конец играм.

Если то, что мы видим вокруг нас, создано установками, миллиардами миллиардов их, что же такое установка?

Он задумался над этим вопросом в темноте, заснул и покатился вниз по мыслям-ступеням.

Джейми Форбс проснулся и заметил записку на тумбочке у кровати, его почерк – как писал, не помнит – с трудом разобрал:

УстХновка – лХбой КонтХкт зХхстХвляХт нас мХнятъ нХХи ПрХдстХвХления!

Ага, так вот что такое установка – это все то, что меняет ход наших мыслей, – следовательно, все то, на что мы обращаем внимание. Установка[29] – это мерцание некоего будущего, которое мы можем сделать реальным.

К тому времени, как он добрался до самолета, он уже вспомнил целый ряд контактов, заставивших его поменять свои представления: фотографии, картины, фильмы, компьютеры, школы, телевидение, книги, рекламные щиты, радио, Интернет, руководства по эксплуатации, собрания, телефонные звонки, статьи, вопросы, истории, граффити, сказки, споры, научные статьи, специальная литература, меню, контракты, визитные карточки, лекции, журналы, песни, слоганы, стихи, меню, предупреждения, игры, лекции, взаимоотношения, вечеринки, газеты, случайные мысли, советы, дорожные знаки, разговоры с самим собой, с другими, с животными, вечеринки, выпускные экзамены, взгляды, школьные уроки, эмоции, случайные встречи, совпадения, и он перелил это море в океаны, которые открыл раньше.

Каждое событие – контакт, подумал он, обходя свой самолет и проверяя его перед полетом. Каждое – яркий отблеск, как полдень вспыхивает на бесконечных волнах, каждая милливспышка – возможность.

Опустился на колени у левой стойки шасси: так-так, тормоз, шина... Шина слегка изношена, отметил он и в свете дня осознал: это установка.

Каждая установка усиливает саму себя.

Шина слишком изношена?

Если ответ «да»: Слишком изношена, следующая установка: Не взлетай. Поменяй шину.

Чтобы поменять шину, я должен найти механика, который ее поменяет, должен найти нужной марки шину, а если ее не окажется на складе, остаться по меньшей мере на ночь, чтобы ее сменить, встречаться и разговаривать с неизвестным количеством людей, которых никогда бы не встретил, если бы не необходимость поменять шину, каждый из которых может изменить мою жизнь. Моя жизнь уже изменится, если из-за шины останусь еще на день, или три дня, или двадцать минут... новые события повлекут за собой другие новые события, каждое из которых – следствие какой-то принятой установки.

Каждая установка каждую секунду, подумал он, каждое решение, которое мы принимаем или не принимаем, балансирует на острие решения, принятого ранее, принятое ранее решение балансирует на предыдущем; каждый раз оно избирается установкой, которую вы и никто другой считаете для себя подходящей. Никто и никогда не делает выбор за вас: когда я принимаю совет, только я решаю следовать ему. Я мог бы сказать «нет», для этого существуют тысячи разных способов.

Назови установки «гипнозом», и тотчас возникает ярлык, который ты искал, возникает модель – фрагменты мозаики соединяются. Каждый день каждый из нас все глубже погружается в собственный транс, у каждого собственная история в самом себе, в которую он верит.

Моя история на сегодня, подумал он, «Парень путешествует»: некто Джейми Форбс летит сквозь тучу решений, которые приводят к различный переменам, а те приводят к другой жизни по сравнению с той, что у него была бы, будь у покрышки на левом колесе резина на одну шестнадцатую тоньше, чем есть на данный момент.

Каждое событие вытекает из предыдущего и впадает в будущее, каждое из них со-бытие, со-впадение.

С высоты наша жизнь – это широкое поле совпадений, с цветами, которые распускаются от решений, основанных на установках, которые базируются на нашей вере в то, что мир вокруг реальность, не иллюзия... или же иллюзия, а не реальность.

Возможно, шина лопнет во время следующей посадки, но ее может хватить еще и на пятьдесят посадок, мягких посадок... Нет, не нужна мне новая шина.

Так решил Джейми Форбс в то утро, стоя на коленях под фюзеляжем. Нормальная шина. Посадка будет мягкой. Прощайте, другие жизни, которые я только что отверг.

Что она [30] со мной сделала?

Пока я не научился управлять самолетом, все самолеты казались мне одинаковыми. Теперь нет. Пока не заинтересовался графологией, не обращал внимания на почерк. Теперь обращаю. Пока Ди не объяснила, как устроен мир, не видел шквальных ливней установок.

Теперь вижу!

Даже знаменитый Закон Привлечения, подумал он, «Все, о чем мы думаем, становится реальностью» – это установка.[31] Всякий раз, когда я пробую что-то сделать, и у меня получается, – это установка. Всякий раз, когда я пробую что-то сделать, и у меня не получается, – это еще одна установка. Когда я ничего не делаю, ничего не происходит... жизнь остается неизменной секунда за секундой, пока я что-то не сделаю, почему-то решив, что это неплохая мысль.

Предполетная проверка закончена, пилот забросил свой багаж в самолет, открыл фонарь и проскользнул в кабину.

Как для любого другого человека на планете, думал он, мир, который я вижу вокруг, – это то, что я вижу в состоянии транса, картина, которая материализовалась из какого-то количества триллионов принятых мной за всю жизнь установок. Скоро по моей команде он устремится вперед, со скоростью улитки или молнии.

Итак, весь мир – это принятые утверждения, и они становятся моими убеждениями, моими предположениями, моей собственной личной главной истиной.

Мои позитивные истины «я могу...» открывают путь для новых установок, новых возможностей.

Мои негативные истины «я не могу...» закрывают для меня этот путь, становятся моими ограничениями.

Я гражданин психосоматической планеты, подумал он.

И что дальше?

Пилот нажал кнопку стартера, мотор вздрогнул и проснулся, восприняв свое собственное внушение.

Отложим на время реорганизацию Вселенной и немного полетаем.

...

Слово на доске, вспомнил он, надо же, слово из его сна. Он задумался? Почему слово «жизнь» осталось, а остальные стерли?

Хочешь, чтобы мы тебе сказали?[32]

Привет еще раз.

Ты хотел знать, что на свете реально, помнишь?

Поскольку все остальное – установки и видимость – да, я хотел.

Ага. Жизнь? Жизнь реальна?

Высота пять тысяч пять, он переместил мысле-форму регулятора шага винта на снижение, и вера в обороты упала с 2700 до 2400, согласно показаниям иллюзорного тахометра. Нельзя полагаться на зрение, слух или осязание, чтобы постичь Реальность, они часть моего транса.

И все же я знаю, что живу. Это реально. Я есть.

Это всегда было, пришел шепот. И всегда будет.

Несмотря на эфемерность пространства-времени с его сейчас-ты-видишь-а-теперь-нет, подумал он, несмотря на все его установки обманы предположения убеждения, несмотря на все его теории и законы и притворство, будто мы те, кем не являемся, – прямоходящие на остывающей корке расплавленного камня сферической формы, одной из дюжины планет, крутящих свою вечную спираль вокруг непрекращающегося ядерного взрыва в шутихе галактики, части фейерверка Вселенной; за этой маской скрыта Жизнь – бесконечный, вечный, никогда не рожденный и никогда не умирающий принцип, и мое настоящее Я не с умирающими огнями, а с Ней.

Мы здесь, с нашей маленькой верой в свой дом; древние пришельцы с их верой в звездные цивилизации; духовные создания из верований о жизни после смерти и мечтаний о других измерениях; в сущности, все мы играем с символами, каждый из нас искра и вспышка бессмертного Реального.

Он сам себе удивился. О чем это я думаю? Откуда я знаю все эти вещи?

Это потому, что ты летаешь, Джейми...

Да брось ты! Не может быть...

...и потому, что, как и у всех, это у тебя внутри; ты всегда это знал. Просто решил об этом вспомнить, сейчас.

Это тебя забавляет?

Создавать миры? Да, это забавно, правда, если делаешь это хорошо. Как ты... как мы все это узнаем, когда поймем, что создаем миры каждой установкой, образом, утверждением, подтверждением...

И я узнаю?

Обратного пути нет, если, конечно, тебе отчаянно не захочется поскучать.

Пилот балансировал на грани понимания: вот-вот ему откроется нечто, о чем он хотел знать всю свою жизнь.

Скажи прямо, думал он, скажи, на правильном ли я пути. Мы ходим вокруг да около, придумываем сюжет, который забавно было бы прожить...

Мы «не ходим вокруг да около». С чего ты это взял?

...мы воображаем свой сюжет и представляем, что мы актеры, которые могут этот сюжет сыграть.

Нам не нужны никакие сюжеты, сказало его другое «я». Ну да ладно. Продолжай.

Сначала мы создаем себя из воображения, установок и идей, а затем притягиваемся в среду, где полно народу находится в том же трансе, в каком мы сами хотим быть.

Я буду помнить, что создал этот мир, что я могу изменить и улучшить его при помощи собственной установки, когда захочу.

Мы можем развить наш сюжет в любом направлении в любую минуту, но наша вера в пространство-время – наш наркотик, наша сцена, и вскоре, забыв, что мы можем все изменить, начинаем жить в несозидательном трансе вместо созидательного.

«Созидательный транс». Неплохо сказано.

У нас нет тела, мы постоянно его придумываем. Мы становимся тем человеком, какого постоянно себе внушаем, больным или здоровым, счастливым или отчаявшимся, бездумным или гениальным.

Он замолчал, ожидая отклика. Тишина.

Эй?

Я слушаю. Продолжай.

Пожалуй, все. Пока я остановился на этом.

Это не совсем твой уровень. Ты вышел за эти пределы. Но ты думаешь, будто ты там, и это нормально. Я правильно тебя понимаю, дорогой смертный? Ты только что обнаружил свои покрытые синими перьями крылья, которые были у тебя всегда, внутри, твои мечты о полете. Ты стоишь на утесе высотой в милю, наклоняешься вперед, без страха, расправляешь крылья, в эту секунду теряешь равновесие на земле, надеясь обрести его в воздухе. Так?

Так! Обрести равновесие в воздухе!

Отлично.

Это было единственное слово, которое Джейми Форбс услышал от своего высшего «я» в тот раз. Все это время он слушал только то, что говорил сам.

К чему приводят некорректные вопросы

Итак, до чего в своих размышлениях «докатился» Джейми Форбс? С одной стороны, имеется океан установок, через которые выстраивается и человек, и человечество, и мир. С другой стороны, во сне у него все слова ушли, и осталось только слово ЖИЗНЬ. Философы еще называют жизнь словом БЫТИЕ – то, чего вроде не было, а потом - стало БЫТЬ. В этом смысле гамлетовское «быть или не быть» гораздо шире простого противопоставления физической жизни и смерти. Быть – значит дойти до полноты жизни в результате самореализации, не быть – не выполнить свою земную миссию. «Быть или не быть» – это вечная тайна появления жизни из небытия. Каждый новый мазок на всеобщем холсте ЖИЗНИ – это какое-то чудо. И если его еще как-то можно понять, описать словами или прочувствовать (философы, ученые и писатели по-своему это делают), то, тем не менее, всегда что-то ускользает, в этом чуде есть нечто свое, принципиальное отличное от нашего восприятия, – некий Дух Жизни, Дух Вечной Игры. Парадоксально, в существовании этого духа мы сомневаемся меньше всего, в то же время, ни определить, ни пощупать его не можем. Ну а как же насчет того, – спросите вы, – что «вначале было Слово»? Простите меня грешного, но мне необходимо вернуться к «генеральной линии» – выходу на более здоровое мышление. Для здорового мышления вопросы типа «что первично?» (яйцо, курица или петух, материя или сознание) в принципе некорректны. Почему? Поясню на примере апории Зенона: Ахиллес никогда не догонит черепаху. Перед вами выстраивается мысленная конструкция, в которой Ахиллес вначале проходит половину расстояния до черепахи, потом половину от половины, и т.д. до бесконечности. Эта апория, как гипнотическая установка Блэксмита, загоняет мысль в «каменный мешок» представлений о том, как бедный Ахиллес делает бесконечное число движений, хотя на самом деле он за два прыжка догоняет и перегоняет черепаху. Ох уж эти мысленные конструкции! С какой легкостью они уводят нас от жизни.[33] Сама постановка вопроса: «что первично?» тут же погружает наши мысли в одну из таких конструкций-установок. Вспомним, сколько раз у каждого из нас из головы не выходили «душевные терзания»: «Кто главнее? (умнее, богаче, талантливее): я или он (она)?». Эзотерики предлагают решить эту проблему радикально: вовсе отказаться от любых сравнений. А дело совсем за малым. Вспомним еще раз Ричарда Баха: «…Наша вера в пространство-время – наш наркотик, наша сцена, и вскоре забыв, что мы можем все изменить, начинаем жить в несозидательном трансе[34] вместо созидательного».

Именно неправомерность распространения линейной пространственно-временной логики (с её обязательностью следования одного за другим) на те сферы, где в действительности работает многомерная логика параллельного вызревания всех составляющих единого целого (с её циклической сменой лидирующих процессов) приводит к «несозидательному трансу».

Почему большинству людей на планете так мил этот «несозидательный транс»? Слышу ответ: «Он проще, доступнее, с ним не надо «заморачиваться», тормозить то, что порой из тебя «прёт», ты чётко знаешь, кто «свой», кто «чужой», что позади, что впереди, есть авторитет-покровитель (Президент, Хозяин и т.п.), его люди объяснили порядок и понятия, по которым надо жить». И такая жизнь по-своему интересна. Написал же Лев Толстой когда-то, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а несчастные – несчастливы по-разному. И вообще, – счастье и этот ваш «созидательный транс» – полная скукотища. Вам не удастся загнать меня в «безгрешную жизнь» и пустопорожние поиски смыслов».

Конечно, людям с подобными мыслями не объяснишь, что на самом деле всё наоборот. Нет ничего интереснее и разнообразнее счастливой жизни. Разнообразие «несозидательного транса» на самом деле черпается из большого, но ограниченного круга установок, программ и реакций. В общих чертах нам с Натальей даже удалось их систематизировать. То, что на первый взгляд кажется таким естественным, откровенным и идущим от души («Вот, молодец, рубанул правду-матку!», «Наконец-то эти «плохие» люди получили по заслугам!», «Как мне жалко тебя, бедненький!» и т.п.) ничего общего с «созидательным трансом» не имеет. Это имитация бесконечного конечным и живого неживым. Если кому удаётся растворить в своём сознании этот имплант «первородного греха», он начинает различать одно от другого, причём так отчётливо, как, например, мы все различаем лицо живого и умершего человека. Здесь, наверное, уместна была бы аналогия с различием рациональных и иррациональных чисел. Рациональные числа получаются элементарно путём деления целых чисел. В десятичной записи они имеют периодически повторяющуюся конечную последовательность цифр. И вроде бы рациональных чисел очень много. В то же время иррациональные числа получаются всегда своим оригинальным способом: то длина диагонали квадрата, то отношение длины окружности к радиусу, то какой-нибудь причудливый предел последовательности рациональных чисел. Подобных интересных чисел известно человечеству немного. В каждом из них зарыта бездна разнообразия: в десятичной записи после запятой у них нет повторяющейся последовательности цифр. И что поразительно, потенциально таких чисел на порядок больше, чем рациональных. Мне кажется, что жизни таких святых, как Христос или Будда можно соотнести с реализовавшимися иррациональными числами. Поэтому для «простых (пока еще рациональных) смертных» они представляют собой недостижимый идеал. Хотя, если разобраться, природа у всех людей в первую очередь иррациональна. Если бы для нас более интересной была бы эта потенциальная глубина людей и перспектива её проявления, может, не такой тягостной казалась бы «текущая ситуация». Но до глубины надо ещё захотеть добраться, а поверхность «водоёма сознания» прямо тут, под боком. Правда, плавает на ней много всякого «не того», зато уж как-то пообвыклись, плюс ежедневный массовый гипноз веками устоявшегося плоскостного мышления (школа, вуз, телевизор, интернет). Сколько, казалось бы, «глубинных ныряльщиков» пытались открывать человечеству глаза на новые измерения! Взять хотя бы теорию относительности Эйнштейна.

Если вдуматься, то эта теория отвергает существование некоего абсолютного пространственно-временного вместилища. У каждого субъекта или агента действия (вплоть до элементарной частицы) есть своя система координат, в которой другие субъекты для него являются внешними объектами, движущимися и взаимодействующими между собой по единым для всех субъектов законам. То есть, существует широчайшее многообразие субъектов, «миры» которых, по крайней мере, на физическом плане, полностью синхронизированы и им обеспечена идентичность восприятия так называемого объективного мира. «Ну и что? Где здесь новое измерение?» – спросите вы, – «Что это меняет?» Уже поменяло. За более чем сотню лет идеи относительности серьёзно пропитали Коллективное Сознание человечества. В сфере человеческих отношений это идеи уникальности каждого человека, равенства их перед законом и плюрализма мнений. Правда, здесь, как и во всём, есть норма и ненорма – «несозидательный транс» в виде парочки крайностей: абсолютизации одного («лучшего» или «общепринятого») «мира» и отрицание этой абсолютизации в виде идеи практически полной независимости всех «миров» друг от друга. По логике системного развития любые «улёты» социального организма или человека в абсолютизацию некой составляющей целого (в частности, пространства-времени в системе мировосприятия) всегда сменяется периодами её отрицания. Причем, если не делаются специальные усилия по осознанию пагубности таких «улётов» и их отрицаний, то вся эйфорийная энергетика псевдонормальных состояний полностью переходит в энергетику болезненного состояния антинормы. Так произошло с «увлёкшимся» тоталитарным социализмом советским обществом, которое не нашло в себе силы для общенародного покаяния, как, например, это произошло в Германии. В итоге мы вошли в эпоху всевластия цинизма и лицемерия. Вспоминаю, как я (где-то в середине июня) пообщался со старшей дочкой насчёт Украины.