Л. Гуревич «У царских врат» Кнута Гамсуна[cc] «Слово», 1908, 2 октября

Драма Гамсуна «У царских врат» (или, по другому переводу, «У врат царства») составляет первую часть его драматической трилогии, главным героем которой является Ивар Карено, современный мыслитель, завоевывающий царство новой правды, целиком ушедший от жизни с ее соблазнами в мир своих идей и в конце концов, в последней части трилогии, — устало отрекающийся от всего завоеванного, чтобы отдаться естественному течению жизни, со всеми ее сомнительными благами.

Кнут Гамсун — крупный и тонкий художник, отражающий в своей душе психологические трепеты и порывы современной жизни. Но творчество его — творчество взволнованного поэта, а не мыслителя, и то царство новой правды, к которому он приводит своего героя, видится ему самому смутно, в чертах и красках, заимствованных отчасти у Ницше, отчасти у Ибсена в период создания «Врага народа». И Карено, и все его другие действующие лица интересны только с психологической стороны. Это фигуры, намеченные нервными, незаконченными штрихами и брошенные в водоворот драматических переживаний с силой горячечного, не вполне владеющего собою темперамента. Нервическая, судорожная стремительность в развитии страстей, сильные ракурсы, волнующие ум намеки — вот что делает пьесы Гамсуна, несмотря на все их недостатки, «новыми», интересными для сцены. В них отражается мятущаяся стихия современной жизни, в них ощущается сердце современности — его быстрое, напряженное, неровное биение.

Вторую, наиболее оригинальную часть трилогии Гамсуна, «Драму жизни», мы видели в позапрошлом сезоне в превосходной, смело задуманной постановке Московского Художественного театра. «У царских врат» — проще, реалистичнее «Драмы жизни», {174} доступнее для большой публики. Но и в ней можно найти и проявить все особенности Гамсуна. И в ней от главных актеров прежде всего требуется непосредственный, сильный и нервный темперамент. Даже Карено — этот угловатый кабинетный человек, ушедший в свою умственную жизнь, почти слепой к окружающему, таит в себе какую-то прямолинейную, оторванную от жизни, головную страстность. А жена его Элина, эта наивная, примитивная женщина, вся — страсть, вся — воплощенная стихия жаркой, слепой, неразборчивой в своих средствах, неведомо куда рвущейся жизни. На протяжении четырех недлинных актов на наших глазах совершает она переход от любви к мужу до края той бездны, где она растеряет в дальнейшем все задатки своего человеческого достоинства. И в исполнении этой роли должно чувствоваться дыхание непреодолимых страстей.

Постановка Александринского театра не дала этого. Эта постановка интеллигентная, продуманная, но тусклая и не передающая темперамента Гамсуна. Поступив режиссером на казенную сцену, Мейерхольд, — отказавшийся от некоторых своих сценических идей, но не отрекшийся от своих идейных и художественных стремлений, — пытается влить новое вино в старые мехи. Лица актеров этого театра застыли в неподвижные маски, соответствующие их обычным «амплуа». Дар художественного перевоплощения, игра художественными намеками, бросающими навею пьесу идейный и поэтический свет, не в средствах этих актеров. Они старались больше обыкновенного, но пьеса разменивалась на мелочи, застывала в бытовых чертах.

В Элине — Потоцкой не было горения тех беспредметных страстей и скрытых вожделений, которые обуславливают в конце концов ее переход к пути продажной любви. Ходотов, в благодарной роли Иервена, связал себя неинтеллигентным гримом, со светлыми прилизанными волосами, — очевидно, во имя этнографической правды, — и в игре его не было той тревожной нервности, за которою скрывается во втором акте вся его душевная драма. Аполлонский дал недурной внешний облик пошлого журналиста, но не показал его чувственной натуры и был холоден. Сам Мейерхольд, впервые выступающий на этой сцене в качестве актера, был очень искренен, очень прост в роли Карено. Но, может быть, слишком прост: слишком похож внешностью и манерами из самого себя, и в данном им облике не было тех острых изломов, тех подчеркнутых контрастов при внезапном пробуждении Карено от его умственной сосредоточенности к ощущению действительной жизни, которые так характерны для Гамсуна[cci].

{175} Нужно еще отметить, что в качестве режиссера Мейерхольд дал верную, многозначительную постановку маленькой роли Чучельника. Декоративная и костюмная часть были художественно интересны со стороны красок.