Психологического кризиса

Под воздействием успехов, достигаемых в сфере нетрадиционных, порой «вненаучных» познавательных практик, постепенно уходят в прошлое представления, согласно которым выработка позитивных знаний о реальности — исключительная привилегия науки. Еще не так давно возможности «вненаучных» познавательных практик признавались лишь в той мере, в какой они поддавались сциентизированию, онаучиванию. Не потому ли многие гуманитарные дисциплины и познавательные практики, дабы не быть заподозренными идеологическими институциями в «неистинности», присовокупляли к своим названиям сциентистские ярлыки. Да и сама идеология объявляла себя строго научной истиной. Такой перенос, трансфер статуса науки на более сложные флексивные практики, нежели натуралистический дискурс фактически обрекали их на утрату своей особой предметности. Будучи ориентированными на продуцирование строго «объективного знания», многие гуманитарные дисциплины и прежде всего этика утратили интерес ко всему «человеческому», «субъективному», все более и более превращаясь в рудименты «научной идеологии».

Свести все наработанные человечеством познавательные практики к плоскому дискурсивному мышлению утопично. Однако именно эта сциентистская утопия на долгие годы стала принципом веры, идеологией и практикой позитивизма, пытавшегося активно насаждать дискурс во всех сферах человеческой деятельности, особенно научной. В дискурсивном мышлении, отмечал Н. Бердяев, нет непосредственной данности бытия, а лишь непосредственность и видимость эмпирической действительности. Все начала и концы, «верхний» и «нижний» пределы мироздания для знания, формирующегося в дурной бесконечности дискурсивного мышления, оказываются вне рефлексивного процесса. «Дискурсивное рациональное познание, — пишет он, — лишь выводит, лишь заполняет посредствующие звенья; оно не восходит к истокам. Таким образом, твердые первоосновы знания не даются дискурсивным мышлением, их нужно искать в другом месте, вне рациональной дискурсии» (22, 49).

Интенсивными поисками первоосновы знания за пределами рационального дискурса занялся постпозитивизм. Была выдвинута идея, согласно которой в системе человеческого знания существуют структуры, оформляющиеся по несколько иным логическим принципам и нормам; разработка их не менее важна, чем выявление аксиоматики, на которой покоятся точные науки. Причем науки, основывающиеся на принципах, близких к принципам построения физического знания, были обозначены в качестве «узкой или сильной версии» науки, а остальные отрасли знания в качестве «широкой или слабой версии» (138). Такой подход основывается на признании того, что в системе человеческого знания существуют различные типы «методологической организации» познавательных практик.

Идею двух типов методологической организации знания (применительно к психологии) еще в 20-е годы выдвинул Л.С. Выготский. «Есть два типа научных систем по отношению к методологическому хребту, поддерживающему их, — писал он. — Методология всегда подобна костяку, скелету в организме животного. Простейшие животные, как улитка и черепаха, носят свой скелет снаружи, и их, как устриц, можно отделить от костяка, они остаются малодифференцированной мякотью; высшие животные носят скелет внутри и делают его внутренней опорой, костью каждого своего движения. Надо и в психологии различать низшие и высшие типы методологической организации» (37, 1, 352).

«Узкая или сильная версия» науки основывается на низшем типе методологической организации, и ей полностью соответствуют известные принципы операционализма и верификации, разработанные логическим позитивизмом, вполне имманентные практике построения системы знания, опирающейся в основном на дескриптивные значения. «Широкая или слабая версия» науки относится к высшему типу методологической организации, подчиняющейся совершенно иным основоположениям, имманентным природе трансцендентной, гуманитарной и социетальной формам знания.

Один из создателей дескриптивного анализа в современной археологии французский ученый Жан-Клод Гарден считает, что научное построение возможно на континууме, крайними пределами которого являются магия и алхимия. При этом он утверждает, что магия — это такой тип построения знания, при котором достигается определенный результат по необъяснимым, иллюзорным или плохо сформулированным причинам, а алхимия — это построение знания, в котором, наоборот, ожидаемые результаты не достигаются, хотя способ их получения тщательно продумывается. «Развитие научной мысли в течение столетий, — пишет он, — можно схематически представить как диалектическое движение, поток, русло которого ограничено двумя пределами: относительной эффективностью одних, на наш взгляд, плохо оформленных («магических») построений и рациональностью других, основанных на научной эксплицитности, но непродуктивных («алхимических») процедур. Между тем время от времени появляются научные построения, которые дают повод верить, что им присуще счастливое сочетание обоих достоинств» (41, 257).

Итак, с размыванием тоталитарной власти позитивизма в науковедении постепенно стала складываться более гибкая, плюралистическая версия природы познавательной практики вообще и научной — в частности. В результате многочисленных дискуссий было признано, что рефлексия может быть не только дискурсивной, дескриптивной, рационалистической, но и символической, ценностной, нормативной, то есть трансрациональной. Каждой форме рефлексии присущ свой уникальный способ постижения определенного типа реальности. Плюрализму познавательных практик присуще и многообразие «логик». Не исключено, что мы находимся на пороге мощного прорыва в области использования именно нетрадиционных, трансрациональных познавательных практик, развившихся за пределами сциентистской традиции. Науковеды предрекают в ближайшие десятилетия наиболее важные открытия как раз не в естествознании — цитадели сциентизма, а в «науках» о человеческом духе: в антропологии и космологии.

Как и любая другая сложная система познавательных практик, мораль основывается на «орудийных свойствах» знаков. Семантическая модель рефлексивной системы позволяет выявить знаковую определенность протофеноменов, феноменов и эпифеноменов морали, составляющих основу специфических познавательных практик (Схема 7).

Схема 7