Афера № 18735

Я возвращаюсь (наконец‑то) в свой родной город. Еду по железке, раньше дорога занимала четыре с половиной часа, теперь – семь. Прогресс, ебать его в жопу. Модернизация, еб ты. И что самое интересное, цены растут прямо пропорционально времени путешествия, мать его. Я сую пакет, адресованный Бегби, в почтовый ящик на станции. Получите и распишитесь. Беру такси, еду в конец Бульвара. Эта широкая старая улица практически не изменилась. Бульвар похож на дорогущий аксминстерский ковер. С виду он, может быть, темный и выцветший, но его качества хватит, чтобы впитать в себя неизбежные крошки общества. Выхожу у дома тети Полы, расплачиваюсь с этим комиком, который воображает себя таксистом – его гонорар за умелое представление, – и тащусь мимо раздолбанного домофона по вонючей зассанной лестнице.

Тетя Пола обнимает меня, проводит к себе, усаживает в своей уютной гостиной и угощает чаем с печеньем. Она выглядит очень даже неплохо, я говорю это исключительно с целью польстить, потому что на самом деле она по‑прежнему напоминает жертву автомобильной катастрофы на ножках от рояля. Однако надолго мы тут не задерживаемся. Быстренько собираемся и идем в бар – но не в бар тети Полы, в ее знаменитую таверну «Порт радости». Оно и понятно: ей не хочется отдыхать там, где она обычно работает. Нет, мы идем в «Спей Ландж» пропустить по стаканчику, и я одновременно и радуюсь, и огорчаюсь тому, что не вижу там ни одной знакомой рожи.

Пола вертит в руках стакан и никак не может стереть со своего большого дряблого лица самодовольную улыбку.

– Понимать, я проводила там столько времени. А терь у меня своя жизнь, сынок, – говорит она мне. – Понимать, я встретила одного парня.

Я смотрю тете Поле в глаза и вдруг ловлю себя на том, что непроизвольно поднимаю брови, почти как Лесли Филипс, но ничего не могу с этим сделать. Однако мне срочно надо выдать ей хотя бы какую‑то реплику в ответ. Пола всегда была в некотором роде людоедкой, пожирательницей мужиков. Одно из самых душераздирающих воспоминаний юности: медленный танец с Полой на свадьбе моей сестры, Пола схватила меня за задницу, а Брайан Ферри поет «Slave to Love».

– Он испанец, классный мужик, у него свой дом в Аликанте. Я там была, посмотрела. Он хочет, шобы я жила там с ним. Шобы мы выползали на солнышко, шобы эта старая гузка как следует пропотела. – Она сдвигает бедра и оттопыривает нижнюю губу, которая почему‑то напоминает мне красную ковровую дорожку. – Вот такие дела, Саймон. Все говорят мне, все, кто тут есть, – фыркает она, включив в свою усмешку практически весь порт Лейта, – Пола, они говорят, ты живешь в раю для дураков, это долго не продлитца. Не пойми меня неправильно, у меня нет иллюзий, не продлитца, стало быть, не продлитца. И ваще, что значит продлитца? Мне щас любой рай подойдет, – говорит она, вливает в себя остатки выпивки, опрокидывает в рот лимон, пережевывает его вставными челюстями, высасывает его до последней капли и выплевывает обратно в пустой стакан.

Вовсе не обязательно обладать богатым воображением, чтобы представить себе на месте этого несчастного лимона член испуганного испанишки.

Пола с ходу отвергала все возражения, а я не такой зануда, чтобы вообще пытаться возразить. Зачем ломать людям кайф? Ее вера в меня очень трогательна – вся лапша относительно моих небывалых успехов в лондонской индустрии развлечений успешно повисает у нее на ушах. Она хочет, чтобы я управлял «Портом радости». Основная проблема в том, что она хочет двадцать штук за эту развалюху, но эта проблема легко решается: я отдам ей эти деньги, когда бар малость поднимется. А до того времени она будет моим компаньоном.

Это место и вправду потенциальная золотая жила, просто нужно вплотную им заняться. Тут буквально физически ощущается, как гентрификация подбирается незаметно наподобие пресловутого пиздеца, и жизнь дорожает, и я уже слышу звон монет, и он становится все громче по мере того, как «Порт радости» превращается из привокзального пивняка в модное заведение Нового Лейта. При кафешке имеется парковка, большая комната для банкетов в глубине помещения, а наверху располагается старый бар, который давно закрыт и используется как кладовая.

Однако сперва надо подать заявление на лицензию, так что, как только мы расстаемся с Полой, я сразу иду в городскую управу, чтобы взять бланки и заполнить все необходимые формы. После этого я себя балую чашечкой капуччино (кстати сказать, для Шотландии он весьма недурен) и овсяным бисквитом в кондитерской за углом. Сижу‑изучаю муниципальные бумажки, вспоминая о комнатке в Хакни. Лейт – впереди. Хакни – в глубокой жопе.

Потом я отправляюсь в родительский дом на Южной стороне. Маменька страшно рада, она обнимает меня, так что у меня хрустят ребра, и начинает рыдать.

– Смотри, Дэйви, – говорит она моему старику, который с огромным трудом отрывается от телевизора. – Мой мальчик вернулся. Сынок, я тя люблю!

– Ну хватит, ма… мама, – говорю я, несколько смущенный.

– Подожди, щас Карлотта придет! И Луиза!

– Понимаешь, мне надо ехать…

– Сынок, сынок, сынок… нет…

– Но понимаешь, какая штука, ма, я скоро вернусь. Навсегда.

Мамаша опять начинает рыдать.

– Дэйви! Ты слышал? Мой мальчик скоро вернетца!

– И да, Пола говорит, что я могу забрать «Порт радости». Мой старик наконец поворачивается ко мне вместе с креслом и с сомнением на меня смотрит.

– Што такое с твоим лицом? – говорит моя мамаша.

– «Порт радости»? Как бы он там не помер. Придетца ему всю дорогу слушать каких‑нить комических певцов. – Папаша явно издевается. Старый пердун выглядит как‑то неважно. Усталый какой‑то, измотанный. Похоже, он таки уяснил для себя, что больше не может обходиться с матерью так же паршиво, как раньше, иначе она вышвырнет его на улицу, а он уже слишком стар и коряв, чтобы найти себе еще одну тупую корову, которая будет бегать за ним, высунув язык, а уж тем более которая сможет готовить такие же вкусные макароны, какие готовит моя мамаша.

Уступив ее желанию устроить семейный междусобойчик, я решаю остаться еще на одну ночь. Входит моя младшая сестренка Карлотта, восторженно вопит, припечатывает на моих щеках увесистые поцелуи и звонит по мобиле Луизе. Мы сидим на диване, в центре – я, по бокам – сестренки, которые щебечут о каких‑то пустяках, а мой старик ворчит и кидает на меня хмурые взгляды исподлобья. Мамаша периодически сдергивает Карлотту или Луизу с дивана и начинает кричать:

– Вставайте! Я хочу обнять свово мальчика. Вы не поверите, но он вернулся домой, совсем вернулся!

Дальше все происходит следующим образом: я направляюсь в Сан‑Сити. Иду по Бульвару, вдыхая морской воздух, а грязный Эдинбург тем временем тащит меня обратно в мою родную гавань. Потом я спускаюсь к бару Полы, и тут меня встречает нехилый облом. Все запущено до крайности: старая красная плитка на полу, столы с покрытием из огнеупорного пластика, стены и потолок в разводах осевшего никотина, – но достает меня вовсе не это, меня достают посетители. Они похожи на толпу зомби из фильма Джорджа А. Ромеро, сидят, разлагаясь под резким светом люминесцентных ламп, который только оттеняет их многочисленные грехи. Я видел притоны, где курят крэк, в Хакни и Айлингтоне, но по сравнению с этим гадючником те гадючники – просто дворцы.

Лейт? Как можно снова сюда возвращаться?! Теперь, когда наша престарелая резвушка переезжает на Южную сторону, в этом нет никакой необходимости. Я полжизни провел в попытках выбраться отсюда. Я сижу наверху, в баре, потягиваю виски и наблюдаю, как Пола и ее подружка Мораг, которая очень сильно напоминает мне клон самой Полы, подают еду всем этим ноющим старым пидорам, как будто бы это не бар, а столовка для пенсионеров. В другой стороне бара из музыкального автомата доносится какая‑то нелепо громкая танцевальная музыка, а несколько скелетоподобных юнцов сопят, дергаются и пялятся в одну точку. Пожалуй, мне пора убираться из этого бара, подальше отсюда, от тети Полы и от Лейта. Лондонский поезд зовет.

Я извиняюсь и двигаюсь дальше, по новому Лейту: QE2, министерство по делам Шотландии, редакция «Скотсмена», восстановленные подновленные доки, бары, рестораны, дорогие жилые кварталы для яппи. Вот оно – будущее, всего в двух кварталах. А на следующий год оно будет уже в одном квартале. А потом – бинго!

Сейчас мне нужно просто смирить гордыню и, как говорится, залечь на дно, совсем ненадолго. А там я придумаю такую аферу, что чертям станет тошно: аборигены – кондовые провинциалы, куда им угнаться за прохиндеем из метрополиса типа Саймона Дэвида Уильямсона.

8. «…только один объектив…»

Похоже, Рэб нервничает. Он теребит пальцы. Когда я начинаю его поддразнивать, он смущается и говорит что‑то про то, что надо бы бросить курить, бормочет что‑то про ребенка. Это первый прорыв, если не считать загадочного друга Терри, в его личную жизнь, жизнь вне универа. Даже странно представить, что у людей и вправду есть эта самая личная жизнь; целостные, самодостаточные миры, в маленьких отдельных квартирах. Как у меня. А теперь мы идем на разведку как минимум одной из частей его тайного мира.

Наше такси дребезжит и переползает от одного источника света к другому, счетчик крутится – только цифры мелькают. Мы останавливаемся у маленького паба, но хотя желтый свет из двери льется на серо‑синий тротуар и можно услышать, как из прокуренных глоток изрыгается смех, мы не входим. Нет, мы идем по обоссанной боковой улочке к черному входу, к двери, покрашенной черной же краской. Рэб начинает выстукивать по ней какой‑то сложный ритм. Ди‑ди‑ди‑ди‑ди, ди‑ди‑ди‑ди – ди‑ди.

Слышно, как кто‑то спускается вниз по лестнице. Потом – тишина.

– Эт Рэб, – шепчет он, снова выбивая мотив какой‑то футбольной речевки.

Отодвигается засов, снимается цепочка, и из‑за двери, как чертик из коробочки, высовывается лохматая голова. Два вострых глаза быстро опознают Рэба, а потом начинают оценивающе скользить по моей фигуре с такой небрежной пристальностью, что мне почти хочется позвать полицию. Но потом ощущение угрозы и неудобства просто растворяется в белоснежной улыбке, которая, кажется, дотрагивается до моего лица, как пальцы скульптора, и лепит из него новое изображение, свое собственное. Эта улыбка просто удивительна, она превращает его лицо из физиономии агрессивного, враждебно настроенного дебила в лицо какого‑то буйного гения, который знает все тайны этого мира. Голова поворачивается в одну сторону, потом – в другую, изучая улочку на предмет ненужной активности.

– Это Никки, – объясняет Рэб.

– Проходите, проходите, – кивает парень.

Рэб адресует мне быстрый взгляд из серии «ты уверена?» и говорит:

– Это Терри.

Я молча переступаю порог.

– Большой Терри.

Этот большой курчавый парень улыбается и отступает в сторону, чтобы дать мне пройти по узкой лестнице. Он молча идет следом за мной, судя по всему, он выбрал такую позицию, чтобы полюбоваться моей задницей. Я особенно не спешу, давая ему понять, что этим меня не смутить. Пусть он смущается.

– А у тебя потрясающая задница, Никки, вот што я тс скажу, – говорит он с жизнерадостным воодушевлением. Он начинает мне нравиться. Это моя слабость: я очень легко впечатляюсь неправильным типом людей. Мне об этом все и всегда говорили: родители, учителя в школе, преподаватели в универе, даже просто друзья.

– Спасибо, Терри, – спокойно говорю я и поворачиваюсь, поскольку мы уже дошли до конца лестницы. У него в глазах – явное вожделение, я смотрю прямо на него и выдерживаю его взгляд. Ухмылка становится еще шире, он кивает мне на дверь, я открываю ее и захожу.

Иногда необычная обстановка может просто выбить из колеи. Когда проходит лето и начинается семестр, все становится синим, серым и фиолетовым. Свежий воздух в легких, его чистота, которая превращается в холод, и так до тех пор, пока вы все не заваливаетесь в поисках тепла в какой‑нибудь тускло освещенный бар, но только не в модное заведение, а в настоящий паб. Надо просто отойти подальше от шумных центральных улиц, и там – на задворках цивилизации – можно найти парочку стоящих мест. Пешая прогулка или пара остановок на автобусе, дорога обычно не занимает много времени. И это – одно из таких мест, когда ты заходишь, и у тебя возникает стойкое ощущение, что ты оказалась где‑то в другой эпохе. Действительно, пробирает. Я иду в туалет, чтобы привести себя в порядок. Здешний женский сортир похож на маленький гроб, точнее даже, на египетский саркофаг, в нем едва можно сесть, унитаз сломан, о туалетной бумаге даже и речи нет, дешевый кафель, раковина, не знавшая горячей воды, над ней – треснувшее зеркало. Я смотрюсь в зеркало и тихо радуюсь, что стыдливый румянец, которого я так боялась, кажется, начал сходить. На щеках все еще заметны красные пятна, однако они исчезают. Красное вино. Главное, не пить красного вина. Впрочем, здесь это будет не сложно. Я подвожу глаза, крашу губы пурпурной помадой и быстро причесываюсь. Потом делаю глубокий вдох, выдыхаю и выхожу, готовая к встрече с новым, неизведанным миром.

На меня смотрит множество глаз, глаз, которые смутно тревожили меня по пути в туалет, но только смутно. Девушка с тяжелым взглядом – темные волосы, короткая стрижка – смотрит на меня откровенно враждебно. Краем глаза я вижу Терри, он смотрит на женщину за стойкой и подает ей какой‑то сигнал. Зал наполовину пуст, но я все равно не выпускаю Терри из виду.

– Да у меня все тут, на месте. – Он разговаривает с Рэбом, но при этом продолжает смотреть на меня. – Ты, стало быть, Никки. С Рэбом учишься в колледже. Это, наверное… – Терри пытается подобрать нужное слово, но у него ничего не выходит и в конце концов он резюмирует: – Не, есть вещи, о которых лучше вообще не думать.

Я смеюсь. Он и вправду забавный. Пожалуй, не стоит его пока посылать.

– Да, я в универе учусь. Мы с Рэбом ходим на семинары по изучению кино.

– Ну, я вам сейчас покажу кину, которую можна поизучать! Давай садись рядышком, – говорит он, показывая на сиденье в уголке. Сейчас он похож на старательного ученика, отличника, которому не терпится показать папе с мамой, что он сделал сегодня в школе. – А у вас в колледже все телки такие роскошные? Ух, я бы там развернулся, ну, в смысле, обстоятельно поебстись, – говорит он, но сразу понятно, что это сказано ради Рэба. Я уже поняла, что Терри, как и мне, очень нравится смущать Рэба. Выходит, у нас с ним есть что‑то общее.

Мы сидим в углу около двух молодых женщин, какой‑то парочки и барменши.

На Терри старый черный овечий свитер на молнии, надетый на футболку с V‑образным вырезом, джинсы и адидасовские кроссовки. На пальце у него – золотое кольцо, а на шее болтается цепь.

– Так ты, стало быть, и есть тот знаменитый Терри, – говорю я, надеясь на ответную реакцию.

– Ага, – говорит Терри так, как будто это само собой разумеется, как будто бы это широко известный и неоспоримый факт. – Большой Терри, – повторяет он. – Сейчас уже скоро начнется показ, шо мы отсняли вчера ночью.

Толпа престарелых и не очень престарелых мужиков входит в бар, они начинают рассаживаться. Почти все садятся на стулья, что стоят в ряд напротив экрана. Атмосфера похожа на напряжение на стадионе перед футбольным матчем. Знакомства, шутки и выпивка, пока девица с недружелюбным лицом собирает с них деньги. Терри кричит этому коренастому существу, которое вызывает у меня смутное беспокойство:

– Джина, закрой там шторы, што ли.

Она мрачно косится на него, явно хочет что‑то сказать, но в последний момент раздумывает.

Начинается шоу. Фильм явно снимался на дешевое цифровое видео; одна камера, никакого монтажа, только один объектив ездит взад‑вперед. Камера, судя по всему, стоит на штативе, этим объясняется статичная картинка: это просто изображение того, как люди ебутся, а отнюдь не попытка создать настоящий фильм. Качество картинки нормальное, вполне можно понять, что Терри ебет эту самую Джину, на той самой барной стойке, за которой сегодня разливают напитки.

– Ага, я в этом году чуток похудел, – шепчет мне Терри, он явно доволен этим обстоятельством и похлопывает себя по бокам, судя по всему, демонстрируя мне свою похудевшую тушку. Я оборачиваюсь к нему, чтобы глянуть, но тут на экране появляется еще одна девушка. – Мелани, – шепчет мне Терри. Он кивает на барную стойку, и я понимаю, что это барменша. На экране она выглядит совершенно по‑другому: она действительно сексуальная. Теперь Джина делает ей куннилингус. Кто‑то из зрителей отпускает комментарий по этому поводу, некоторые смеются, и Мелани застенчиво улыбается, но тут же раздается шиканье. Опять воцаряется тишина, слышно только тяжелое дыхание, отдельные комментарии и едва различимый шепот Терри: «давай», «да» и «вот так вот, куколка». На экране появляется какая‑то блондинка, он ее лижет, а она у него отсасывает. Потом он валит ее на диван и вставляет ей сзади. Она смотрит прямо в камеру, ее большие груди раскачиваются в такт его движениям. Потом мы видим голову Терри у нее за плечом, он тоже смотрит в камеру, подмигивает нам и говорит что‑то вроде: «Вкус жизни». – Урсула, шведка, – объясняет он мне громким шепотом, – или датчанка… не важно, но зато сиськи какие – умереть и не встать. И страсть как любит ебаться. – По мере того как в кадре появляются другие актеры, Терри поясняет: – Крейг… мой хороший приятель. Высококлассный ебарь. Не сказать чтобы очень техничный, но ебется с душой. Ронни… вот кто действительно мог бы представить Шотландию на чемпионате мира по этому делу…

Фильм заканчивается групповухой, и качество картинки становится хуже. Временами видны только какие‑то размытые розовые пятна. Потом камера отъезжает, и на заднем плане мы видим, как Джина нюхает кокс, видимо, секс ей наскучил. Фильм явно нуждается в монтаже, и мне очень хочется сказать об этом Терри, но он чувствует, что зрители заскучали, берет пульт и вырубает видик.

– И это все о нас, ребяты, – улыбается он.

После шоу я треплюсь с Рэбом у бара, спрашиваю у него, сколько времени это все продолжается. Он уже готов ответить, но тут ко мне подкрадывается Терри и спрашивает:

– Ну и как тебе?

– Дилетанты, – отвечаю я, несколько громче и развязнее, чем хотелось бы мне самой, и откидываю волосы назад. Мне слегка не по себе, потому что мне кажется, Джина слышала мою реплику и у нее в глазах промелькнул холод.

– А ты што, можешь сделать лучше? – спрашивает Терри. Я пристально смотрю на него.

– Да.

Он закатывает глаза и корябает на подставке для пива номер телефона.

– В любое время, куколка. В любое время, – мягко говорит он.

– Ловлю на слове, – говорю я, к явному неудовольствию Рэба, который или слышал наш разговор, или просто уловил суть.

Только теперь я замечаю двух других ребят из фильма, Крей‑га и Ронни. Крейг – тощий, нервный, дымит как паровоз, у него модная прическа и светло‑каштановые волосы, Ронни – расслабленный парень с тонкими прямыми волосами и идиотской ухмылкой на лице, такой же, какая была у него и в фильме. Кстати, в жизни он толще, чем на экране.

Потом подходит эта скандинавка, Урсула, и Терри нас знакомит. От нее так и веет арктическим холодом, хотя она и старается держаться дружелюбно – на мой взгляд, даже слишком. Урсула не так хороша вживую, как на экране; черты у нее слишком резкие и в то же время какие‑то одутловатые – она немного похожа на тролля. Она предлагает принести мне выпить, вечеринка, похоже, только начинается, но я извиняюсь и направляюсь домой. Вполне могло бы произойти что‑нибудь интересное, но что‑то во взгляде Терри мне подсказывает, что было бы неправильно открывать все карты сразу. Он подождет. Они все подождут. И, кроме того, мне надо закончить эссе.

Я возвращаюсь домой и вижу, что Лорен еще не легла; они болтают с Дианой, которая привезла свои вещи. Лорен, похоже, и вправду обиделась на меня, что я умотала развлекаться и не осталась помочь, или встретить Диану, или что там еще. Да, она жутко на меня злится, что я пошла на этот сеанс порнушки, но я вижу, что она умирает от любопытства, что там и как.

– Привет, Диана! Извини, мне нужно было уйти, – говорю я с порога.

Диана, кажется, не имеет ничего против. Она очень классная и симпатичная. Привлекательная молодая женщина, должно быть, моя ровесница; у нее густые роскошные черные волосы до плеч, подвязанные синей лентой. Глаза полны жизни, взгляд цепкий и пристальный. Лукавые губы и озорная улыбка, которая полностью преображает ее лицо. Фигурка достаточно ладная, стройная. На ней – синий свитер, синие джинсы и кроссовки.

– Развлекаться ходила? – спрашивает она с местным акцентом.

– Да, в один паб, на сеанс любительской порнушки.

Я вижу, как Лорен краснеет от смущения, и когда она говорит: «Нам вовсе не обязательно это знать, Никки», это звучит как‑то жалко, как будто она девочка‑школьница, которая стремится казаться взрослой, но ничего у нее не выходит.

– Что‑нибудь стоящее? – спрашивает Диана, к вящему ужасу Лорен, совершенно спокойно.

– На самом деле не так уж и плохо. Я ходила туда с приятелем Лорен, – говорю я.

– Никакой он мне не приятель! Он такой же мой, как и твой! – Она говорит слишком громко, и сама это понимает, и следующую фразу произносит уже не с такой горячностью: – Это просто знакомый парень, с нашего курса.

– Это интересно, – говорит Диана. – Я сейчас провожу исследование для своей кандидатской по психологии работников секс‑индустрии. Ну, знаете, проститутки, танцовщицы пип‑шоу, стриптизерши, секс по телефону, массажистки в маленьких салонах, служба эскорта и все такое.

– Ну и как идет дело?

– Трудно найти людей, которые захотели бы говорить об этом.

Я улыбаюсь:

– Тут я тебе помогу.

– Супер, – отвечает она, и мы договариваемся как‑нибудь посидеть‑попиздеть о моей работе в сауне, завтра вечером у меня как раз смена. Я иду к себе в комнату, полупьяная, включаю комп и пытаюсь читать свое эссе для МакКлаймонта. Прочитав пару страниц, я натыкаюсь на фразу, которая вызывает у меня приступ неудержимого смеха: «Нельзя не отметить тот факт, что шотландцы‑кочевники обогащали культуру любого общества, с которым вступали в контакт». Редкий идиотизм. Но это все – для МакКлаймонта, пусть порадуется. Разумеется, я не стану упоминать об их роли в рабстве, расизме и учреждении ку‑клукс‑клана. Еще через пару страниц глаза у меня наливаются тяжестью, и меня буквально относит к кровати, и я как бы качаюсь в жарком кочевом фургоне, и вот я уже где‑то не здесь…

…он обнимает меня… этот запах… и ее лицо на заднем плане, ее судорожная и страстная улыбка, когда он перегибает меня через барную стойку, как будто я сделана из резины… этот голос, понукающий, возбуждающий… я вижу лица родителей и брата Уилла в толпе и пытаюсь кричать… пожалуйста, прекратите… пожалуйста… но они как будто не видят меня, и меня ощупывают и щекочут…

Это был скомканный и бессвязный похмельный сон, когда просыпаешься совершенно разбитой. Я сажусь на кровати, и кровь стучит у меня в висках, меня тошнит, но потом отпускает. Сердце колотится как сумасшедшее, на лице и под мышками – липкий холодный пот.

Комп я так и не выключила, и когда я берусь за мышь, электрический импульс выбрасывает на экран макклаймонтовское эссе, как будто бросая мне вызов. Мне нужно его закончить. Диана и Лорен уже ушли. Я наливаю себе растворимый кофе, потом читаю эссе, попутно кое‑что правлю, сверяюсь со счетчиком слов, прогоняю через проверку орфографии и кликаю на «Печать». Мне нужно сдать это эссе в универ до полудня; пока принтер печатает мой обязательный минимум в три тысячи слов, я иду в душ и смываю с себя вчерашний проспиртованный пот и тщательно мою волосы, пропахшие табаком.

Потом мажу лицо кремом, слегка подкрашиваюсь, одеваюсь, собираю шмотки для сауны в рюкзак и беру его с собой. Быстро иду через Мэдоуз, не обращая внимания на холодный, промозглый ветер – только когда он заворачивает страницы эссе, которое я пытаюсь читать на ходу. Я только теперь замечаю, что американский корректор орфографии исправил весь текст на американский лад. МакКлаймонта это, я знаю, бесит. Так что всех моих льстивых пассажей на тему великой Шотландии может и не хватить для зачета.

Я сдаю работу на кафедру в 11,47 утра и после кофе с бутербродом иду в библиотеку и сижу там почти до пяти часов, читаю книги по кино. Потом отправляюсь в сауну.

Сауна располагается на грязной, узкой и мрачной улице, по которой поток транспорта въезжает в город. Запах хмеля из близлежащей пивоварни бередит похмелье – как осадок прошедшей ночи. Все витрины здесь черные от гари от автобусов и грузовиков, и наша «Сауна и Массажный Салон „Мисс Аргентина“ – не исключение. Внутри, однако, все чисто.

– Пыль протирать не забывайте, – всегда говорит нам хозяин, Бобби Ките. Он буквально помешан на чистоте. У нас больше чистящих жидкостей, чем массажных масел. Счета из прачечной за чистые полотенца, должно быть, просто астрономические.

В воздухе постоянно чувствуется привкус какой‑то синтетики. Тем не менее смесь запахов мыла, полосканий для рта, лосьонов, масел, тальков и отдушек, которые здесь используют в непомерных количествах, чтобы скрыть затхлый запах спермы и пота, странным образом дополняет зловоние улицы.

Мы должны выглядеть и вести себя, как стюардессы. Исходя из названия сауны, Бобби берет на работу девушек, которые, как он думает, похожи на латиноамериканок. Эта игра называется «профессиональный подход». Мой первый клиент – маленький седенький мужичок по имени Альфред. После основательного массажа с применением ароматерапии и обильным использованием лавандового масла на его плотной шишковатой спине он нервно спрашивает о дополнительных услугах, и я предлагаю ему «специальный массаж».

Я беру его член, стыдливо прикрытый полотенцем, и начинаю медленно его поглаживать. Я знаю свои возможности – дрочу я из рук вон плохо. Меня еще не погнали с работы исключительно потому, что я нравлюсь Бобу. Я думаю о произведениях де Сада, в которых пожилые мужчины учат молоденьких девушек ублажать мужчин руками. Но у меня лично опыт по этому делу скудный: я дрочила только двум своим первым приятелям, Джону и Ричарду, с которыми мы даже не фачились. С тех пор меня клинит: если я дрочу парню, значит, я с ним не трахаюсь, а это как бы урезает мое секс‑меню еще до того, как все должным образом началось.

Иногда клиенты жалуются на меня, и Бобби грозится меня уволить. Но дальше угроз дело не идет. Он регулярно приглашает меня на разные увеселительные мероприятия: вечеринки, походы в казино, большие футбольные матчи, киношные премьеры, бокс, скачки, собачьи бега или просто «выпить» или «чего‑нибудь перекусить» в «одном миленьком ресторанчике, который держит его старый друг». Я всегда нахожу отговорки для вежливого отказа.

К счастью, Альфред слишком восторженная натура, чтобы что‑то заметить, не говоря уж о том, чтобы обидеться. Любого намека на сексуальный контакт достаточно, чтобы он тут же перевозбудился и выбросил струю спермы практически сразу, и был еще благодарен за это безмерно. Многие девушки, которые делают клиентам минет и дают им по полной, зарабатывают значительно меньше меня, я это доподлинно знаю. Моя приятельница Джейн, которая работает здесь уже очень давно, самоуверенно заявляет, что скоро я тоже буду «делать все». Я бросаю в ответ «ни за что», но иногда случаются дни, когда я чувствую, что она права, что это неизбежно, что это просто вопрос времени.

Когда моя смена заканчивается, я проверяю голосовую почту у себя на мобиле. Лорен говорит, что они пошли выпить, так что я ей перезваниваю, и мы встречаемся с ними в пабе «Коровья застава». С ними – это с Лорен, Дианой и еще Линдой и Корел, двумя девчонками из универа. «Баккарди Бризер» льется рекой, и скоро мы все надираемся. Заведение закрывается, и мы с Дианой и Лорен отправляемся домой.

– Диана, а у тебя есть парень? – интересуюсь я.

– Сейчас нет. Сперва мне надо закончить диссертацию, – важно отвечает она, и Лорен одобрительно кивает, но ее постигает жестокое разочарование, когда Диана добавляет: – Зато потом я буду иметь все, что движется и имеет член, потому что это воздержание меня, блядь, убивает! – Я хихикаю. А Диана смеется, запрокинув голову. – Члены! Большие члены, маленькие члены, толстые, тонкие. Обрезанные, необрезанные! Белые, черные, желтые, красные. Когда я сдам диссертацию, наступит новый этап в моей жизни под девизом ЧЛЕН – УРА – КУКАРЕКУ! – Она складывает ладони рупором и кричит петухом в ночь. Лорен сникает, а я смеюсь. Мне уже нравится жить с этой девушкой.

С утра мне как‑то мутно. Сижу на лекциях мрачная и сердитая и огрызаюсь на этого кренделя, Дейва, который неуклюже пытается меня разговорить. Лорен не видно, должно быть, вчера она выпила больше, чем мне показалось. На Джордж‑сквер мы встречаемся с Рэбом и еще одним парнем, Крисом, и идем через площадь к библиотеке, профиль Рэба четко очерчен солнцем.

– Я не пойду в библиотеку, мне надо домой, – говорю я ему. Он выглядит немного больным. Даже каким‑то заброшенным и несчастным.

– Ладно, – говорит.

– Хочу малость пыхнуть. Не хочешь составить компанию? – предлагаю. Диана говорила, что ее весь день не будет дома, и я очень надеюсь, что Лорен тоже нет.

– Ну, можно, – говорит он. Рэб, по‑моему, всегда не прочь покурить травки.

Мы заходим в квартиру, и я ставлю компакт Мэйси Грэй. Рэб включает телик, но без звука. Кажется, что ему нужно как можно больше зацепок. Поводов для отвлечения внимания. Сегодня вечером в пабе «Грассмаркет» будет тусняк по случаю дня рождения Криса. Рэб, насколько я поняла, не очень любит выпивать с другими студентами. Он достаточно общителен и приветлив с ними, но я бы сказала, что считает их мудаками. И я с ним согласна. И если я и собираюсь залезть ему в штаны, то исключительно потому, что мне интересен его внутренний мир. Через штаны – в душу. Я знаю, что он повидал в жизни немало, просто он не из тех, кто любит рассказывать о себе. Меня увлекает мысль, что есть такой человек, о котором я знаю ничтожно мало. Люди наподобие Джюса Терри открывают перед тобой совершенно иной, странный и незнакомый мир.

– Все собираются в баре сразу после студии? – спрашиваю я. Студией мы называем в шутку наши семинары по кино, первый этап на пути к настоящим съемкам. Факультативный предмет. Но я не хочу, чтобы Рэб об этом задумывался.

– Ага, Дэйв сказал, после студии, – говорит он, глубоко затягиваясь и задерживая дым в легких на неправдоподобно долгое время.

– Я тогда переоденусь, – говорю я, иду в спальню и снимаю джинсы. Смотрю на себя в зеркало и решаю пойти на кухню. Потом возвращаюсь в гостиную и встаю сзади Рэба. Волосы у него на макушке торчат в разные стороны, по крайней мере – некоторые пряди. Это меня раздражало весь день. После того как у нас будет секс, и я заслужу право на такую интимность, я их намочу и приглажу. Я сажусь радом с ним на кушетку, одетая только в футболку без рукавов и белые трусики. Рэб смотрит телевизор. Крикет с отключенным звуком.

– Я только сперва затянусь, – говорю я ему, откидывая волосы назад.

Рэб по‑прежнему смотрит в экран, на этот уродский беззвучный крикет.

– Этот твой приятель, Терри, он просто монстр. – Я смеюсь, но смех получается каким‑то натужным.

Рэб пожимает плечами. Такое впечатление, что он пожимает плечами всегда. Такой способ отгородиться от мира. И от чего он сейчас отгораживается, интересно? От беспокойства? Неловкости? Вот он протягивает мне косяк, стараясь не смотреть на мои голые ноги, на мои белые трусы из хлопка, и у него, кажется, получается. Замечательно получается, заебись как: такой весь, блядь, из себя холодный и сдержанный. И ведь не голубой, у него есть девчонка, и при этом он меня полностью игнорирует…

Я сама слышу, что у меня в голосе появляются нотки безнадеги.

– Ты думаешь, нам только одно интересно… в смысле, таким, как я или Терри? Что мы только и ищем, кого бы трахнуть? Думаешь, я пошла туда, чтобы тоже в порнушке засняться? Знаешь, а ведь ничего не было, ну, во всяком случае, в этот раз, – хихикаю я.

– Не… то ись, как хошь, – говорит Рэб. – Я ж те говорил, че он дел'ит. Я ж говорил, што он и тебя втянет. Это от тя зависит, будишь ты с ними общацца и че ты там будишь делать.

– Но ты, как и Лорен, этого не одобряешь. Она вообще меня избегает, – говорю я, затягиваясь еще раз.

– Я знаю Терри. Мы с ним давно кореша. Я знаю, какой он, да, но если б я не одобрял, я бы тебя с ним не свел, – говорит Рэб с таким выражением, как будто он большой взрослый дядя, а я просто девочка, маленькая и глупая. Впрочем, я себя именно так и чувствую – маленькой глупой девочкой.

– Но это же просто прикол, так… ради смеха. Я никогда бы с ним не связалась, – говорю я, но это звучит как‑то глупо и неубедительно.

– Ты сама… – начинает он, но умолкает на полуслове и поворачивается ко мне. – Я имею в виду, ты сама выбираешь, с кем тебе трахаться.

Глядя ему прямо в глаза, я кладу косяк в пепельницу.

– Но не всегда получается, – говорю я ему.

Но Рэб уже отвернулся и снова впялился в телик. Блядский тупой крикет. Предполагается, что шотландцы ненавидят крикет, я всегда считала, что это – одно из немногих их достоинств.

Но от меня так просто не отделаешься.

– Я сказала, что у меня не всегда получается.

– Ты о чем? – говорит он, и теперь его голос слегка дрожит. Я прижимаюсь коленом к его колену.

– Я сижу тут в одних трусиках и хочу, чтобы ты их с меня снял и заправил мне, как положено.

Я чувствую, как он напрягается от моего прикосновения. Он смотрит на меня, потом неожиданным грубым движением прижимает меня к себе и целует, но неловко, грубо и яростно, весь – только злость и ни грамма страсти, но это быстро проходит, и он отстраняется.

Я смотрю в окно. Вижу каких‑то людей в квартире напротив. Конечно же. Я встаю и задергиваю шторы.

– Это ты из‑за штор напрягаешься?

– Не из‑за штор, – огрызается он. – У меня есть девушка. Она беременная, у нас будет ребенок. – Он умолкает на пару секунд, а потом добавляет: – Для тебя это может ниче не значить, но для меня это важно.

Я чувствую укол злости, хочется сказать: да, ты прав, ебаная кочерыжка. Для меня это и вправду «ниче» не значит. Вообще ничего.

– Я хочу просто с тобой потрахаться. Я не хочу за тебя замуж. А если тебе больше нравится смотреть крикет – на здоровье.

Рэб ничего не говорит, но его лицо напряжено, и глаза блестят. Я встаю. Как ни странно, но мне действительно больно. Обидно и больно.

– Это не потому, что ты мне не нравишься, Никки, – говорит он. – Иначе я был бы последний кретин. Это просто…

– Я пойду переоденусь, – обрываю я его и направляюсь в спальню. Слышу, как открывается входная дверь; это, должно быть, Лорен.