Юр. Беляев «У царских врат»[cxcviii] «Новое время», 1908, 2 октября

Вот Александринский театр и дожил до «пришествия Мейерхольда». Директорская прихоть посадила этого сверхрежиссера наставником «образцовых» русских актеров. Прошлой весной директор Императорских театров спросил меня:

— Что вы думаете о Мейерхольде?

— Думаю, что ваша попытка интересна. Мейерхольд дошел до предела или, выражаясь несколько тривиально, стукнулся лбом об стену. Дальше идти ему некуда. Он может оказаться полезным и, во всяком случае, свежим человеком.

— Я сам того же мнения, — сказал г. Теляковский.

Первый дебют г. Мейерхольда состоялся в пьесе Кнута Гамсуна «У царских врат». Он дебютировал как режиссер и как актер. Не знаю, как чувствовал себя директор. Но мне было не по себе. Актер г. Мейерхольд преплохой. Эта фигура, эти жесты, этот голос! «Стоит древесно к стене примкнуто…». Как режиссер он остался тем же, чем был у Комиссаржевской. Опять «стилизация», опять «статуарный» стиль и т. д.[cxcix] На казенной сцене видеть все это было неловко и… обидно. Ну, как могут играть на Александринском театре актеры, подобные г. Мейерхольду? Ведь все это могло быть терпимо и занятно в прошлогоднем «балаганчике» на Офицерской, но в академии русской драмы немыслимо пришествие картонного паяца.

Сама пьеса прелестна. Это — первая часть драматургической трилогии Гамсуна, и едва ли не самая лучшая по чистоте, простоте и наивности поэтической. Взрослые дети повторяют на сцене драму нашей жизни, сотканную из мельчайших недоразумений. Горе наше складывается именно из таких незначительных обстоятельств, мимолетных огорчений и непредвиденных случайностей, какие изображены в пьесе. История Карено и его жены найдет живой отклик в каждом сердце. И как утренне ясно и верно определены {172} здесь каждое лицо, каждое явление. Такую пьесу нужно ставить не мудрствуя лукаво, помня, что такая простота выше всякой мудрости. Г. Мейерхольд, напротив того, навязал чистому вдохновению Гамсуна все свои стилизованные побрякушки и уничтожил сокровенный замысел автора поистине каннибальским способом. Александринские актеры играли вразрез со своим режиссером и представили на фоне нелепой головинской мазни нечто живое и правдивое. Типична была г‑жа Потоцкая в роли жены Карено; горячо играл г. Ходотов (Нервен), хороши г. Лерский (Чучельник) и г‑жа Есипович (Натали). «Сам» г. Мейерхольд играл Карено в бланжевых панталонах и лазоревом пальто. Тоскливо было от всего этого невыразимо. «Новый стиль» сцены так же надоедлив, как стулья и столы новейшей фабрикации. Хочется покоя для души и наслаждения для глаз вместо нервных изотер и психопатических изохимен последней моды.

Ту же пьесу на следующий день поставила г‑жа Комиссаржевская для открытия своего театра. С нескрываемым волнением ожидали постановки поклонники прекрасной артистки. Ну, каково-то она сыграет в своем дезинфицированном от мейерхольдии театре? Роль фру Карено была вполне в ее средствах, нет, даже ниже ее средств. И, грешный человек, я побаивался, что увижу вместо пьесы, вместо роли только г‑жу Комиссаржевскую, гастролершу, премьершу, юбиляршу, которая на чудном инструменте своего дарования блестяще исполнит драматическое «соло». Ничего подобного не случилось. С первого же действия можно было разочароваться в своих опасениях и очароваться приятной неожиданностью игры. На сцене была прежняя Комиссаржевская, которую так старательно вытравляли прошлогодние стилизаторы и так оплакивали любители театра. Игра виртуозная, чуткая, нервная явилась в первом акте, лучше всего исполненном артисткой. Она немного пополнела и возмужала к своему пятнадцатилетнему юбилею. Но она не растеряла прежнего вдохновения, и это возвращение к прошлому надо приветствовать от всей души. Во втором акте г‑жа Комиссаржевская излишне «комиковала» сцены кокетства (особенно на диване: повторяющиеся жесты придвигания к Бондезену, оглядывания в сторону мужа и т. д.). У публики это имело, впрочем, огромный успех, ибо публика узнала в этом отголоски Рози, Клерхен и Анхен ее первых дебютов и слушала все это сквозь призму неожиданной и трогательной встречи. Но в 3‑м акте, распустив публику и настроив ее смешливо, г‑жа Комиссаржевская долго не могла собрать внимания зрительного зала и сосредоточить его в психологический момент перелома. Ей стоило это большого труда. Она потеряла силу чувства и голоса на четвертый акт. {173} Стала всхлипывать, что с ней никогда не бывает, и этим разжижила, расхолодила конец. Ее партнеры были вполне сносны. Немного мужественнее и мудрее надо бы играть г. Бравичу (Карено), не так «пужать» публику, как это делает г. Нелидов (профессор Гиллинг), побольше убедительности следовало бы г. Феона (Нервен). В общем, спектакль был удачен, и овации наполняли антракты.