Афера № 18749

Никки – просто богиня. Я наблюдал за ней; она знает, как играть людьми, как заставить их чувствовать себя особенными. Например, она не спрашивает тебя, хочешь ли ты курить, она говорит, «Может быть, вместе покурим?» Или: «А не выпить ли нам вина?» И вино всегда красное, никогда не белое. Это и отличает шикарную птичку от ужасной манчестерской смеси Файфа и Эссекса [12]с их пошлым белым вином. «А не попить ли нам чаю? Я сейчас сделаю», или «Я бы хотела послушать „Биттлз“. Вместе с тобой. Норвежский лес. Это было бы су‑упер», или «А почему бы нам обоим не переодеться во что‑то новое?»

В нашей финансовой афере она продвигается лучше меня, а я уже, честно сказать, начинаю слегка беспокоиться. Прогресса пока не видно. Но съемки идут хорошо, хотя вчера я удостоился сомнительной чести снимать Мики Форрестера, которому Ванда делает минет в лифте на Мартелло Корт. Брайан Куллен, старый приятель из Лейта, работает охранником в самой высокой башне Эдинбурга, то есть в Мартелло Корт, я про нее говорю, а не про тощий член Мики. Тем не менее на так мы разделались с братом номер четыре.

В общем, я весь издергался из‑за этой аферы, но, к счастью, мои молитвы были услышаны, и мне звонит Скрил.

– Все в порядке, мой мальчик, – говорит он, а я пытаюсь не чихнуть, чтобы не пропала даром большая дорожка кокаина, которую я только что втянул. В последнее время у меня перманентный насморк. Хрен чего в себе удержишь. Когда я продуваю свой клюв, на платке остается больше, чем попадает в легкие. Мой нос уже никуда не годится, мне нужна трубка.

– Скрил. Я только что о тебе думал, дружище. Говорил себе: Скрил, мой кореш из Глазго, вот это парень. Никогда меня не подводил. Есть какие‑то новости, а?

– Чем ты там обдолбался, Псих?

– А что, это настолько заметно? – хихикаю я. – Кокаин это. Лучший кокс. Я, видишь ли, заодно с Сатаной в разрушительном, медленном и дорогом путешествии в ад.

– Ага‑ага. В общем, так. Телку, которая тебе нужна, зовут Ширли Дункан. Это такая жирная маленькая цыпочка, живет с мамой в Гованхилл. Парня нет. Тихоня. Они с подружками регулярно выпивают по пятницам после работы в «Баре № 1». То есть сегодня она там будет.

Вот это, я понимаю, мужик.

– Давай встретимся в шесть у Сэмми Доуса.

– Заметано!

Я прихожу на станцию, одетый в куртку и слаксы от Армани и тонкий свитер от Роналда Мортсона. Ботинки – Гуччи. К сожалению, я не смог найти в шкафу достойной пары носок, так что пришлось надеть белые спортивные Адидасы, фактурой слегка напоминающие полотенце. В общем, до поезда мне еше надо успеть забежать в галантерейный магазин на Уэйверли и прикупить нормальные носки, иначе я просто с ума сойду.

Я покупаю пару тонких темно‑синих носков и подумываю о том, что можно было бы сохранить Адидасы для Скрила, но он может неправильно меня понять. Уже на вокзале, перед тем как сесть в поезд, я проверяю сообщения на мобиле. Рентой сообщает, что он вернулся в Шотландию. У парня, похоже, тяжелый случай клинической паранойи. Даже не сказал мне, где остановился, наверное, боится, что я проболтаюсь кому‑нибудь из коллег Франсуа. Но скоро я это выясню.

Я звоню в «Малмэйсон» в Глазго, рассуждая примерно так: если я поселюсь в дорогой гостинице, это придаст мне дополнительный стимул к действию.

Сойдя с поезда и добравшись до Сэмми, я сразу же вижу Скрила. Он стоит у барной стойки. Я вдруг понимаю, что мы с ним не виделись уже почти четыре года. Я стараюсь не вздрагивать, когда он представляет меня парочке присутствующих тут же уиджи, как Психа.

– Псих, он ваще мировой мужик.

Уиджи. Если отобрать у них ножи и научить их правилам личной гигиены, из них получаются прекрасные домашние питомцы. Однако Скрил – на коне, он проделал большую работу, так что прямо сейчас я готов проглотить обиду и позволить ему доиграть свою роль. Пусть потешит свое самолюбие, тем более что от меня не убудет, а он мне еще может понадобиться.

– Ну ладно, а где эта крошка? – Я понижаю голос и начинаю петь, как в том мультике, кажется, «Герман и Валерьянка». – Я настроен на любо‑оф‑фь…

– Я даже знать ничего не хочу об афере, которую ты собираешься тут провернуть, хитрый ты крендель, – улыбается Скрил, что значит, что он очень хочет узнать, в чем дело. Чтобы успокоить его любопытственный зуд, я сую ему в карман конверт.

– Когда‑нибудь я тебе все расскажу, но не сейчас, – говорю я резко, тоном, не терпящим возражений.

Мы выходим и направляемся под скучным дождиком через площадь Георга, в Торговый Город, как уиджи в шутку называют эту принаряженную часть своей ночлежки. Полисмен останавливает какого‑то алкаша – за распитие спиртного – и велит ему убрать фляжку. Фигня какая‑то. Если Глазго всерьез собирается действовать по схеме «пьянству – бой», им попросту придется посадить все население города в вагоны для перевозки скота и отвезти их всех в горы.

Я говорю об этом Скрилу, а он отвечает, что он бы зарезал меня, если бы я не был его приятелем.

Я отвечаю, что ничего другого и не ожидал.

Это классический «Бар № 1», такой может быть где угодно. И отсутствие своеобразия в таком заведении, кажется, уравнивает и всех клиентов. Это как демонстрационный зал ИКЕИ, куда одинокие бабы и мужики приходят выпить с коллегами по окончании рабочей недели в надежде найти кого‑нибудь достаточно пьяного или озабоченного, чтобы пойти с ним домой и выебать. Или дать себя выебать. Я углядел кучу ужасных манчестерских девок с кошмарной химией на башке; больше, чем можно встретить в Арндейлском Центре в субботу.

Мы подходим к бару, Скрил показывает мне Ширли Дункан, после чего отбывает с беспечным напутствием:

– Удачи.

Ну ладно, привет, малышка. Я мог бы и сам догадаться, что это она. Она сидит с двумя подругами, одна из которых очень даже ничего, а другая чем‑то похожа на поджарую гончую. Но моя девушка, моя Ширли – она если еще не страдает клиническим ожирением, то уже очень к тому близка. В чем я согласен с Рентоном, так это в том, что нет ничего отвратительнее жирной бабы. Это никак не простительно, это уже настоящее уродство, которое наводит на мысль о жадности и отсутствии самоконтроля, и, давайте уж скажем прямо, болезни психики. Это если говорить о женщинах; лишний вес у мужчины может служить показателем наличия характера и joie de vivre [13].

Я бы сказал, что ей около двадцати (хотя толстые молодые девчонки всегда кажутся старше своих лет – жир убивает все преимущества молодости), и одевает ее властная мамочка. «Это платье из дешевой материи в стиле ретро пятидесятых годов, которое я купила на барахолке, просто ужас как хорошо смотрится на тебе, детка». Я стою у стойки, попиваю себе потихонечку виски с колой, и тут как раз к стойке подходит подруга моей коровушки, та, что похожа на гончую. Я сверкаю ей улыбкой, она отвечает мне тем же, откидывает челку с глаз, на лице выражение натянутой скромности. Но эта старлеточка никого не обманет. Ей тоже нужен большой мужской половой хуй, как и всем бабам, несколько дюймов эрекции, которые засчитываются как дополнительные очки в этой великой игре под названием «Да, я живу, живу по‑настоящему», в которую мы все играем.

– Здесь всегда так людно в такую рань, по пятницам? – спрашиваю я у нее, пока Стинг в колонках поет о том, как несладко приходится англичанину в Нью‑Йорке.

– Ага, это ж Глазго, – отвечает она. – А ты откуда?

Ой, как же все просто. Ну почему мне нужна не она, а эта Большая Толстуха?!

– Да из Эдинбурга, приезжал по делам, уже собираюсь обратно, просто решил выпить слегка на дорожку. А ты только что с работы?

– Ага, совсем недавно пришла.

Я представляюсь этой девушке, которую зовут Эстель. Она предлагает угостить меня выпивкой. Я настаиваю на том, что угощаю я. Она говорит, что пришла с подругами, так что, поддерживая реноме истинного эдинбургского джентльмена, я покупаю выпивку на всех.

Девчонка явно под впечатлением, и вполне очевидно – из‑за чего.

– Это ведь свитер от Рональда Мортсона? – спрашивает она, пробуя пальцами качество шести. Я лишь улыбаюсь, неопределенно подтверждая ее догадку. – Я так и знала! – Она бросает на меня оценивающий взгляд. Здесь молодые девчонки так на тебя смотрят, в Эдинбурге и Лондоне так на тебя смотрят тетки в два раза старше. Я из задрипанного Лейта, ох‑ох‑ох…

Когда я подхожу к их столу с напитками, выясняется, что они уже совсем тепленькие, даже Ширли Дункан. Эстель смотрит на меня и оборачивается к Мэрилин, третьей из присутствующих девушек.

– Она сейчас в настроении поохотиться, – подхихикивает она и кашляет, подавившись напитком.

– Что, не в то горло попало? – улыбаюсь я, ловя взгляд Ширли Дункан. Взгляд у нее, надо сказать, забитый, какой‑то травмированный. Определенно она – самая страшненькая из всех трех.

– Странно, обычно у нее все выходит из горла, – смеется Мэрилин, и Эстель пихает ее локтем. Я стараюсь обуздать свои природные инстинкты, чтобы не нацелиться на Мэрилин, и даже Эстель сгодилась бы на крайняк, но дело есть дело.

Ширли выглядит очень смущенной. Да, в этой теплой компашке она явно случайный человек.

– А чем ты занимаешься, Саймон? – робко спрашивает она.

– Да пиаром. По большей части рекламой. Я недавно вернулся в Эдинбург из Лондона, раскрутить кое‑какие проекты.

– А в какой области?

– Кино, телевидение, все в этом роде, – говорю я. В общем, сижу, как говорится, жую дерьмо, потом заказываю еще выпить, и прямо вижу, как прыщи на их лицах становятся все больше и краснее, по мере того как алкоголь проникает в организм, зажигая их, как маяки, а гормоны играют просто повсюду Да, это как тот рекламный щит в Вегасе, на котором написано: МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЧЛЕН.

И я уже знаю то, что эта Эстель ебучая работала бы у меня на Кингз‑Кросс просто за ужин, если б я ею занялся по полной программе. Да, есть такие стремные цыпочки, от них так и разит катастрофой, трудное детство и все такое… извращенец‑папаша или, скажем, отчим… психическая травма на всю оставшуюся жизнь, рана, которую не залечишь, что‑то вроде социальной экземы, вроде бы все и нормально, болезнь никак себя не проявляет, но она только и ждет момента, чтобы прорваться. Это – в глазах, такой гибельный признак болезни, болезненного стремления одаривать разрушительной любовью самую что ни на есть злую силу, все одаривать и одаривать – до тех пор, пока она тебя не поглотит. Такие штучки всю жизнь проводят под знаком жестокого обращения, они прямо сами на это напрашиваются, добровольные жертвы – они изначально были запрограммированы охотиться на следующего обидчика, так же яростно и безустанно, как хищники охотятся на них самих.

Ночь растекается над Клатти, и я отделяюсь от Эстель и Мэрилин, вместе с Ширли Дункан, к полному их изумлению, да и к ее изумлению – тоже. Она вся такая жирная и свежая, и я чувствую себя одновременно и коварным соблазнителем, и социальным работником, и вскоре мы уже целуемся и направляемся в сторону моего отеля. Она говорит: – Я всего один раз это делала…

Когда мы оказываемся в постели, я сжимаю зубы и думаю об афере. Я напряжен, как член. Мои руки скользят по ее тяжелым грудям, вверх‑вниз – по этим отвислым штуковинам и по лунному пейзажу необъятной задницы. Я еще толком в нее не засунул, а она уже кончила. Замечательно. Вот, кстати, повод потренироваться в технике сдерживания оргазма. Я на миг замираю в притворном напряжении, выдаю тихий стон и совершаю спазматические толчки тазом, симулируя бурную эякуляцию.

Я понимаю, что вот сейчас я в первый раз в жизни сымитировал оргазм. Ощущения несколько странные, но я доволен.

И только когда наступает утро, я проникаюсь размерами своего самопожертвования и едва сдерживаю тошноту. Она вылезает из кровати и говорит:

– Мне пора, я сегодня с утра работаю.

– Что? – говорю я, слегка встревоженный. – Сегодня же «Рейнджеры» не играют. То есть сегодня они на выезде.

– Да нет, я уже не работаю на Иброксе [14]. На прошлой неделе уволилась. Теперь я работаю в турагентстве.

– Ты не…

– Все было так хорошо, Саймон. Я тебе позвоню! Все, я побежала, а то опоздаю. – И она уже за дверью, а я лежу, весь как будто оплеванный, изнасилованный жирной вонючей сучкой, и все – из‑за этого придурка Скрила!

Я съедаю гостиничный завтрак, иду на Куин‑стрит и звоню Скрилу на мобильный. Он весь – оскорбленная невинность, но этот скользкий чувак меня подставил, и я это знаю.

– Я не знал, брат, честное слово. Ну, да ты не расстраивайся, поболтайся с ней еще, а она, может, подскажет, кто еще там работает.

– Хм‑м. – Я отключаюсь, очень надеясь, что у Никки дела продвигаются лучше, чем у меня.

47. «…Вездесущие Чипсы…»

Я вся – усталая и больная. Мы с Мел и Крсйгом снимались в сцене на боксерском ринге. Хорошо еще, мне потом не пришлось с ним трахаться. В сценарий внесли изменения, это было первое, что мы заметили, когда пришли утром в Лейте – кий боксерский клуб. Рэб занимался установкой камеры, и он подошел ко мне.

– Ты не должна была этого делать, этого не было в сценарии. Я ничего ему не отвечаю, но подхожу к Саймону.

– А что это еще за дополнение? «Джимми достает восемнадцатидюймовый дилдо, с головками на обоих концах. По всей его длине нанесены мерные насечки».

– Ага, – говорит он, движением руки подзывая Мел. – Мне показалось, что надо ввести еще один элемент напряжения между девушками перед большой сценой лесбийской любви. А то все было слишком мягко, слишком по‑сестрински, слишком уютно. Я подумал, что лучше будет показать характеры, доведенные до крайности. Они не хотят делить Тома, обе хотят эксклюзивное право на его член, понимаешь?

Я смотрю на Мел, и она похлопывает меня по руке.

– Все будет хорошо.

Но сделать эту сцену не так уж и просто. Мы с Мелани стоим на четвереньках на боксерском ринге, а член – между нами, внутри нас. Нам нужно давить назад, друг в друга, и та, в которой в момент касания ягодицами окажется большая часть дилдо, и есть победительница, и она будет трахаться с Крейгом. А хуже всего то, что придумал все это Саймон, он даже притащил каких‑то людей из паба, где они смотрели старые порнушки Терри, чтобы они поболели за нас.

Все не так. Теперь все совсем по‑другому. В первый раз с тех пор, как я ввязалась в это дело, я себя чувствую так, как будто меня и вправду используют, словно я больше не человек, а просто объект – а все эти уроды из паба окружают ринг, и лица у них перекошенные, безобразные, они воют и визжат. В какой‑то момент я чувствую, как у меня по щекам текут слезы. Да еще Саймон подбадривает:

– Давай, Никки, давай, детка… ты лучшая… такая самая сексуальная… – Только меня, блядь, это раздражает. От этого мне только хуже. Я чувствую, как высыхаю и напрягаюсь. Лучше бы он заткнулся. Что бы он ни говорил, я хорошо помню его слова: мы, британцы, любим смотреть, как ебут других. После бесчисленных дублей мы с Мел в изнеможении обнимаем друг друга. Мне больно, все внутри саднит, я чувствую слабость.

– Сделаем перерыв, девочки. Мы отсняли немало горяченького материала для монтажа, – говорит Саймон.

Мел как «победительница» еще и участвует в сцене с Крейгом. Саймон кладет руку мне на плечо. Как будто подлизывается.

– Не трогай меня, – говорю я ему, сбрасывая его руку. Когда Мел заканчивает, мы с ней уходим вместе, идем в Ботанический сад, наблюдаем за мужиками всех возрастов, что проходят мимо, и пытаемся определить, смотрят ли они порнографию. Потом мы играем в такую игру: громко высказываем догадки, какие на ком трусы и что в этих трусах, рьяный конь или маленький хомячок, – в общем, забавляемся, как можем. Мы разговариваем все громче и жестче, все более насмешливо и резко – вроде как мстим за обиду, лечим себя.

Ближе к вечеру Саймон заходит ко мне домой.

– Ты замечательно справилась, Никки, это была трудная сцена.

– Мне было больно, – говорю я резко.

Саймон смотрит на меня так, как будто он сам сейчас расплачется.

– Прости меня… я не знал, что все будет так… это все из‑за этой толпы, они пришли потусоваться, эти уроды из порноклуба Терри… – Я замираю в его объятиях. – Ты была так хороша, Никки, но я никогда больше не допущу… я не позволю тебе пройти через что‑то подобное еще раз.

– Обещаешь? – спрашиваю я, глядя ему в глаза. Мне так хорошо, когда он меня обнимет. Я себя чувствуя такой маленькой.

– Обещаю, – говорит он.

– В любом случае, я думаю, брат номер пять остался доволен, – говорю я.

– А что с другим нашим делом? – спрашивает он, и я отвечаю, что все под контролем.

Потому что я знала, что он позвонит. После работы он повел меня пообедать в местечко под названием «Вездесущие чипсы». Это я предложила, чтобы мы пошли именно туда, потому что мне понравилось название. Саймон, Терри и все остальные здесь, в Эдинбурге, с презрением относятся к Глазго и его обитателям, но я пару раз туда ездила с народом из универа, мы там очень неплохо ходили по клубам, и, будучи непредвзятой, нашла, что мне нравится этот город – по сравнению с Эдинбургом он более своеобразный, дружелюбный и живой.

В «Чипсах» было наше второе свидание. На первом свидании, в «О'Нэйле», я заболтала его на раз и спросила, не хочет ли он перебраться куда‑нибудь в другое место. Мы пошли в маленький тихий паб, и мне показалось, что «клиент» сражен наповал.

Под конец вечера бедняге пришлось возвращаться домой пешком, потому что он проводил меня на последний поезд обратно на Куин‑стрит. Я разрешила ему поцеловать меня на платформе и почувствовала, как он прижимается ко мне своим вставшим членом. Но я была настоящей леди и не показала, что я это заметила.

Я села в поезд и помахала ему на прощание так церемонно, как только смогла. Глядя ему вслед, я попыталась представить себе, а как бы он выглядел, если бы похудел и очки поменял, взял бы что‑нибудь в более стильной оправе или вообще перешел бы на линзы, и подумала… нет.

Итак, наше следующее свидание в «Чипсах», и я начинаю свою игру. Саймон мне говорит, что я должна быть расчетливой и холодной, но он не знает, насколько этот Алан одурманен мною.

– Все, что мне нужно, это распечатка данных по всем клиентам вашего филиала, Алан. Они и не узнают, что это от меня. Я собираюсь продать ее маркетинговой компании. Плюс номера счетов.

– Я… я… я подумаю, что можно сделать.

Я иду в туалет, звоню Саймону с мобильного и сообщаю хорошие новости.

– Нет, Никки, действуй скромнее, предупреждай все его возражения.

– Но он от меня без ума! Он готов на все!

– Может быть, он и готов на все прямо сейчас, но, чтобы вытянуть из него все, что нам нужно, тебе придется быть рядом с ним постоянно, двадцать четыре в сутки семь дней в неделю. Тебя прельщает такой расклад?

– Нет, но…

– Это сейчас все прекрасно и замечательно, но когда он будет лежать один у себя в постели, после того как отчаянно на тебя задрочит, и ему будет стыдно и горько, и он начнет сомневаться.

Может, у Саймона нет обширных познаний в области человеческой натуры в целом, но он хорошо разбирается в ее половом аспекте. Это имеет смысл. Но даже если все так, кто же не сделает небольшую приятность объекту своих сексуальных фантазий? Хотя бы в надежде на вознаграждение?

Но Саймон был прав, у Алана уже были подобные мысли. Когда я была рядом, все – замечательно, но стоило мне оставить его одного, и он сразу же приходил в себя. Когда я вернулась, он сказал мне, что мог бы достать имена с адресами, но только не номера счетов, а то у него могут быть крупные неприятности. И вообще, зачем для маркетинга номера счетов?

Что мне было ответить?

– Да понимаешь, какое дело, хочу запродать их знакомому хакеру, который сможет влезть в систему и очистить счета.

– Нет! Я не могу!

– Я же шучу, – смеюсь я над ним.

Он нервно смотрит на меня, потом смеется в ответ.

– Я ведь не знаю кодов авторизации. И образцов подписи у меня нет. Это просто сэкономит компании время на составлении базы данных на потенциальных клиентов. – Я беру чипсу с тарелки. – Вкусные чипсы, – говорю я ему, и это – чистая правда. Чипсы действительно хороши.