В трубке раздалось недовольное покашливание

Мистер Симмонс. Давайте сразу расставим всё по своим местам. Я, конечно, очень польщен и все такое, но моя работа в благотворительном фонде для геев еще не делает геем меня самого, так что я буду вам весьма признателен, если вы перестанете со мной заигрывать. А южнее Далласа я никогда не был, если вас это, в самом деле, интересует.

Вот так. И теперь думай что хочешь, Джаред Падалеки.

Пауза.

Знаете, мистер Симмонс, пожалуй, я смогу пойти вам навстречу и закрыть глаза на некоторые формальности. Если Эл Саммерс согласится письменно подтвердить, что видел, как вы получили травму в результате разбойного нападения на его бар – полагаю, нас это удовлетворит. Разумеется, я не могу принять такое решение единолично, но вероятность благоприятного для вас исхода дела очень велика.

Джаред слушал его, закрыв глаза, чтобы ни на что не отвлекаться.

Как я узнаю о вашем решении? – негромко поинтересовался он, понимая, что уже пришел к вполне определенному выводу.

Позвоните мне. Завтра. Желательно – до полуночи.

Я смогу с вами встретиться, чтобы поблагодарить лично?

Доброй ночи, мистер Симмонс.

Дженсен! - не выдержал Падалеки, открывая глаза, но в трубке уже раздавались короткие гудки.

Джаред взял сигареты и улегся на кровать.

Или он окончательно сошел с ума, или он только что разговаривал с Дженсеном Эклзом. Других вариантов нет.

Прошлое, это гребаное, почти забытое прошлое оживало перед его глазами, словно только вчера он сидел на залитом солнцем школьном дворе, и Мюррей рассказывал ему историю появления в школе имени Джеймса Мэдисона парня, которого все называли Блонди... Черт, он и не думал, что помнит все это, помнит до мелочей - и чертов доклад, и мерцающие в свете кухонной лампы зеленые глаза, и теплый ветер в лицо, и необыкновенно яркие звезды над таким далеким и чужим городом. Джаред вспоминал, как Дженсен впервые поцеловал его, и в запахе собственной сигареты ему мерещился почти забытый привкус ментоловой жвачки... А еще он словно вновь прижимался к холодному стеклу, провожая взглядом того, кто уезжал в неизвестность...

Но гораздо ярче и объемней были другие воспоминания – о телах, которые яростно сплетались на белоснежных простынях, о беспощадных поцелуях, о страстном и бессмысленном шепоте, о наслаждении, какого он не испытывал больше никогда и ни с кем. О своем первом парне, о том, кто был единственно настоящим зеленоглазым и светловолосым. Возбуждение накатило удушливой волной, ночь уже не казалась такой жаркой, и отчаянно хотелось, чтобы рядом был хоть кто-то, кого можно сжать в объятьях и вдавить в постель, прогоняя ненужные мысли…