Прогулка без морали 3 page

– Всех мужчин, которых я любила, отняла проклятая костлявая. Мало ей было сыновей моих, так не дала состариться с мужем. Где ж справедливость, доченька, за что крест такой тяжкий возложил на меня Всевышний? Не сдюжаю я его, от сердца говорю, нет больше сил. – Сказала и дала волю слезам. Копились они долго – полгода прошло как пропал Михаил Михайлович. Ни разу не позволяла она себе таких слез. Стеша не видела мать такой. Положив голову дочке на колени, она причитала во весь голос, плечи ее все вздрагивали, вздрагивали. Причитания сменяли беззвучные рыдания, а потом она резко затихла. Подняла заплаканное, отекшее от слез лицо. Стянула с головы черный платок, вытерла им глаза, щеки. – Прости, дочка.

– Да что вы прощения просите, бог с вами, – дрожащим голосом ответила Стеша. В углу у печки притихла Валюша. Навсегда отложилась в головке девчушки эта картина страдания двух дорогих ей женщин. В апреле ей исполнилось шесть лет, и, пожалуй, это было самое сильное впечатление за ее такую недолгую жизнь. После исчезновения деда мама и особенно бабушка стали совсем другими – задумчивыми, мрачными. А сегодня горечь, кажется, перелилась через край. Вале тогда тоже захотелось подбежать к матери, уткнуться в подол ее длинной юбки и заплакать. Но она чувствовала, что ее появление там, где только что так надрывно причитала бабуля, нежелательно.

– Затопи мне баньку, дочка, – тихо попросила Дарья Ивановна. Подняла глаза на стену, где висели портреты сыновей, ее свадебная фотография. Вздохнула и повторила: – Затопи от души, хорошо? Хочу напоследок попариться, чтоб с чистым телом предстать пред очами Божьими. Душу, кажись, ничем не замарала, а вот тело надо бы. – Голос ее сорвался, но плакать она больше не стала.

– Странно вы говорите, мама, страшно слушать, – перекрестилась Стеша.

– Сделай, как прошу, – только и сказала та в ответ.

Каждый человек чувствует, когда приближается его конец. Все земные дела переделаны, счета оплачены, пора отправляться в мир иной. Дарья Ивановна умерла той же ночью во сне, прижимая к груди крохотную иконку Божьей Матери.

Стеша обнимала испуганную дочку. Дом превратился в сплошной поток одетых в черное старушек. Они сновали туда‑сюда, что‑то готовили. Кощунственным казалась сейчас Стеше эта древняя христианская традиция: разве можно проглотить хоть кусочек, когда меньше часа назад земля покрыла крышку гроба, ставшего последним пристанищем ее матери. А им ничего – молча пьют, отрешенно закусывают. После двухтрех рюмок, кажется, еле сдерживаются, чтобы не запеть. Место вроде бы не подходящее, а душа просит. И повод скорбный забыт, обычная компания хорошо подвыпивших односельчан. Некоторые задерживаются всего на несколько минут, помянув хозяйку, уходят, не забыв погладить по голове притихшую на крыльце Валюшку. Основная масса односельчан уже плохо держится на ногах, Стеше больно смотреть на эту трапезу. Когда же кончится мучение и в дом снова придет тишина? Нет сил смотреть на раскрасневшиеся, потные лица. Стеша вздохнула и вышла из дома. Подсела к Валюше. Та сразу подвинулась поближе, подняла свои огромные, испуганные глаза на мать.

– Остались мы с тобой одни на этом свете, милая, – обняла дочку Стеша. – Не на кого надеяться, сами себе хозяйки. Видно, так Богу угодно было – испытать нас на прочность. Считай что началось.

– Мам, а почему ты так говоришь? – испугалась Валюша.

– О чем?

– О том, что никого из родни у нас нет?

– А где ж ей взяться?

– Мне уже седьмой год, а ты со мной, как с маленькой! – возмутилась дочка и, отодвинувшись, серьезно посмотрела на мать. – А где мой папа? Родители его, мои бабушка, дедушка?

Степанида прижала ладонь к груди, ей показалось, что сердце сейчас выскочит. Вот уж не ко времени разговор. Не ожидала совсем. Надо же, молчала, никогда ни о чем не спрашивала, а оказывается, в маленькой головке давно неспокойно. Надо отвечать. Поправила черную косынку на голове.

– Нелегкие вопросы задаешь, доченька. Главное, нечего мне тебе ответить.

– Странно, бабушка говорила, что ты обязательно найдешь папу.

– Когда это она такое сказала? – удивилась Стеша.

– Недавно, сидели мы с нею вечером вот здесь. Ты еще с фермы не пришла, а бабушка вдруг заплакала. Я спрашиваю, что случилось? А она как‑то сразу успокоилась и сказала, что представила возвращение моего папы. Приедет он сам, а может, ты найдешь его. Ведь ты его любишь?

– Конечно, девочка моя, ведь он – твой отец.

– Почему же он не остался с нами?

– Он уехал, не зная, что оставляет меня не одну, – грустно улыбнулась Стеша.

– Такое разве бывает? – удивилась Валюша.

– Еще как бывает, подрастешь, я тебе все объясню. А сейчас пойдем в дом. – Поднявшись, она отряхнула юбку. Дочка сделала то же самое.

– Мам, я вот что хочу сказать. Я ведь уже не маленькая, ладно?

– Ладно, – тихо ответила Стеша, чувствуя, как комок подступает к горлу. – Ты и так взрослая, умница моя, так что мне будет несложно.

Маленькая помощница засеменила впереди. Степанида глазами, полными слез, следила за нею. В это момент отошла куда‑то горечь, пустота от потери матери. Сердце заполнила бескрайняя любовь к дочурке. В следующий миг ей стало стыдно за свою «забывчивость». Только бросила горсть земли на крышку гроба, и вот тебе.

– Мама, а я верю, что папа вернется, – остановившись, сказала Валюша. Видимо, она не переставала думать об этом, пока шла по скрипучим половицам.

– Чудес не бывает на этом свете, – грустно улыбнувшись, ответила Стеша. Кажется, она уже говорила это много лет назад. Время подтверждало правильность сказанного.

Оставшись вдвоем, они сразу почувствовали, насколько изменилась их жизнь. Степанида работала от темна до темна. Если и раньше ей не приходилось сидеть сложа руки, то теперь она валилась с ног к вечеру. На ферме дел всегда хватало, дома тоже работы на четверых. Едва добиралась до кровати, как глаза тут же закрывались и единственным желанием было спать. Долго, чтоб не тревожил никто. Ей еще не исполнилось тридцати, но, глядя на свои руки, Стеша внутренне сжималась: огрубевшие, с короткими, иногда не совсем чистыми ногтями. По ним молодой женщине можно было прибавить с десяток годков. Да и в русой косе давно появилась не одна седая прядь. Серые глаза перестали смеяться, длинные густые ресницы все чаще влажнели от накатывающихся слез.

Одна радость и надежда – Валюша. Отрада осиротевшему сердцу, награда за бессонные ночи, ответ на каждодневные молитвы. Смотрела Стеша, как растет дочка, и все больше понимала, что не хочет для нее такой судьбы. Нечего ей с ее светлой головой делать в их умирающей деревне. Хватит, что сама спину от огорода не разгибала, на работу вставала чуть свет, забыла, что значит быть женщиной. Куда уж тут об этом думать! Хоть и не белоручку вырастила, с малых лет помощница у нее всем на загляденье. Но дальше нужно все менять. Ее отец не пустил в город. Тогда время другое было, да и что теперь вспоминать. Родительское слово раньше не обсуждалось, принималось безропотно и все. Иногда начинала Степанида фантазировать: что, если бы уехала она десять лет назад из деревни? Как бы сложилась ее судьба? Представляла она себя не в вечном халате и переднике, с косынкой на голове, а в красивом платье, с прической и маникюром. Кавалеры бы добивались ее внимания, а она бы играла ними, посмеиваясь в душе. Другая жизнь, другие заботы. «Господи, что это за наваждение?» – встрепенулась испуганная женщина, мигом прогнала ненужные мысли. Для чего ей все это, если не будет рядом зеленоглазой Валюшки?

А время пролетело, и не успела Степанида опомниться, как окончила дочка школу. На выпускном вечере учителя наперебой хвалили прилежную ученицу. Аттестат со всеми отличными отметками был тому подтверждением. Все она успевала: и на ферме матери помочь, и дома за хозяйством следить, и уроки приготовить без напоминания. По ночам книжки о любви читала, а мечтала стать врачом.

– Может, на ветеринара выучишься и в родной колхоз вернешься? – спрашивал Ермолов – председатель сельсовета.

– И животных я люблю, но хотелось бы людей лечить. Помогать им справляться со своими болезнями, – улыбаясь, отвечала Валюша. – Для начала поступлю в медучилище, поработаю, а там и в институт попробую.

– От чего же не сразу в институт? – удивился Ермолов.

– Да что вы! Там конкурс такой, что нам, деревенским, не прорваться.

– Здесь знания решают. Степанида, ты‑то что молчишь? Уверенности девчонке не хватает явно. – Уставшая Стеша отмалчивалась. – Впрочем, вам решать, что я со своими советами? Удачи тебе, девочка, Бог даст, все у тебя сложится хорошо.

– И я того же мнения. Спасибо за пожелания.

Бойко говорила девушка, а у самой внутри все переворачивалось, как только задумывалась о том, что придется одной жить в незнакомом городе. Никогда раньше не покидала она родных мест так надолго. Из села уезжала несколько раз на олимпиады по физике, химии, русскому языку. Ермолов выделял свою машину, и все ее впечатление от города ограничивалось видом из окна автомобиля, а потом – из аудитории, где проходили олимпиады. Все ей там казалось диковинным. По другим правилам живут там люди. Иной ритм, иные заботы. Валя не могла себе представить, что не нужно будет вставать в четыре утра, кормить скотину, перекусывать на скорую руку и идти с мамой на ферму. А потом в школу, отучиться, прибежать домой и, сделав уроки, готовить ужин, наносить воды. Господи, и не перечесть всего, что, бывало, приходилось сделать за день. Многие ее подружки росли, не зная такого тяжелого труда, хотя в деревне дети намного раньше считаются взрослыми и приучены к работе с малых лет. Просто у большинства были и мать, и отец, и деды с бабами, а у Валюшки – только мама. Прошло время, когда девочка тайком от всех плакала на сеновале. Сколько раз называли ее байстрючкой некоторые одноклассники, казалось, давно должна привыкнуть, а не получалось. Только слезы свои девочка скрывала больше всего от матери: нечего ей знать, что немного ее горестей и дочке досталось. Валюшка вытирала мокрые щеки, тяжело вздыхала и погружалась в какую‑нибудь работу. Это лучшее средство от дурных мыслей и жалости к себе. Она привыкла к такой занятости, не считала, что слишком перетруждается. Всегда понимала, что должна изо всех сил помогать маме. Тем более, когда они остались одни. Как‑то теперь управится она без нее? Дел не станет меньше, а еще одна пара рук уезжает. Мысли роились в голове девушки, не давали покоя. Когда настал день отъезда, Валя загрустила.

– Никуда я не поеду, – заявила она матери, помогавшей ей укладывать вещи в дорожную сумку. Степанида села, положила ладони на колени. Глаза беспокойно забегали по дощатому полу, словно искали что‑то. – Что это я надумала? Оставить тебя здесь одну, а я буду королевной по городу ходить, за партой сидеть? Мне и так в деревне работа найдется, а врачей и без меня хватает.

Мать продолжала сидеть молча. Потом, словно очнулась, посмотрела на дочку и покачала головой. В ее поблекших серых глазах заблестели слезы, глубокие горькие морщины веером развернулись вокруг задрожавшего рта.

– Не нужно так говорить, девочка, – наконец тихо сказала она. – Мне тридцать шесть лет, а что я видела в этой жизни? Телевизор и тот некогда посмотреть, потому что голова вечно полна мыслей о недоделанной работе. Не хочу я для тебя такого. Выросла ты, слава богу, не бездельницей. В свои годочки многому успела научиться. Повидала и ферму, и поля бескрайние, хватит! Поступай на учебу и живи другой жизнью.

– Не будет мое сердце спокойно. Не смогу я сидеть на твоей шее. Стипендия маленькая, сама узнавала, с какими глазами буду брать у тебя деньги, когда ты за всю жизнь. – Валюша уронила голову матери на грудь и заплакала. Отчего вдруг полились они опять, соленые потоки? То ли от жалости к маме, всю свою недолгую жизнь трудившуюся, так и не познавшую мужской заботы, привыкшую рассчитывать только на себя? То ли от страха перед расставанием с той, которую любила бесконечно и не представляла, как может начаться день без ее усталого, но все равно улыбающегося лица? Валя плакала, а мать гладила ее шелковистые волосы, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать. И ей нелегко было на сердце, но будущее дочки важнее. Что поделаешь, наступает рано или поздно момент расставания. Степанида знала, что, несмотря на расстояние, дочка всегда будет с нею, в ее сердце. И только с нею будет она вести свои разговоры по вечерам, вернувшись с работы, хлопоча по хозяйству, укладываясь в холодную постель. Об этом думала и Валюша. Только матери доверит она свои сокровенные тайны, поделится наболевшим. Расскажет о первой любви. Не пройдет ведь она мимо. Словно отвечая на ее мысли,

Степанида взяла лицо дочки в ладони и, вытирая слезы, сказала:

– Только помни, милая, сколько соблазнов ждет тебя. Ты доверчивая, к худому слову не приучена, дурных людей берегись. Особенно городских щеголей, которые, кроме блеска внешнего да сладких речей, ничего не имеют. Не обмануться бы тебе, доченька. Хоть жизнь долгая, а сердечная рана всю жизнь ноет. Не будет меня рядом, это точно ты приметила. Да только близость отца и матери все равно не помогла мне разобраться, что за человек был твой отец. Как так вышло, что обманулась я, утонула в зелени его глаз и позабыла обо всем, что матушка говорила.

– Какой он был, расскажи, – попросила Валюша.

Степанида посмотрела в широко раскрытые глаза дочери. Не девчушка уже перед нею, а все одно хочет услышать красивую сказку о своем отце. Будь по‑твоему, милая, да и врать почти не придется.

– Он был очень красивым, умным, отличался от всех, кто ухаживал за мною раньше. Я боялась казаться простушкой, а потому все больше молчала, слушала его рассказы, а они у него не переводились. Мне казалось, что время просто мчится, когда мы вместе. Только встретимся, а уж домой пора. Помню, в то лето я впервые тайком выбралась через окно из дома ночью. Тряслась от страха, что отец увидит пустую кровать и крепко накажет. Но тяга к любимому делала меня безрассудной, – Степанида говорила, опустив глаза, перебирая складки длинной юбки. Ее щеки разгорелись, губы дрожали от волнения. Она вновь переживала свою первую, единственную любовь. Говорила, а сама будто каждой клеточкой истосковавшегося по ласке тела чувствовала прикосновения Сергея. Даже голос от волнения сел. Запнулась она и на полуслове замолчала.

– Какая же ты счастливая, мамочка, – вдруг сказала Валюша и прижалась к матери еще крепче. Неожиданная реакция дочки привела Степаниду в замешательство. – Ты ведь не хотела бы что‑то изменить? Или я не права?

– Разве только то, чтобы он до сих пор был рядом. А в остальном ни о чем не жалею. Быстротечно было мое счастье, прикоснулось ко мне и упорхнуло, – спохватившись, поспешила она добавить. – Только тебе, доченька, следует быть осмотрительнее. Без любви нельзя, но и с нею надо осторожность проявлять. Не нужно душу, как гармошку, растягивать и всех допускать близко к сердцу. Мало кто этого достоин, а сразу не разберешься.

– Но ведь папа был достоин?

– Конечно. Знаешь, я до сих пор не верю, что он по собственной воле оборвал наши отношения. Что‑то должно было произойти, чтобы он забыл все свои обещания, слова любви. Глаза его, когда мы прощались, были правдивыми. Грустными, но без лжи. Я до сих пор говорю себе именно так. И тебе повторяю, что зла на Сергея не держу. Одного боюсь, что разлучила нас самая страшная, беспощадная из всех причин – смерть. Но пусть лучше будет жив и здоров Сергей Иванович Нестеров.

– Мама, а может такое случиться, что я встречу его в городе. Знаешь, как говорят про Горинск?

– Нет, не знаю.

– Горинск спит под одним большим одеялом. Значит, все где‑то когда‑то встречались. Этакая большая деревня, так что все может быть.

– Не знаю, нужен ли тебе вообще весь этот разговор, дочка, одно прошу запомнить: берегись соблазнов, не наживи себе проблем непоправимых. Ничего не решай сгоряча и помни, что я всегда попытаюсь понять тебя, хорошо? Я на твоей стороне, Валюша.

Девушка кивнула, борясь со вновь подступившим комком к горлу. Пожалуй, слишком много слез. Долгие проводы. Однако сумка с вещами собрана, теперь Степанида суетится, складывая в кулек еще пышущие жаром пирожки.

– Спасибо, мама, не клади много. Там ведь магазинов, не то что у нас в Смирновке.

– Вкуснее моих пирожков вряд ли что в твоем городе найдется. Потом скажешь, права была я или нет. Нечего сразу тратиться на их искусственные продукты. У меня все свеженькое. Помидорчик, огурчик только с грядки. Разве сравнятся с ними магазинные? – Не обращая внимание на просьбы дочки, Стеша клала в кулек все, что считала нужным.

В Горинске приезжим абитуриентам должны были предоставить общежитие. Ермолов, правда, предлагал после каждого экзамена привозить девочку домой. Обещал договориться о легковушке для этого случая. Мысленно приветствуя такую идею, Степанида все же поблагодарила и отказалась. Не хотела злоупотреблять председательским расположением. И так в селе говорили всякое. После исчезновения Михаила Михайловича Ермолов чувствовал себя причастным к этому страшному событию. Хотя Дарья Ивановна ни словом, ни в мыслях никогда не обвиняла его, он сам казнил себя. Вот почему, чем мог, всегда с радостью помогал Смирновым. А может, действительно был он неравнодушен к Степаниде? Ничего удивительного в этом бы не было, оба взрослые, самостоятельные люди, давно заслужившие душевный покой и тепло домашнего очага. Ермолов к своим сорока годам был бобылем. Не складывалось у него семейное счастье. Был он мужчина видный, высокий, энергичный, толковый. Односельчане не жалели о том, что именно его какой год избирали председателем. Навел он, как мог, порядок, где уговорами, а где и прикрикнуть мог. Справедливый, трудолюбивый, всегда на виду. Вот почему его пламенные взгляды на Степаниду тоже не остались без внимания. Смирновцы шутили, что на одном конце деревни чихнешь, на другом «Будь здоров!» пожелают. Так и симпатии председателя мигом стали известны в каждом доме, обрастая несуществующими подробностями, рожденными разгулявшейся фантазией. Степанида, как водится, узнала последней о роящихся вокруг нее слухах. Поначалу даже обиделась на односельчан: мало они ей косточки перебирали. Забыто одно, теперь снова ее имя на слуху. Дарья Ивановна тогда только удивлялась.

– А что, доченька, чем тебе не муж и Валюше не отец? Чем губы надувать, подумала бы сначала. Зря говорить не будут.

– С моей стороны никаких намеков не было. За Ермолова отвечать не берусь.

– Может, слухи эти и подскажут тебе, как жить дальше.

– Что ты, мама? Мне никто не нужен. В моем сердце свободного места нет.

– Глупости говоришь.

– Но ты же, кроме отца, никого рядом с собой не представляешь.

– Сравнила тоже. Мы жизнь прожили, а ты со своим Нестеровым месячишко позабавлялась, – увидев, что дочь укоризненно посмотрела, добавила: – Резковато я сказала, извини, но ведь все верно.

– Ладно, мама. Забава моя обернулась и печалью, и счастьем. На Сергея я зла не держу и никому не позволю плохо о нем говорить. Кроме Валюшки никто мне не нужен. А языки почешут и угомонятся. Мы это уже проходили.

Покачала тогда головой Дарья Ивановна, но больше ничего не сказала. Сердцу ведь не прикажешь, а время придет, может, по‑другому мыслить станет. Но прошел не один год, и надежды на изменения в отношениях Ермолова и Стеши таяли. Он искал любую возможность для общения, она старалась любыми путями избежать его. Вот и предложение помочь Валюше Степанида расценила как очередной повод для сближения. Ничего личного в их отношениях быть не должно. Поэтому решила отказаться.

– Спасибо, Евгений Федорович, но пусть лучше спокойно сдает экзамены в том окружении, которое ей уготовлено. Будет разрываться между домом и занятиями. Вместо того чтобы потратить время на учебу, потеряет его на дороги да разговоры со мною.

– Ваше слово – закон, Степанида Михайловна. Только помните, что всегда готов помочь. Так что без стеснения обращайтесь.

– Конечно, спасибо еще раз.

Этот короткий разговор состоялся накануне отъезда Вали. А теперь вещи собраны, все слова сказаны. Пора в дорогу. Мать обняла дочку.

– Будь умницей, не теряйся. Ты все знаешь, так что ничего не бойся. Если не судьба тебе поступить в этом году, тоже трагедии не делай. Жизнь у тебя впереди длинная, успеешь все, что задумала. С хлопцами поосторожнее, присмотрись, прежде чем опрометчивые поступки делать. – Валюша отпрянула и, раскрасневшись, снова прижалась к матери. – Ладно тебе, разве я не женщина, не понимаю? Ну, с богом, иди. Я буду за тебя молиться.

– Все будет хорошо, мамочка. – Валюша поцеловала ее, прижала к щекам огрубевшие, натруженные ладони. Остановила на них взгляд, молча, думая о чемто своем. Потом спохватилась и пошла с вещами из дома. Медленно спустилась с крыльца. Оглядела все вокруг: огород остается под присмотром мамы, урожай, может быть, придется ей одной собирать. Необозримые, бескрайние поля вдали. Огромная, золотая пшеничная нива колосится, важно покачиваясь под освежающим в июльский зной ветром. Как трудно уезжать от всего этого, привычного, притягивающего. Валюша что‑то пробормотала себе под нос и направилась к воротам, за которыми ее уже ждала машина. За рулем сидел их сосед Иван Кузьмич Парамонов. В Смирновке он появился лет десять тому. Сразу прижился, занял пустовавшее тогда бухгалтерское место и до сих пор работал там. Особенно сдружился он с Михаилом Михайловичем. И Смирнов, молчаливый, угрюмый по натуре, с удовольствием общался с ним, несмотря на значительную разницу в возрасте. Когда он пропал, это было ударом для многих односельчан, с уважением относившихся к нему. Парамонов был среди тех, кто молчаливо обвинил председателя в том, что тот вернулся из города один. Со временем острота сгладилась, и теперь, как и сам Ермолов, Иван Кузьмич был рад возможности хоть чем‑то помочь одинокой женщине, безропотно принимавшей все удары судьбы. Валюша подошла к машине, оглянулась на стоявшую у раскрытого окна мать. Помахала ей рукой и села рядом с водителем, пристроив вещи на заднем сиденье.

– Доброе утро, дядя Ваня.

– Доброе, Валюша. Что, тяжело взрослую жизнь начинать? – Брови девушки удивленно поднялись. – Прости, я так, пошутить хотел, знаю, что ты всегда наравне со старшими трудилась. Но теперь другое дело, мамки рядом не будет. Страшновато?

Валя кивнула в знак согласия. И так на душе кошки скребут, что он, не понимает? Машина тронулась с места, внутри все оборвалось. Чтобы не продолжать разговор, она высунулась в окно и подставила лицо солнцу. Прикрыв глаза, ощущала, как пригревает оно, несмотря на освежающий поток воздуха. До города больше часа езды, девяносто километров с кусочком. Валя смотрела, как меняются один за другим пейзажи соседних сел – длинная лесополоса, овраги, заросшие густой зеленой травой, на которой паслись стада коров. По мере удаления от Смирновки Валюша все больше успокаивалась. Ушла неуверенность, мимолетное отчаяние. Может, потому, что далеко остались испуганные, полные слез глаза матери. Хоть и говорила она ободряющие слова, а переживаний своих скрыть полностью не могла. Ее можно было понять. Расставалась с единственной надеждой своей. Не в такие уж дальние края уезжала дочка, но все равно тяжело было на сердце. Другая среда, чужие люди, новые проблемы. Степанида ни на минуту не сомневалась, что дочка поступит в училище. Жалела, что не уговорила ее сдать документы в Горинский медицинский институт. Валя была непреклонна, она хотела побыстрее начать работать, а учиться в институте планировала на вечернем отделении. Словно всю жизнь расписала по полочкам, только не учла, что знакомство с Вадимом Беловым внесет в нее свои коррективы.

Сдав первый экзамен по физике на «отлично», Валя, как медалистка, была зачислена в медицинский техникум. Теперь, пока остальные получали свои заветные баллы, ей разрешили уехать домой, с условием возвратиться на отработку после вступительных экзаменов. За три дня, проведенных в общежитии, Валя успела перезнакомиться со всеми. Но сблизилась лишь с двумя девочками, поселившимися в одной комнате с ней. Надя Шеховцова и Лена Архипова стали ее первыми подружками в незнакомом городе. Они еще остались досдавать экзамены, порадовавшись за удачу Валюши. Смирнова была одной из четырех абитуриенток, которые после первого же экзамена стали считать себя студентами. Но только одна она была приезжая. Счастливые девчонки собрались в кафе отметить событие порцией мороженого. Для Вали это было первым посещением кафе. К тому же в компании малознакомых студенток она чувствовала себя вдвойне скованно. Она смотрела, как трехлетние карапузы спокойно сидят за столиками и уплетают десерт. Они уверенно чувствовали себя в этой обстановке. Валя, борясь со скованностью, не могла не признать, что всего этого была лишена семнадцать лет. Многое прошло мимо из того, что можно было бы знать в ее возрасте. Городская суета, троллейбусы, трамваи, метро – ко всему нужно было привыкать и воспринимать как само собою разумеющееся. Валя старалась не думать об этом. Иначе получится ущербный портрет молодой провинциалки. Первыми днями жизни в городе она осталась довольна. Предвкушала, как, приехав домой, будет рассказывать маме о своих впечатлениях. Незаметно пролетит август, и сентябрь принесет новые впечатления, начало нового этапа жизни. Так и случилось.

Ермолов на этот раз приехал лично на своей синего цвета «пятерке». По дороге Валюша рассказывала о новых знакомых, впечатлениях от Горинска. Ермолов внимательно слушал, а когда подъехали к дому Смирновых, грустно сказал:

– Чувствует мое сердце, не вернешься ты обратно в село. Наверное, будешь права.

Валя ничего ему не ответила. Поблагодарила и, открыв ворота, скрылась за ними.

Радости Степаниды не было предела. И тому, что учиться будет дочка, и тому, что не чувствовала она себя одиноко вдали от дома, ознакомилась, осмотрелась. Рассказы о городе слушала, затаив дыхание, иногда отвлекаясь от звонкого голоса. Мысленно возникало лицо Сергея: что, если в эти три дня прошел он мимо своей дочки, не подозревая об этом? Что только судьба с людьми не делает. Столько лет прошло, даже черты его лица Степанида помнила не так четко, но Валюша была слишком похожа на отца, чтобы не дать окончательно стереть их из памяти.

– Да ты не слушаешь меня, мам? – удивленно сказала Валя.

– Слушаю, доченька, и радуюсь, что ты сильнее меня. И судьба твоя сложится по‑другому. Я молю Всевышнего об этом.

– Неужели тебе настолько не нравится твоя жизнь? Мне даже страшно делается, как ты пытаешься вытолкнуть меня из нашего села. Я здесь как рыба в воде. Все знаю, умею, на виду. А в Горинске я чужая.

– Ничего, постепенно освоишься и без этого метро шагу не ступишь. Привычка – дело наживное. А за то, что хочу освободить тебя от тяжелого деревенского труда, так ты сама мне вскорости спасибо скажешь. Город тоже трутней не любит. Там по‑своему тяжело, но, по крайней мере, на таскание ведер воды из колодца ты время тратить не будешь.

– Неужели для тебя это так важно?

– Что ты пристаешь ко мне с такими странными вопросами, мать стараешься к стенке припереть? Ты хочешь, чтобы я прямо тебе сказала, что тебе не место на ферме, что хватит меня, сызмальства нанюхавшейся коровьего навоза! Ты мне любые духи поднеси, думаешь, проймет меня этот запах после нашего природного аромата? – Степанида раскраснелась, поднялась и начала ходить по комнате взад‑вперед. – Слушай меня, девочка. Учись, находи свою любовь и приезжай в Смирновку только ко мне в гости. Вот такая моя мечта. Чтоб на лето внуков ко мне привозили, а я отпою их парным молочком да всем свеженьким накормлю. Лета вполне хватит для романтики, а потом – обратно домой. Вот так.

Валя притихла, сидела на небольшом диванчике, не узнавая в этой разгорячившейся, едва сдерживавшейся женщине своей матери. Всегда такая спокойная, она словно взорвалась. И было бы из‑за чего.

– Не волнуйся, мамочка, все у меня будет хорошо. Сбудутся все твои мечты. Сама говоришь – время летит. Оглянуться не успеешь, как явлюсь пред твои светлые очи с женихом, а там и до внуков недалеко.

– Только не надо так буквально все воспринимать, Валюша, – поправляя выбившиеся из‑под косынки волосы, поспешно добавила Степанида. – Прислушивайся к сердцу, но ни с чем не спеши, никаких соревнований с подружками, кто быстрее выскочит замуж. Знаю я эту ерунду. И еще, не хочу я, чтобы ты жила в общежитии. У меня есть сбережения, так что снимешь комнату, где тебе будет удобно. Приеду в гости, покажешь, как устроилась.

– Зачем же зря тратить столько денег, мама? Знаю, что будешь себе здесь во всем отказывать, чтобы я, как панночка, жила с отдельной ванной и туалетом. Я не согласна! Что это на тебя нашло? Разговариваешь со мной в приказном тоне, строишь из себя жандарма, что с тобой?

– Ничего, тебе показалось. Просто я заранее скучаю, представляя, что каждый день буду просыпаться одна в этом большом доме. Я говорю это не для того, чтобы вызвать к себе жалость и отбить у тебя охоту учиться в городе, нет. Поймешь меня, когда своих детей поставишь на ноги и придет пора с ними расставаться. Ведь это так тяжело, – вздохнула Степанида. – Заболтались мы с тобой, девочка, давай отдыхать. Мне завтра рано вставать. Ты спи, милая, и не вздумай за мной утром увязаться. Отдыхай, хочешь, по дому какую‑нибудь работу сделай. Слава богу, ее хватает всегда. А лучше полежи, отдохни, почитай книжки свои умные. Привыкай в руках держать их чаще, чем тяпку да лопату.

– Меня не было всего три дня, а тебя как подменили, честное слово, – расстилая себе постель, сказала Валя. Провела рукой по туго заплетенной косе. Переоделась в длинную ситцевую ночную рубашку.