Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава тридцать вторая. Где ты пропадала? Что с тобой стряслось, Грейси?
Где ты пропадала? Что с тобой стряслось, Грейси? – Джойс, – только и говорю я, влетая в гостиничный номер, запыхавшаяся, перепачканная краской и пылью. – Некогда рассказывать. – Я ношусь по комнате, кидаю вещи в сумку, достаю сменную одежду и пробегаю мимо сидящего на кровати папы, чтобы попасть в ванную. – Я звонил тебе на мобильник! – кричит папа. – Да? Я не слышала звонка, – прыгая на одной ноге, я пытаюсь влезть в джинсы и одновременно чищу зубы. Я слышу, как он что-то бормочет, но не понимаю ни слова. – Ничего не слышу, я чищу зубы! Наступает тишина, пока я не возвращаюсь в комнату, где он продолжает с того места, на котором замолчал пять минут назад: – Потому что, когда я набрал номер, мобильный зазвонил здесь, в комнате. Он лежал на твоей подушке. Как шоколадка, которые оставляют здесь эти милые женщины. – А, понятно. – Я перепрыгиваю через его ноги, чтобы добраться до туалетного столика и подкраситься. – Я волновался за тебя, – тихо говорит он. – Не стоило, – прыгая в одном ботинке, я ищу второй по всему номеру. – Тогда я позвонил администратору, чтобы спросить, не знают ли они, где ты. – Да? – отчаявшись найти ботинок, я пытаюсь надеть сережки. Из- за истории с Джастином я так разволновалась, что пальцы меня не слушаются. Замочек от одной из сережек падает на пол. Я опускаюсь на колени, чтобы его отыскать. – Так что я прошелся по улице, проверил все магазины, куда ты обычно заходишь, расспрашивал людей, не видели ли они тебя. – Правда? – рассеянно откликаюсь я, ползая по полу и чувствуя, как сквозь джинсы колется ковер. – Да, – тихо отвечает он. – Ага! Нашла! – Замочек отыскался у туалетного столика, рядом с корзинкой для мусора. – Где же, черт побери, мой ботинок? – И по дороге, – продолжает он, и я сдерживаю раздражение, – я встретил полицейского и рассказал ему, что очень волнуюсь за тебя, а он проводил меня до отеля и велел ждать тебя здесь и позвонить ему по этому номеру, если ты не вернешься в течение двадцати четырех часов. – О, как мило с его стороны. – Продолжая поиски ботинка, я открываю шкаф и вижу, что в нем еще полно папиной одежды. – Папа! – вскрикиваю я. – Ты забыл свой второй костюм. И свой хороший свитер! Я смотрю на него в первый раз с тех пор, как вошла в номер, и только сейчас замечаю, какой он бледный. Каким старым он кажется в этом новом бездушном гостиничном номере. В костюме-тройке он сидит на краешке своей односпальной кровати, рядом лежит кепка, а на полу стоит собранный – или наполовину собранный – чемодан. В одной руке фотография мамы, в другой – карточка, которую дал ему полицейский. Пальцы дрожат, покрасневшие глаза слезятся. – Папа, – спрашиваю я, начиная паниковать, – ты в порядке? – Я волновался, – повторяет он тонким голосом, которого я не замечала с той минуты, как вошла п номер. Он с трудом сглатывает. – Я не знал, где ты. – Я навещала друга, – мягко говорю я, присаживаясь рядом с ним. – Пока здесь твой друг волновался. – Он смотрит на меня со слабой улыбкой, и я поражаюсь, до чего он хрупкий. Он выглядит совсем старым. От его привычного веселья не осталось и следа. Улыбка быстро тает, а дрожащие руки, обычно такие твердые, прячут фотографию мамы и карточку полицейского обратно и карман. Я смотрю на чемодан: – Ты сам его собрал? – Попытался. Думал, что взял все. – Он в смущении отворачивается от открытого шкафа. – Ладно, давай посмотрим, что у нас там. – И слышу собственный голос и пугаюсь, оттого что говорю с ним, как с ребенком. – Мы не опаздываем? – спрашивает он. Так тихо, что я стараюсь понизить голос, чтобы не сделать ему больно. – Нет. – К глазам подступают слезы, и голос звучит резче, чем мне хотелось. – У нас полно времени, папа. Я кладу его чемодан на кровать и отворачиваюсь, чтобы не дать этим слезам пролиться. Обыденность, повседневность – вот что помогает нам продолжать жить. Насколько же на самом деле необычна обыденность, которую все мы, здравомыслящие люди, используем, чтобы брести вперед. Открыв чемодан, я окончательно теряю самообладание. Но продолжаю говорить, словно нелепая мамаша из пригорода в телешоу шестидесятых, повторяющая, как заведенная, что все просто чудесно и шикарно. Я говорю «о господи» и «черт побери», роясь в чемодане, где царит полный хаос, хотя чему тут удивляться – папа в жизни не собирался сам. Наверное, меня сбивает с толку, что и в семьдесят пять лет, через десять лет после смерти жены, он так этому и не научился. А может, моя отлучка на несколько часов выбила его из колеи. Мой большой и крепкий как скала отец не может справиться с таким простым делом. Вместо этого он сидит на краешке кровати и вертит кепку в узловатых руках, старческие пятна на коже напоминают шкуру жирафа, пальцы трясутся, будто он играет на невидимой клавиатуре, вызывая у меня в голове вибрато. Видно, что вещи пытались сложить, но из этого ничего не вышло, и они валяются в беспорядке, скомканные, словно их собирал ребенок. Я нахожу свой ботинок, он завернут в полотенце из ванной. Молча достаю и надеваю его, как ни в чем не бывало. Полотенце отправляется на свое место. Я складываю все сначала. Папино грязное белье, носки, пижаму, майки, туалетные принадлежности. Отворачиваюсь, чтобы достать его одежду из шкафа, и глубоко вздыхаю: – У нас полно времени, папа, – повторяю я. Хотя на этот раз успокаиваю саму себя. В метро по дороге в аэропорт папа то и дело смотрит на часы и ерзает на сиденье. Каждый раз, когда поезд останавливается, он нетерпеливо толкает переднее сиденье, будто хочет сдвинуть поезд с места. – Ты куда-то опаздываешь? – улыбаюсь я. – Сегодня же понедельник. – Он смотрит на меня с тревогой. Папа никогда не пропускал встреч в клубе по понедельникам, даже когда я была в больнице. Он продолжает нервничать. – Я просто боюсь опоздать на самолет. Вдруг мы здесь застрянем. – Думаю, мы успеем. – Я силюсь спрятать улыбку. – И потом, ты же знаешь, что этот рейс не единственный. – Хорошо. – Он успокаивается и даже немного конфузится. – Может, я успею. Ох, они мне просто не поверят, – радостно говорит он. – Донал лопнет от зависти, когда в кои-то веки все будут слушать меня, а не его. Он откидывается на спинку и смотрит на проносящуюся мимо окна черноту подземки. Всматривается и нее, не различая собственного отражения, зато он видит там что-то другое, происходившее много лет назад. Пока он пребывает в другом мире или в том же мире, но в другое время, я достаю мобильник и продумываю свой следующий шаг. – Фрэнки, это я. Джастин Хичкок собирается завтра в Дублин первым утренним рейсом, и мне срочно нужно узнать, что он там делает. – Как мне это выяснить, доктор Конвей? – Я думала, у тебя есть свои способы. – Ты права, есть. Но я думала, что экстрасенс у нас ты. – Никакой я не экстрасенс и понятия не имею о том, какие у него планы. – Твои способности угасают? – У меня их никогда не было. – Не важно. Дай мне час, я тебе перезвоню. Через два часа, как раз когда мы с папой стоим в очереди на посадку, звонит Фрэнки. – Завтра в десять тридцать утра его ждут в Национальной галерее. Он там делает доклад о картине «Женщина, читающая письмо». Звучит заманчиво. – Так и есть, по-моему, это одна из лучших работ Терборха. Тишина. – А, так это был сарказм? – понимаю я. – Ну ладно, лучше скажи, твой дядя Томас все еще руководит той компанией? – Я злорадно улыбаюсь, и папа смотрит на меня с любопытством. – Что ты задумала? – спрашивает он подозрительно, едва я отключаюсь. – Хочу немного развлечься. – А разве тебе не пора на работу? Прошло уже несколько недель. Сегодня, когда ты пропала, Конор звонил тебе на мобильник, я забыл передать. Он в Японии, но я его очень хорошо слышал, – говорит папа, впечатленный то ли Конором, то ли телефонной связью – не знаю, чем именно. – Хотел узнать, почему в саду перед вашим домом до сих пор нет таблички «Продается». Сказал, что тебе следовало об этом позаботиться. Он так обеспокоен, злюсь я, как будто я нарушила старинный обычай и без таблички «Продается» дом взлетит на воздух. – Я не забыла. – Звонок Конора меня взбудоражил. – Я сама занимаюсь продажей. Завтра придут первые потенциальные покупатели. Кажется, я его не убедила, и неудивительно, потому что я бесстыдно лгу, но мне стоит только просмотреть записи и позвонить клиентам, которые ищут подобную недвижимость. Я готова назвать несколько человек. – А твоя компания в курсе? – Он подозрительно прищуривается. – Да. – Я натянуто улыбаюсь. – Они сделают фотографии и установят табличку всего за пару часов. Он закатывает глаза. Мы отворачиваемся друг от друга и медленно продвигаемся в очереди на посадку. Пытаясь заглушить стыд за свою ложь, я отправляю эсэмэски кое-кому из клиентов, с которыми встречалась до больницы, чтобы узнать, не захотят ли они посмотреть дом. Затем прошу своего верного фотографа сделать снимки. Когда мы занимаем свои места в самолете, я уже договорилась о фотографиях и установке таблички «Продается» на вторую половину дня и условилась с возможными покупателями. Супружеская пара, оба преподают в местной школе, посмотрят дом завтра во время обеденного перерыва. В конце сообщения неизбежное: «Слышала, что произошло. Мне очень жаль. Думаю о тебе. До завтра, целую, Линда». Я сразу же удаляю сообщение. Папа смотрит, как я быстро жму на кнопки. – Ты пишешь книгу? Я пропускаю его вопрос мимо ушей. – Ты заработаешь артрит большого пальца, а это, доложу я тебе, жуткая гадость. Я нажимаю «Отправить» и выключаю телефон. – Так ты не врала насчет дома? – спрашивает он. – Нет, – на этот раз уверенно отвечаю я. – Но мне-то откуда было знать? Я не нашелся, что ему сказать. Один- ноль в мою пользу. – Все в порядке, папа, тебе не стоит так пережинать. – Но я переживаю. Один-один. – Не переживал бы, если бы не подошел к моему телефону. Два- один. – Ты пропадала все утро – разве я мог не подойти? Два- два. – Знаешь, он за тебя беспокоился. Говорил, что тебе нужно обратиться к кому-нибудь. К специалисту. Только этого не хватало. – Так и сказал? – Я крепко сжимаю руки, чтобы не позвонить ему прямо сейчас и не высказать все, что я о нем думаю. Перечислить все его ненавистные привычки, которые всегда меня бесили. Как он прямо в постели стриг ногти на ногах, по утрам сморкался так, что весь дом ходил ходуном, как никогда не давал людям договорить, на каждой вечеринке показывал один и тот же идиотский фокус с монеткой, над которым я всегда смеялась через силу, начиная с первого раза, как отказывался сесть и серьезно поговорить о наших проблемах, постоянно уходил во время ссор… Папин голос отрывает меня от сладких грез о расправе над Конором. – Он сказал, что ты звонила ему посреди ночи и тараторила на латыни. – Правда? – Во мне поднимается волна гнева. – И что ты ответил? Он смотрит в иллюминатор, пока самолет набирает скорость на взлетной полосе. – Я сказал ему, что еще из тебя вышел отличный викинг, бегло говорящий по-итальянски. Я вижу, как дрожат его щеки, запрокидываю голову и смеюсь. Счет равный. Неожиданно он хватает меня за руку: – Спасибо за все, дорогая, я отлично провел время. – Он сжимает мне руку и снова поворачивается к иллюминатору, глядя, как мимо проносятся зеленые поля, окружающие взлетную полосу. Он так и не отпускает мою руку, я кладу голову ему на плечо и закрываю глаза.
|