Добродетель

Мы за вас ужасно рады,

Я за вас ужасно рад –

Вам награды и парады,

Ананас и виноград.

Мне – чердак и кислый квас,

Я ужасно рад за вас.

23:44

…в могиле отоспимся…

Жара и не думала спадать. Вечер, прохлада… Ага, как же! К вечеру зной усилился, а с заходом солнца навалилась влажная духота. Как в парной, которую я ненавижу – сразу горло забивает шерстяной кляп, и сердце рвет с места к финишу. Больше минуты ни разу не смог выдержать, даже по молодости. Чувствую, сейчас коньки отброшу – и бегом из этого ада.

Кстати, об аде. Может, нас так к пеклу готовят?

Открытые окна помогали слабо. Закрыть – вообще задохнешься. А тут еще музыка со двора лупит. Как с цепи сорвалась: дынць‑тынць‑та‑та, дынць‑тынць‑та‑та! «Танец с саблями» Хачатуряна. И хор жеребячьих, луженых глоток:

– Давай, Олька, не жмись!

– Отвали!

– Чего ты целку корчишь? Давай!

– Сам ты целка!

– Ну вот и давай!

– Прямо здесь?!

– А чего? По приколу!

– Димон, пиво еще есть?

– Держи…

Под деревьями, на детской площадке, хаотично перемещались тени. Наглядная иллюстрация Броуновского движения, именуемого «тусовкой». Или «тусой» – для тех, кто слово «тусовка» выговорить не может. Блуждающими звездами рдели угольки сигарет, двигаясь по причудливым траекториям. Казалось, угольков больше, чем теней. Один взлетел шальной ракетой – и рассыпался снопом искр, ударившись о ствол старой акации.

– …а он мне: тебе восемнадцать есть? Прикинь!

– Нифигассе! А ты?

– А я…

– …но может стать раком!

– Гы‑гы‑гы!

– Га‑га‑га!

– Димон, дай сигарету…

– …ну давай, Олька!

– Пусть тебе твоя Вика дает!

– А вот и дам! Смотрите и завидуйте!

Хохот, бульканье, аподисменты. Кажется, Вика перешла от слов к делу. Жаль, в темноте ничего не было видно. Хлопнула дверь подъезда:

– Эй, а потише нельзя?!

Я узнал голос Приходько, соседа с первого этажа. Но компания во дворе то ли не услышала, то ли не обратила внимания.

– Я сказал: потише! У меня ребенок заснуть не может!

Приходько вышел на середину двора, куда падал свет из окон и от одинокого фонаря, прятавшегося в листве клена. Сосед был в футболке и домашних «трениках», в шлепанцах на босу ногу. Его двойная тень на асфальте напоминала стрелки огромных часов. Часы показывали без четверти полночь.

– Отвали, папик!

– В могиле отоспимся!

– И твой пацан тоже!

– Викуня, давай!

– Даю… Ой! Не так сильно!

– Нормально‑нормально!

– Круто! Засади ей!

– Валите отсюда! Другого места не нашли?!

– Папик нарывается. У папика в дупе шило…

– Вон отсюда, шпана малолетняя!

– Щас мы папику разъясним…

– И кто малолетка, и кто шпана…

– И кому куда идти…

На свет выбрались трое. Один сжимал в руке пустую бутылку из‑под «Сармата», другой – корявый дрючок. Третий, похожий на молодого лося, изображал Чака Норриса, брыкаясь и лягаясь на ходу.

Дверь подъезда хлопнула снова.

– Бордель тут устроили! Хулиганье! Убирайтесь живо, ироды, а то милицию вызову!

Внизу образовалась вездесущая баба Рая.

– Иди на хрен, курица!

– На чей, на твой, Димон?

– У меня на нее не встанет!

– Ах вы, шмакодявки! Чтоб вы сдохли вместе с вашими шлюхами!

– Это кто тут шлюхи?!

– Заткни пасть, бабка!

– Вон из нашего двора, уроды!

Приходько шагнул к лосю, ухватил за грудки и встряхнул с неожиданной силой. У лося отчетливо лязгнули челюсти. Пуговица на рубашке отлетела; блеснув в свете фонаря, она канула во мрак.

– Песец тебе, козёл!

Шклюцеватый парень, щеголявший в бейсболке козырьком назад, замахнулся пивной бутылкой – и получил по морде мокрым полотенцем, которым предусмотрительно вооружилась баба Рая. Шлепок вышел смачным, с сочным таким причмокиванием. От неожиданности шклюц резко качнулся назад, ноги его заплелись – и парень с размаху сел на задницу, выронив бутылку. Та покатилась по асфальту, в сторону арки.

В ответ из арки басовито гавкнули.

Во двор трусцой вбежал Юрка‑бомбила в семейных трусах и босиком. Юрку тащил на буксире злой, как дьявол, кобель‑боксер. Оправдывая породу, пес рвался в бой. Юрка тоже был настроен воинственно: в свободной руке он сжимал разводной ключ. Двор быстро наполнялся народом. Адвокат Павлычко, толстяк в шортах и майке. Длинный, как жердь, студент‑заочник Цапин с такой же длинной шваброй наперевес. Федосьевна в цветастом халате до пят, с чугунной сковородкой. Взлохмаченный со сна Вовка Чиж, голый по пояс, зато в штанах от кимоно. Николай Акимович, крестящий воздух офицерским ремнем. Бухгалтерша Фрайман с мобильником наготове. Сестры Чиковы. И ещё, ещё…

Это было смешно.

Это было совсем не смешно.

– Приехали, ссыкуны? – оскалился Юрка‑бомбила. – Всё, гайки.

Остальные молчали.

Я смотрел на них из распахнутого окна. Наверное, следовало выйти во двор, встать со всеми… Я остался дома. А от коньяка осталась одна головная боль. Не задумывайся, сказала теща. Задумаешься – пропадешь. Сожрешь себя заживо. Мудрая женщина моя теща, фиалка Монмартра…

Приходько еще раз встряхнул лося – у того отлетела вторая пуговица – и отпустил. Лось попятился.

– Пацаны… валим нах…

С детской площадки начался торопливый исход. Музыка смолкла. Рой сигаретных угольков погас. Оккупантов оказалось не меньше дюжины: парни, девицы. Одна на ходу оправляла платье, держа в левой руке кружевные трусики. Небось, Вика. Пир во время чумы заканчивался, не дождавшись финальной разборки между председателем и священником. Я следил, как актеры покидают сцену, чувствуя себя скорее зрителем, нежели зачумленным участником. Ах, Пушкин, сукин сын! На кой нам сдался пятистопный ямб? «Благодарим, задумчивая Мэри…»? Дай мне, задумчивая Мэри, и не слишком, коза, задумывайся, и не жди благодарности. Иначе опоздаем слинять по быстрячку, и давать придется швабре студента Цыпина. Полуночные гуляки старались не смотреть на молчаливых жильцов – спешили обойти по широкой дуге, нырнуть в темень арки. Впрочем, нет‑нет, да и оглядывались. Когда они убрались, народ еще минут десять не расходился. Стояли, переговаривались вполголоса. Адвокат Павлычко угостил желающих сигаретами. Некурящий Приходько тоже взял одну. Руки у него дрожали. Он неумело подкурил, затянулся пару раз – и зашелся кашлем.

– Не начинай, – посоветовал ему Юрка, залихватски пуская в небо кольца дыма. – Береги здоровье… Иди лучше своего спать укладывай. Теперь тихо будет.