Лекция 3-4. История зарождения и развития церковной археологии как науки

Занятия церковными древностями начались с эпохи Возрож­дения, и в эту, собственно, пору положены были первые зачатки собирания и научного изучения памятников христианского искусст­ва. Но так как вкусы того времени тяготели к искусству и литературе классического греко-римского мира, то памятники искусства церков­ного затрагивались лишь мимоходом, случайно, — когда на них на­талкивались при поисках за антиками. Переселение многих ученых греков в Италию после катастрофы, постигшей Константинополь в 1453 году, было возбудительным мотивом к занятию этим предме­том. В числе первых эмигрантов из Константинополя оказалось не­мало людей науки, владевших не только в совершенстве греческим языком, но и знанием классической древности вообще. Принятые с полным радушием в Италии, они сделались учителями в высших школах Рима, Флоренции, Болоньи и некоторых других городов и повели дело с таким успехом, что довольно скоро приобрели себе до­стойных учеников и продолжателей, а через них пропагандировали изучение классических древностей не только в самой Италии, но во Франции и Германии. Под влиянием этих стремлений, итальянские ученые предпринимали многочисленные путешествия для отыскивания памятников искусства, ездили по соборам, церквам и монастырям, посещали библиотеки и архивы и отовсюду извлекали предметы старины. Более систематические труды по части христиан­ского искусства начались с Рима и его памятников. Онуфрий Панвинио первый занялся описанием базилик Рима, а бессмертный Бозио, как я уже упоминал о том, отважился проникнуть в римские катакомбы и привел в известность массу древнехристианских памят­ников первоначального зодчества, фресковой живописи и скульпту­ры, с которых, собственно, и началась научная разработка истории христианского искусства. По следам этих тружеников шли их про­должатели. Не довольствуясь находками, они стали составлять из них собрания, и небогатые на первый раз коллекции антиков по­служили основанием для обширных музеев, которые стали появлять­ся на Западе с половины XVII века. Из многих учреждений этого рода следует назвать и в самых общих чертах познакомиться с неко­торыми, более замечательными по количеству и качеству собранного в них монументального материала. Во главе их по старшинству и по содержанию бесспорно нужно поставить Ватиканский музей в Риме. Он был основан в половине позапрошлого века папою Венедиктом XIV (1740—1758). Помимо громадного количества художественных и бытовых произведений греко-римского мира, в состав его вошли преимущественно памятники искусства, извлеченные Антонием Бозио и его многочисленными продолжателями из катакомб, а самое учреждение музея совпало с временем нового исследования римских подземелий, произведенного Боттари. Это самое богатое и ценное собрание предметов христианской древности. Здесь все памятники — древнехристианские саркофаги, надгробные плиты, диптихи и т. д. и т. д. — в оригиналах и дают исследователю такой обширный ма­териал, которого не отыщешь нигде более. Этот музей постоянно за­тем пополнялся, и, когда в 50-х годах прошлого столетия теперь уже покойный де Росси предпринял свое исследование римских ката­комб, прежнее помещение Ватикана оказалось недостаточным, и папа Пий IX в 1854 г. открыл новое отделение в Латеранском дворце, вследствие чего этот отдел в отличие от Ватиканского музея называ­ется Латеранским. Сюда вошли многочисленные эпиграфические коллекции, остатки фресковой живописи, множество надгробных камней с рельефными изображениями символического и историчес­кого характера — главным образом, предметы, добытые исследо­ваниями патера Марки и его даровитейшего ученика Росси, а из Ватиканского музея перемещена часть богатой коллекции древне­христианских саркофагов и знаменитая статуя Ипполита Римского. Римский музей, основанный еще в XVII веке иезуитом Кирхером, известен ученому миру своей богатейшей коллекцией древне­христианских лампочек, мраморной статуэткой Доброго Пастыря и карикатурным изображением распятого с ослиной головой. Не го­ворим уже о том, что, помимо названных собраний, весь «вечный го­род» в его целом: Рим подземный — с его неисчерпаемыми богатст­вами древнехристианского быта и художества и надземный — с его базиликами, блещущими драгоценными мраморами, представляется нам единственным в своем роде и ни с чем не сравнимым, прежде всего, церковно-археологическим музеем.

Во Франции и Германии изучение христианского искусства долго не возбуждало такого широкого интереса, как в Италии, а потому и музеи являются здесь позже. По своему составу и содержанию они относятся или к востоку и древнеклассическому миру, или к средневековой эпохе и заключают, главным образом, памятники романо-византийской эпохи, немецкой готики и стиля возрождения. Имея больше местное значение — для христианской археологии Франции и Германии, для нас потому они не особенно важны. Но, зато, в Берлине есть образцовое учреждение этого рода, приспо­собленное к систематическому, строго научному изучению христианского искусства и, несмотря на отсутствие оригинальных произведений, заслужившее себе европейскую известность. Разумею относительно небольшой музей христианских древностей при Берлинском университете. Инициатива этого учреждения и даль­нейшие труды его по его устройству принадлежали известному берлинскому профессору Пиперу в сообществе некоторых западных ученых, содействовавших учредителю своими трудами и отчасти материальными средствами. Опираясь на эти средства, Пипер уже в 60 гг. прошлого столетия видел свое предприятие осуществленным и прочно обеспеченным в своей дальнейшей будущности. Так как этот музей образцовый и лучше других соответствует целям науч­ного изучения христианского искусства, то я и остановлюсь не­сколько подробнее на передаче его содержания. Расположение пред­метов искусства в музее сделано опытной рукой, а главное, проникнуто живой исторической мыслью, проведенною систе­матически в общем плане и деталях этого замечательного учреж­дения, представляющего как бы очерк христианской культуры по монументальным данным. Первый отдел музея носит название «преддверия христианства» и изображает переходный момент от политеизма к монотеизму, насколько он отразился в произведениях последней эпохи языческого греко-римского мира. Здесь помещены памятники античного искусства, в которых обнаруживается возвы­шение религиозного сознания от грубой политеистической формы представления к единобожию, и в которых как бы отразилось пред­чувствие христианского откровения. Здесь размещены картины помпейянской живописи, снимки с монет, гемм и надписей на различных предметах античного искусства, как напр.: «Высочай­шему Богу, вечному Богу», также изображения богинь вечности и провидения. Бюсты греческих и римских философов, возвы­шавшихся над представлениями народной религии, дополняют со­держание этого руководительного отдела и переводят зрителя к главному, т. е. древнехристианскому. Сюда вошли, прежде всего, надгробные надписи, извлеченные из катакомб, снятые с саркофагов Рима, Флоренции, Германии и Франции. За этим эпиграфическим отделом располагается отдел церковной архитектуры с дополня­ющими его предметами утвари. Здесь помещены планы и модели важнейших произведений церковного зодчества, начиная с катакомбных крипт до позднейших произведений романского и готиче­ского стилей. Рядом с архитектурным отделом идет серия памятников христианской живописи и скульптуры. Этот чрезвы­чайно любопытный отдел заключает множество снимков и оригина­лов, начиная самой древней эпохой христианства до памятников средневековой живописи и произведений итальянской школы. В параллель с этим размещено там и здесь большое количество снимков с миниатюр на древних рукописях и образцы палео­графические. Говоря вообще, Берлинский музей не богат количе­ством собранных предметов и имеет очень немного оригиналов, так что в этом отношении он уступает не только известнейшим музеям Италии, Англии и Франции, но, может быть, и некоторым частным собраниям. Но то, что дает ему особенное значение в ряду других, — это план его устройства и строгая систематичность, благодаря ко­торым Берлинский музей является образцом научно-устроенных собраний этого рода и может служить к наглядному ознакомлению не только с замечательнейшими образцами, но и целыми эпохами христианского искусства.

Что касается до собраний древностей, находящихся у нас, то они состоят большей частью из предметов старорусского быта и церковного искусства и из весьма немногих памятников византийских. Связь между теми и другими понятна сама собой, и о ней я распространяться не буду. Замечу только, что предметы нашей родной старины еще далеко не все приведены в известность и описаны, а главное, рассеяны по церковным, монастырским и соборным ризницам, по музеям археологических обществ и институ­тов, епархиальных церковно-археологических комитетов и гу­бернских архивных комиссий, по магазинам антиквариев и домам частных владельцев-любителей древностей. Для знакомства с цер­ковным искусством на Руси особенно важны цельные собрания церковных древностей при Академии Художеств, Музее Императора Александра III, Московском Румянцевском музее и Киевской Ду­ховной Академии. Из коллекций византийско-русской старины, соб­ранных в Румянцевском музее, особенного внимания церковного археолога заслуживают: собрание икон и утвари, привезенное с православного востока Севастьяновым, и многочисленные снимки с миниатюр замечательных Афонских рукописей. Необычайно бы­стро, благодаря, главным образом, щедрым пожертвованиям частных лиц, развившийся археологический музей при Киевской Академии всегда будет возбуждать глубокий интерес в церковных археологах своей богатой коллекцией в высшей степени разнообразных, редких и дорогих древнегреческих и русских икон. Нечего и говорить, что Синодальная ризница в Москве представляет богатейшее собрание подлинных предметов церковной утвари и облачения, начиная с XIV века; особенно же их много от периода патриаршего. Одно­родные с ней собрания находятся в ризницах лавр Троице-Сергиевской и Киево-Печерской, Киево-Софийского и Новгород­ского Софийского соборов и в некоторых других церковных хранилищах. Здесь бесспорно уцелели драгоценные памятники на­шей церковной старины, по которым наглядно представляешь себе обстановку нашего старинного богослужения, быт высшего духо­венства и монашества и много других явлений нашей церковной жизни.

Но все эти собрания носят местный, условный отпечаток и не дают понятия о ходе искусства на Руси, о движении нашей куль­турной жизни. Для этой последней цели, очевидно, нужны собрания систематические или научно-организованные музеи, сила которых не в количестве материала, но в его подборе, не в числе оригиналов, а в последовательном расположении слепков, снимков и фото­графий, воспроизводящих наиболее типичные памятники минувшей жизни. В этом отношении может оказать важную услугу нашей исторической и церковно-археологической науке открытый в мае 1883 года Императорский Российский Исторический музей в Москве. В настоящем своем виде он не оправдывает еще вполне плана, по которому был задуман, но все же представляет весьма солидное начало осуществления положенной в его основу грандиозной мысли «наглядно изобразить русскую церковную и бытовую жизнь пос­редством вещественных памятников, сохранившихся на русской поч­ве». В настоящее время открыто лишь 13 залов. Собранные в первых пяти залах предметы обнимают культуру первобытного населения теперешней территории России; по ряду предметов, бывших в упот­реблении у них за этот доисторический период, эпоха эта известна в науке под именем каменного, бронзового и железного века. Далее, в 6-й зале, идут памятники эллино-скифские или остатки мо­гильных сооружений и предметов утвари, принадлежавших вар­варским племенам, кочевавшим в южных степях России; за ними следуют в музее памятники быта и искусства греческих племен, некогда населявших наше Черноморье. Эти поселения образовались из греческих колоний, которые выселились на берега Эвксинского понта для торговых сношений, завели здесь конторы, гавани и перенесли культуру своей родины. Первые следы их относятся к VII в. до Р. X., а самыми древними из этих поселений были Пантикапея у Керченского пролива и Ольвия при устьях Буга.

Христианские памятники (в зале В) начинаются находками на месте древнего Херсонеса, находившегося совсем неподалеку от нынешнего Севастополя. Херсонес, где крестился св. Владимир, был передаточным пунктом, через который церковная жизнь и богослужебная обрядность Византии перешла на Русь, и, когда Владимир Святой построил в Киеве свою знаменитую Десятинную церковь, то, выражаясь словами летописца, «вдал в нее все, еже бе взял из Корсуня: иконы, сосуды и кресты». Восточная окраина Черноморья (зала Б), или теперешнее наше Закавказье, была тоже занята греческими поселениями, хотя и не так густо, как его северный берег. Но некоторые местности Закавказья, например Пицунда и Кутаиси, сохранили и до сих пор остатки древнегрече­ского христианства в каменных крестах, в разного рода развалинах архитектурных памятников, напр., в Кутаисском соборе, выстро­енном в половине XI века.

Но памятники церковного искусства на Руси древнейшей эпохи не были нашим национальным произведением: они взяты или готовыми из Византии, или представляют их подражание. А византийские памятники, со своей стороны, составляют продолже­ние, видоизменение и переработку форм искусства древнехристиан­ского. Поэтому для сознательного изучения древнерусского искус­ства необходимо привести и поставить его в связь с этими древ­нейшими прототипами. Этой последней цели, собственно, и должна служить круглая зала (А) в Историческом музее, напоминающая своей архитектурой храм св. Софии в Константинополе. Зала эта и по сие время далеко не заполнена, и в ее составе чувствуются очень крупные пробелы, но и то, что успели сделать для ее попол­нения, заслуживает серьезного внимания в научном отношении. В куполе этой ротонды, в простенках между верхними окнами, на­ходятся лицевые изображения из катакомб, в сводах с их парусами — снимки с некоторых раввенских мозаик и несколько изображений из св. Софии Константинопольской. Здесь же, посредине залы, кра­суется вышеназванная нами статуя Ипполита Римского, до сих пор нигде еще не воспроизведенная в слепке; саркофаг Юния Басса половины IV века из крипты св. Петра в Риме и еще несколько образцов того же рода из Латеранского музея. Дальнейшие приобре­тения позволяют надеяться, что эта зала сослужит хорошую службу для занимающихся церковной археологией и даст снимки с таких предметов, которые не для всех доступны даже и на месте нахож­дения их подлинников. Последующие две из открытых зал (7 и 8) заняты, главным образом, памятниками Киевской Руси. В одной из них помещены предметы древности с 988 г., т. е. года крещения Руси, до 1054 года — смерти Ярослава I; во второй — с 1054 года до 1125 года, заканчивая княжением Мономаха. Из предметов, собранных в них, заслуживают особенного внимания превосходно исполненные копии с мозаических изображений Киево-Софийского собора, каковы: Тайная вечеря под двумя видами; Благовещение, на котором Богородица изображена с клубком пурпуровой пряжи в руке и веретеном; слепок с древнего колокола, найденного в Десятинной церкви; гробница Ярослава Мудрого; кальки с жанровой стенописи в притворе Киево-Софийского собора, изображающей, по-видимому, эпизоды великокняжеской охоты и некоторые сцены из византийского цирка. Последние 5 зал заняты памятниками Великого Новгорода со Псковом, Владимиро-Суздальской области и Москвы.

Высокий интерес, которого достигло изучение церковного искус­ства, вызвал длинный ряд выдающихся трудов на Западе и у нас по этой части, благодаря которым литература нашего предмета обогатилась капитальными пособиями. Не будем перечислять этих замечательных произведений учености, трудолюбия и симпатий к церковным древностям, но остановимся на одном из них, в котором лучше других, на мой взгляд, выяснено важное значение памятников церковного искусства для изучающего христианское богослужение и вообще богословие, и обозначился, так сказать, кульминационный пункт, до которого может подняться, дойти наша специальность в своем историческом развитии. Говоря это, разумею «Введение в монументальное богословие» проф. Пипера, в котором проектирован был в свое время смелый план построения науки церковных древностей.Под археологическими памятниками бер­линский профессор разумел все вообще вещественные данные, ко­торые обязаны своим происхождением христианскому сознанию и могут служить выражением религиозной жизни христианского обще­ства в разные эпохи его существования. Но это не есть история христианского искусства, как понимали до него археологию систе­матики с легкой руки исследователей античной жизни, — а, скорее, история внутренней жизни и культурных отношений по монумен­тальным остаткам прошлого. Задача исследователя их, по воззрению Пипера, состоит не в характеристике форм искусства и определении техники, стилей и истории производств, а в тех выводах и прило­жениях к христианской науке, которые могут быть сделаны на основании этих памятников. В этом пункте монументального бо­гословия лежит центр тяжести всей системы Пипера и окончатель­ные выводы из богатого материала христианских древностей, тща­тельно им сгруппированных. Церковная архитектура с ее стилями входит в эту часть преимущественно своей символикой. Приложение церковной живописи или иконографии гораздо шире и значительнее. Предметы церковной иконографии, как известно, очень разнооб­разны, и ее содержание заимствуется частью из Библии, частью из истории церковной до последних времен и событий церковной жизни. Благодаря этому широкому содержанию, иконография дает богатый материал для истории Царства Божия на земле и уясняет множество предметов, относящихся к области вероучения и морали. Уже Иоанн Дамаскин в своем слове об иконах сравнивал их с переводами и толкованиями писания. Нет нужды говорить, сколько услуг могут оказать в этом отношении нумизматика и эпиграфика, разумеется, христианского периода. В них заключается обильный источник для характеристики первохристианских воззрений на за­гробную жизнь, на почитание святых, для уяснения первоначальных отношений христиан к языческому обществу и многое другое. Этот материал уже давно стал обращать внимание западно-европейских ученых и вызвал со стороны некоторых из них мысль о построении особенной науки под именем «Theologia lapidaris». Возвращаясь к труду Пипера, я должен заметить, что он ограничился одним вве­дением и не был подвинут вперед ни на шаг. Правда, в этом введении были положены солидные основы новой науки, но самое здание ее не было начато, и вот причина, почему эта смелая и, можно сказать, гениальная мысль, облетев в свое время ученую среду, теперь как бы замерла и отошла со смертью автора в область попыток, правда серьезных, но не оправдавшихся на деле. Да всестороннее оправдание этого плана едва ли и возможно при наличных средствах, которыми располагает теперешняя наука цер­ковных древностей, при далеко еще не законченном собирании ее материалов.

Долгое время кафедра церковной археологии в духовных академиях существовала в сдвоенной форме: как кафедра церковной археологии и литургики ¹⁵³. Такое назначение кафедры редко совпадало, однако, с одинаковой личной заинтересованностью профессора и в литургике и в церковной археологии. Обычно оттенялся один из предметов. Предпочиталась литургика: она была нужнее в пастырском служении будущих деятелей церкви. К тому же изучение литургики имело некоторую традицию, тогда как изучение церковной археологии только начиналось и своей новизной вызывало настороженность преподавателей.

Первые лекции по церковной археологии — одна в неделю — стали читаться с 1844 года в Московской духовной академии. Но до 1869 года ни один из профессоров не считал этот предмет за науку, на лекциях излагалось все что вздумается, кроме самой церковной археологии. Перелом наметился с 1869 года, когда был утвержден новый академический устав, обязательным требованием которого явилось точное соблюдение правил о кафедрах. Кафедра литургики и церковной археологии в академии у Троицы предназначалась для Ивана Даниловича Мансветова (1843—1885) ¹⁶⁴, на которого ректор академии А. В. Горский и вся Московская академия возлагали самые блестящие надежды. Записей лекций И. Д. Мансветова, которые он читал в 1868—1885 годах, не сохранилось, и только по его печатным трудам мы видим, что церковная археология понималась им как специальная отрасль знания о религиозных вещественных памятниках, включая памятники церковного искусства. Но и И. Д. Мансветов видел свое настоящее призвание в литургике. Такая же картина наблюдается в научной деятельности выдающегося русского литургиста А. А. Дмитриевского (1856—1929) ¹⁵⁵, который вел кафедру церковной археологии и литургики в Киеве. В обширном научном наследии А. А. Дмитриевского¹⁵⁶ очень немногие работы являются данью той половине занятий, которые были связаны с назначением академической кафедры. Упомянем для примера его научный отчет о длительном путешествии на Восток, где попутно с обследованием литургических рукописей в библиотеках Стамбула, Афона, Каира, Александрии, Афин и монастыря св. Екатерины на Синае А. А. Дмитриевокпй специально изучал византийские рукописи с миниатюрами и впервые, на десятки лет опередив греческих и американских ученых, составил учетный перечень икон разного времени и происхождения, хранившихся в церквах Синайского монастыря ¹⁵⁷.

В отличие от И. Д. Мансветова и А. А. Дмитриевского заметный уклон в сторону художественной археологии обнаруживает Александр Петрович Голубцов (1860—1911) ¹⁵⁸, занявший кафедру в Московской духовной академии после преждевременной кончины И. Д. Мансветова. Поскольку жизнь А. Н. Голубцова пришлась на новую эпоху, которая проявляла больше научного интереса к прошлому России, в перечне его трудов мы находим уже не единичные работы об искусстве. Таковы его статьи «О греческом иконописном подлиннике» (1888), «Из истории изображения креста» (1889), «Древнехристианская символика Воскресения» (1896), «О древнейших изображениях Божией Матери» (1897), «Из истории древнерусской иконописи» (1897), «Материалы для истории древперусской иконописи» (1910), а также отдельные рецензии и большое, оставшееся незаконченным исследование о происхождении иконостаса и так называемых «местных» икон ¹⁵⁹. Лучшие статьи А. П. Голубцова по церковной археологии, изданные после его смерти ¹⁶⁰, показывают широкую программу как его лекций по этому предмету, так и всей научной работы по изучению церковного искусства.

Особенностью А. П. Голубцова как ученого является синтетическое восприятие им предмета своих занятий. Литургика и археология были для него составными частями одной науки — науки о христианских древностях: задача первой состояла в изучении церковного обряда, а задача второй в изучении церковного искусства и быта. И хотя формально, для удобства исследования и цельности изложения, его историко-литургические и историко-археологические работы велись параллельно и образуют два разных цикла, в действительности они глубоко проникают друг в друга. Его монументальные книги о соборных чиновниках дают немало любопытных сведений о памятниках церковного искусства, а изучение последних во многом дополняет известия источников по истории церковного богослужения. Синтезирующий подход к науке определил и строгие требования, которые А. П. Голубцов предъявлял к себе а другим ученым. «Археолог,— писал он в теоретической части своего курса по церковной археологии,— должен быть лингвист, обладать солидным знанием истории вообще и культуры в частности, а для церковного археолога необходимо еще специально богословское образование и знание церковной литературы. Без этого условия объяснять археологический памятник дело невозможное» ¹⁶¹. Добавим, что под церковной литературой А. П. Голубцов подразумевал не литературу как таковую, а знание источников — и не только изданных, но и неизданных, рукописных. Умение работать с рукописями, которыми, кстати сказать, были так богаты библиотеки Троицкой лавры и Московской духовной академии, умение искать и находить ранее никому неизвестные материалы отличало А. П. Голубцова во все годы его короткой научной жизни. Оно же, это умение, определило и чрезвычайную свежесть целого ряда еюпубликаций. Достаточно указать, например, что он первым, еще до Б. Т. Георгиевского, отыскал, оценил и напечатал редчайшую по полноте и точности опись икон Иосифо-Волоколамского монастыря от 1545 года ¹⁶², без которой немыслимо, в частности, изучение искусства Дионисия и других московских художников XV и начала XVI века.

В России получила преимущественное развитие христианская, или церковная, археология. В 1869 г. изучение этой богословской дисциплины было введено в курсы общения в духовных семинариях и академиях. Церковная археология изучалась и в Архангельской духовной семинарии.

Археологическое изучение церковных древностей было начато с 1889 г. во время раскопок в Древнем Киеве, а затем и в других древнерусских городах. Во многих епархиях Русской Православной Церкви были учреждены археологические комитеты и общества. Среди 23 церковно-археологических обществ имелось и Архангельское, созданное в 1905 г.Однако более известным стал предшествовавший ему Церковно-археологический Комитет (до 1891 г.-комиссия), открытый 25 января (6 февраля) 1887 г. Тогда же при комитете открылось Епархиальное Древлехранилище.

Активное участие в деятельности комитета и древлехранилища приняли архангельские священники В.А.Смирнов, И.И.Легатов, Ф.Павловский и др. Однако основную работу в этих учреждениях вел И.М.Сибирцев, о котором следует рассказать особо.

Иустин (Юстин) Михайлович Сибирцев [28.05.(9.06.).1853, Архангельск—6.11.1932, там же] историк, археограф и палеограф. Он родился в многодетной семье священника М.И.Сибирцева, о котором в книге написано выше. Начальное образование талантливый мальчик получил в немецкой школе, среднее—в духовной семинарии; в 1877 он закончил историческое отделение Санкт-Петербургской духовной академии. После её окончания И.М.Сибирцев преподавал латинский, греческий и немецкий языки в Архангельской духовно семинарии, историю -в женском епархиальном училище. В течение 25 лет Сибирцев занимался организацией народного просвещения в Архангельской епархии, с 1902 г. целиком ушел в науку: собирал, описывал и готовил к

изданию документы по историиАрхангельского Севера XV-XVIII вв.; опубликовал (совместно с академиком А.А.Шахматовым) двинские грамоты XV в.; подготовил к археографическому изданию акты Лодомской церкви XVI-XVII вв. и т.д. И.М.Сибирцев стал одним из учредителей Архангельского церковно-археологического комитета (помощник председателя, с 1895 г. председатель комитета) и бессменный руководитель древлехранилища (1887-1920 гг.). Он был членом губернского статистического комитета, с 1903 г.—членом археографической комиссии АН; пожизненный член Архангельского общества изучения Русского Севера. Сибирцев редактировал журнал «Архангельские епархиальные ведомости» в 1894-1899, 1904-1912 гг. Он был также председателем переводческой комиссии по изданию книг для «Инородцев местного края» (с 1905 г.), опубликовал первый ненецкий букварь.

Однако главным детищем И.М.Сибирцева было древлехранидлище. Если в 1889 г. в нем был всего 201 экспонат, то в1912 г. хранилось уже свыше 25 тысяч документов XV-XVII вв., свезенных сюда из Антониево-Сийского(около 17 тыс. документов), Крестного, Богословского (Шенкурский уезд) и других монастырей; здесь были собраны церковные архивы епархии. Кроме того, в музей поступило свыше пятисот рукописных книг, а также более 600 вещественных памятников. К 1917 г. собрание насчитывало около 800 рукописных и старопечатных книг, более 30 тысяч документов, свыше 700 предметов церковной утвари и народного быта.

В память о дореволюционном церковно-археологическом комитете 30 декабря 1996 г. по благословению еп.Тихона была создана Церковно-археологическая Комиссия Архангельской епархии под руководством архм.Трифона (Плотникова).

В советское время труда российскихархеографов было создано Древлехранилище Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (РАН) в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Оно возникло на базе Отдела древнерусской литературы, созданной академиком А.С.Орловым в 1932 г. В середине 1930-х гг. сбор рукописей и старопечатных книг на Печоре начал В.И.Малышев (23.05.1910. г.Наровчат—2.05.1976, Ленинград). После войны Владимир Иванович расширил район сборов на всей территории Русского Севера. В 1949-1976 гг. Малышев и его ученики собрали свыше 7 тысяч документов и книг, образовавших Древлехранилище, в котором наиболее представительными стали печорская, карельская, пинежская, мезенская и северодвинская коллекции. Только в Архангельской области было собрано свыше двух тысяч рукописей. В их числе имеются такие памятники письменности, как», «Летописец Пинежский»,вирши Сильвестра Медведева, автографы инока Епифания, стихи покаянные в рукописи XVI в. из библиотеки Строгановых, северодвинские лицевые (то есть с миниатюрами) сборники XVII-XIX вв. и т.д. В древлехранилище оказались именные фондды—рукописи из собраний известных северных краеведов К.П.Гемп, А.Г.Гемпа, С.И.Тупицына и др. В составе уникального собрания рукописей и старопечатных книг находились книги из родовых крестьянских библиотек (с XVII в.)

Основоположником отечественной археографии был П.М.Строев (1796-1876), который вместе с Я.И.Бередниковым (1793-1854) в течение шести лет, начиная с 1828 г., обследовал свыше 200 архивохранилищ в Архангельской, Олонецкой, Вологодской и Костромской губерний. При участии Строева была создана Петербургская археографическая комиссия (1834 г.), опубликовавшая тысячи документов по истории России и Русского Севера, в том числе по истории Русской Православной Церкви. В советское время при АН СССР (сейчас РАН) была воссоздана Археографическая комиссия (1956 г.) под руководством академика М.Н.Тихомирова; с 1965 г. её возглавил С.О.Шмидт. В эти годы возобновились археографические изыскания на Севере при участии Вологодского проблемного объединения по аграрной истории России (с 1967 г.) и Северного отделения Археографической комиссии РАН под руководством Петра Андреевича Колесникова (1907-1996) и его ученика А.В.Камкина. Археографические исследования проводят крупные университетские центры Северной России.