Глава 6. Невзор с Олегом вышли из избы

Невзор с Олегом вышли из избы. День вставал пасмурный, ветер гнал низкие тучи. Ворота были распахнуты настежь, словно приглашая путников. Вдвоем перенесли напавшего на Невзора разбойника на задний двор. Нож дружинника пробил ему висок, белые волосы слиплись под коркой подсохшей крови. Невзор обшарил убитого, срезал с пояса тощую кису, отдал не глядя Олегу. В кошеле было несколько алтын, да пяток обрубленных по краям серебряных монет, судя по вязи, арабского происхождения. Видно, разбойники ограбили возвращавшегося домой купца.

– Невелика добыча. – Олег подкинул на ладони серебро. – Вот и подумаешь, стоит ли головой рисковать за такую мелочь.

– Кто с голодухи в воры подался, а кому интересно кровь пустить, покуражиться. Мы таких, бывало, без разговоров – на кол.

– Без суда?

– А чего судить, коли у него на руках товар, от крови еще не отмытый? – удивился Невзор.

– Садисты вы все‑таки, – пробормотал Олег. – Ладно бы просто повесить. И гуманнее, и мороки меньше. Надо сказать Молчуну, чтобы закопал его вместе с хозяином.

Появился Вторуша. Покачиваясь, прошествовал к отхожему месту. На вопрос Олега, когда он собирается дальше ехать, махнул рукой. Мол, сегодня отдыхаем, а уж завтра, с утра пораньше…

– Ну‑ну. Смотри, осень скоро, а возвращаться уже по зиме придется. Днепр станет, за провоз вдвое платить придется.

– Обратно налегке, – возразил купец, – товар продам, гостинцев куплю своим да Тишкиным детям, – Вторуша вдруг всхлипнул, – сиротинками остались.

Он смахнул слезу, задумался. Лицо его было красное от меда и вина, в бороде застряли остатки яичницы. Почесав в задумчивости грудь, купец поморщился – колья, которыми хозяин корчмы забивал гостей, не только порвали рубаху, но и ободрали кое‑где кожу.

– А баба у брата справная осталась, гладкая. – Он пошлепал губами. – Может, в дом возьму. Как думаешь?

Олег пожал плечами. Несмотря на то, что уже не первый месяц бродил по Руси, он все никак не мог привыкнуть к некоторым порядкам. Без кормильца, конечно, семья не проживет. Перемрут с голоду в первую же зиму. Впрочем, на Востоке и в двадцатом веке гарем – обычное дело.

Прикидывая за и против прихода в дом второй жены, купец поплелся в дом. Олег заглянул к лошадям. Овса было вдоволь, вода свежая – Павлина всерьез взялась за хозяйство.

Молчун вытащил во двор тела хозяина и второго слуги, прикрыл ворота от непрошеных глаз: объясняй потом, что извергов побили, а не добрых людей, – и стал запрягать в телегу хозяйскую лошадь. Мужик улыбался в клочковатую бороду, бубнил какой‑то незатейливый мотивчик. На крыльцо вышла Павлина. Вид у нее был умиротворенный, глаза светились спокойствием и уверенностью.

– Помочь? – спросила она Молчуна.

– Не, отдохни пока. Поди, укатал я тебя.

Павлина прыснула со смеху.

– Да разве бабу этим укатаешь. Забава одна. Ты далеко их не вози, – показала она на лежавшие возле крыльца тела, – вдруг купцы наедут, а я одна.

– В овраг скину. Пусть волки растащат, чтобы и костей не осталось.

Невзор помог ему погрузить на телегу убитых, Молчун накрыл их грязной холстиной, отворил ворота и выехал со двора. Олег попросил Павлину постелить ему постель.

– Так все уж готово, – всплеснула она руками, – я ж понимаю, всю ночь не спали. Отдыхайте, гость дорогой.

Вторуша храпел среди объедков, уткнувшись головой в стол. Олег поднялся наверх. Павлина замыла в комнате кровь, сменила дырявые простыни. На столе стоял кувшин с вином, чашка с рассолом, на полотенце лежал сыр, хлеб, яблоки. «Чем может, благодарит», – понял Олег. Он положил под бок саблю, отцепил от пояса кистень, скинул сапоги и растянулся на свежих простынях. От вина и меда слегка шумело в голове, казалось, что лавка покачивается, убаюкивая его.

Олег лениво поднял к глазам руку, где под повязкой на запястье лежал освященный в Князь‑Владимирском соборе серебряный крестик. Надо бы перевязку постирать – грязная совсем. А крест выручает, нечисть определяет, будто миноискатель какой. Хотя и на капище греется, но тут уж ничего не поделаешь. Для освященного креста языческие боги – тоже нечисть. Странно, что при Невзоре крест начинает пульсировать, покалывать кожу. Хотя, что удивительного – заговорили мужика колдовским словом, он теперь тоже наполовину, ну, может на треть, нелюдь.

«Ага, нелюдь, – возразил себе Олег, – а на болоте жизнь спас и мне, и Вторуше. Он, да еще Сивка. Как он удержался, чтобы крови не хлебнуть? Видать, здорово свою Малушу любит – держит она его…»

* * *

Проснулся ведун с головной болью. Кряхтя, приподнялся на лавке. В узкое окошко сочился серый свет пасмурного дня, на соседней лавке храпел Вторуша. Олег встал, поморщился. Придется похмеляться. Сколько раз себе твердил: не мешай вино с медом или брагой! А как выпьешь, все да не удержишься.

На столе вокруг ополовиненного кувшина с медом валялись крошки сыра, под ногой прокатилось надкусанное яблоко – видно, купец, прежде чем упасть на лавку, от души приложился к меду и закусил дармовым угощением. Рассол Вторуша не тронул – оставил на потом. Олег припал к кувшину, отдуваясь сделал несколько крупных глотков, пожевал сыра. Тупая боль в виске постепенно пропадала, наступала приятная расслабленность, проснулся голод. Он взял яблоко, обтер о рукав, немного откусил и, натянув сапоги, спустился вниз, в зал.

Да, постоялый двор размещался на бойком месте: за столами сидели несколько купцов, возле двери, на полу, в ожидании объедков примостилась пара калик перехожих. В помещении гудел гул голосов, стоял запах жареного мяса, бражного перегара. Молчун разливал из бочонков брагу и мед, Павлина сновала между стойкой и столами гостей, успевая забегать на кухню, приглядывая за готовящейся едой.

Олег подмигнул Молчуну – не тушуйся, мол, – спросил ягодного морса и присел за стол возле стены, неподалеку от компании, состоявшей из двух купцов и работных мужиков, помогающим им в дороге. Купцы, утолив первый голод, передвинули блюдо с пирогами и тарелку с полуобглоданной птицей ближе к работникам, вольготно раскинулись на скамье, утирая пот огромными расписными платками. Оба крупные, ширококостные, с окладистыми бородами, свысока поглядывающие на прочий люд, эти мужики громогласно обсуждали прошедший торг, хвастались выручкой, связями с боярами, да заморскими купцами. Один из них, с обширной лысиной, на которой блестели крупные капли пота, то и дело поглядывал в сторону кухни, явно ожидая исполнения заказа. Второй, вислобрюхий, с толстыми щеками, подпиравшими хитрые глазки, сидел, широко расставив ноги, лениво обгладывал крылышко гуся, то и дело запивая его медом из огромной братины.

Ведун прислушался к разговору и усмехнулся. Покойный хозяин выбрал хорошее место – здесь, за хмельной выпивкой, развязываются языки, брякается на стол серебро – всяк норовит пустить соседу пыль в глаза. Проследить по какой дороге поедет очередная жертва – раз плюнуть. Шепнул слово разбойничкам – и сиди, жди, когда серебро, а то и золото, еще недавно звеневшее в кошеле у болтливого купца, зазвенит в твоем кармане.

Из кухни появилась Павлина с огромным блюдом. На нем, зажаренный целиком, дымился молочный поросенок, набитый гречневой кашей. Молчун принес еще кувшин с медом. Купцы достали ножи и под завистливыми взглядами своих работников и перехожих калик, глодавших кости у порога, накинулись на угощение. Середина аж передернуло при виде жадности, с которой они кромсали мясо, черпали огромными ложками обжигающую гречку и заливали все это кружками меда и браги. Он взял со стола кружку с земляничным морсом и прошел на кухню. Павлина с раскрасневшимся лицом ловко управлялась с горшками на печи, успевая полоскать грязную посуду в корытце.

– Все ноги так собьешь.

– Ништо, – женщина вытерла пот со лба, приостановилась, – чай, на себя робим, не на дядю. Уж я поставлю, чтоб чисто тут было, чтоб знали люди: здесь тухлятиной не потчуют. Глядишь, и заезжать почаще станут.

– Чего гостям сказала про хозяина?

– Сказала: к родне подался, раньше зимы не будет. А потом разберемся.

– Угу. Как мужик? – спросил Олег, отхлебнув из кружки.

– Хорош. Кривой, да не горбатый, серьезный, да не злой, работящий, да не суетливый. Мой мужик! – закончила Павлина прибаутки, гордо подбоченясь.

– Да, серьезный мужчина. Такого под себя не подгребешь, не скомандуешь: подай то, принеси это.

– Мужик – голова, жена – шея, куда захочу, туда и поворочу! Дня не хватит – ночью уговорю. Все одно по‑моему будет. Ночная кукушка всегда дневную перекукует. Ты хотел чего, или как? Мне лясы точить некогда.

Середин даже головой покрутил, удивляясь произошедшей перемене.

– Хотел попросить в дорогу чего собрать – завтра дальше поедем. И так загостились.

– Все сделаю, благодетели. Ночь спать не буду, а вам угожу.

– Ну, спасибо.

Поставив пустую кружку, Олег покинул кухню и, перешагивая через ноги притулившихся у двери калик, вышел на воздух. Ветер быстро гнал облака, на западе их пронизывало лучами солнце; куры бродили по двору, подбирая мелкие камешки и зерна. Ведун выглянул за ворота. На бревне, привалившись к забору, сидел Невзор.

Он встретился глазами с Олегом и отвернулся. Руки его бесцельно перебирали наборный пояс, пальцы словно жили сами по себе, трогая нашитые бляшки, разглаживая узоры. Оборотень тяжело вздохнул.

– Малуша вышивала. Аккурат перед тем, как… – Невзор замолчал, сглотнул комок.

– Так сидеть – горю не поможешь, – пристроился рядом Олег. – Шел бы к людям, все веселее.

– Я и раньше не очень компанию любил, – нехотя сказал Невзор, – а теперь и вовсе без радости мне разговоры пустые. Дядька Часлав меня в детстве, бывало, волчонком называл. Чего, говорит, один да один, а мне хорошо, когда никто в душу не лезет. Ты не думай, это я не к тому, что иди, мол, отсюда. С тобой и поговорить занятно. Интересный ты парень. Видать, знаешь много, дерешься знатно. Вот, к примеру, расскажи‑ка, что там за новый народ из степи. Чую, рано или поздно придется с ними схватиться.

– Придется. Так не уйдут. Сам знаешь: степняки в юртах живут, земли своей нет, с охоты да с войны кормятся. Так и половцы…

В корчме кто‑то заорал дурным голосом, завизжала Павлина. Олег с Невзором переглянулись и, не сговариваясь, кинулись к дому. Куры сыпанули в стороны, выбрасывая голенастые ноги, навстречу из двери, придерживая лохмотья, выкатились калики. Один тащил явно схваченную с чужого стола половину гуся. Невзор подзатыльниками расчистил дорогу, они ворвались в корчму, столкнувшись впопыхах плечами в дверях.

Лысый купец сидел на полу, причитая и держась за голову. Второй, взгромоздившись на скамью, науськивал своих работников на Молчуна, прижавшегося к стойке с черпаком в руках. Олег подсек ноги вислобрюхого купца, тот взмахнул ладошками и обрушился на стол, в остатки гречневой каши и раздерганного в куски поросенка. Невзор, подскочив к окружившим Молчуна мужикам, с маху врезал одному кулаком в затылок, ударил в ухо другого. Из кухни с ухватом наперевес выбежала растрепанная Павлина. Мужики, переворачивая лавки, бросились к выходу. Олег провожал их пинками.

Со второго этажа послышался грохот, и в зал скатился по лестнице Вторуша с кистенем Середина в руке. Павлина подскочила к сидящему на полу купцу и стала тыкать его ухватом, стараясь попасть под ребра. Молчун, отложив черпак, оттащил ее, отдуваясь потер покрасневшую от удара щеку.

– Что такое? – спросил Олег.

– Да вот, – чуть задыхаясь, стал объяснять Молчун, – этот плешивый стал ее хватать за всякие места, я его ковшом и приложил, а эти помогать ему кинулись.

– Ты бы объяснил, что она жена твоя, не девка половая.

– Дык, не успел.

Лысый купец поднялся на ноги, добрался до лавки и рухнул на нее, не переставая причитать. Второй, поворочавшись в объедках, сполз со стола, держась за спину.

– Что ж сразу по мордам бить? – плаксиво спросил плешивый. – Объясни толком, уваженье прояви.

На голове у него стремительно вздувалась багровая шишка, рубаха была мокрая от пролитой браги. Он пощупал голову, скривился.

– В прошлый раз хозяин сам девку предлагал, а теперь, стало быть…

– Ты про прошлые разы забудь! – взвизгнула Павлина. – Ишь, нашел себе…

– Тихо, – повысил голос Молчун.

– А ты мне рот не затыкай! – закричала Павлина еще громче. – Меня тут всякий…

Молчун развернулся и отвесил ей звонкую оплеуху. Женщина замерла с открытым ртом. Олег опустил голову, пряча улыбку, Невзор загородил рот рукой.

– Тихо, я сказал, – прогудел еще раз Молчун, – ступай к печке, я тут все улажу. Ну! – рявкнул он, видя, что жена колеблется.

Павлина скрылась в кухне, независимо вихляя полными бедрами. Молчун обвел взглядом корчму. Купцы исподлобья смотрели на него, в дверях толпились мужики. Новоиспеченный хозяин откашлялся.

«Если сейчас не стушуется, – подумал Олег, – если скажет, как надо – значит, есть сила в мужике, а если мямлить начнет – все, так и ходить ему всю жизнь по дворам».

– Я, это, сказки сказывать не горазд, ага. Эта баба – моя жена. Хотите есть‑пить‑ночевать здеся – попрошу, того… этого… со всем уважением, значит, как к жене хозяина, ага. Вот и весь сказ. – Он обвел взором собравшихся, задержав взгляд на лысом купце, развел руками и прошел за стойку.

Невзор удовлетворенно кивнул. Купцы переглянулись. Лысый откашлялся, налил себе браги, махнул залпом полную братину, перебрал разбросанные по столу кости, покрытые рассыпавшейся гречкой, помотал головой в огорчении.

– Какого порося загубили… Да я бы и не заехал, а только от Днепра три дня пути, хоть, думаю, по‑людски переночую, с девкой… – он покосился на Молчуна, – это… под крышей, в смысле. Эх, – пощупал купец голову, – крепко ты меня.

– Ничего. Наперед наука.

Брюхатый позвал застывших в дверях работников, повернулся спиной. Мужики принялись счищать с его рубахи раздавленную в тесто кашу. Инцидент был исчерпан.

Вторуша отдал Середину кистень и, подойдя к Молчуну, попросил меду на опохмел. Тот налил ему полную чашу, и купец, выпив мед, пошел проверять поклажу и лошадей.

– Все, погуляли – хватит, – сказал он, возвратившись в корчму, – завтра поутру едем.

* * *

Вторуша растолкал Середина чуть свет. За стенкой, в комнате, откуда Молчун убрал разбойничьи приспособления, храпели работники купцов, которым Павлина принесла несколько охапок сена. Сами купцы спали комнатой дальше и тоже сотрясали воздух богатырским храпом. Зевая, Олег спустился вниз. Павлина выставила на стол творог, молоко, сыр, огромную яичницу. Вторуша жадно заглатывал снедь, Невзор, по обыкновению, вяло ковырялся в блюде.

– Мы вам тут в дорогу сготовили, – сказала Павлина.

Судя по осунувшемуся лицу, она и не прилегла ночью. Олег выпил стакан молока, «поклевал» яичницу. Молчун принес два бочонка с медом, несколько кувшинов с ягодным морсом.

– Надо бы на посошок принять, да…

– Неча, вчера разошлись – дальше некуда, – оборвала его Павлина.

– Да тихо ты! Вот баба, слова сказать не даст, – нахмурился Молчун. – Это… чего сказать‑то хотел? А! На дорожку бы надо, да самая работа с утра. Вы уж не обижайтесь.

– Все нормально, – успокоил его Олег, – спасибо за хлеб‑соль, за ночлег…

– Да уж, ночлег, – проворчал Вторуша, – остатнюю рубаху порвали.

– Не бубни. Жив – и радуйся. Вы бы наняли пару‑тройку крепких мужиков, а то вот как вчера полезут.

– Наймем, – согласился Молчун, – тут весь недалече, хозяин живность там покупал. Там и наймем мужиков.

Вторуша отправился запрягать лошадей, Молчун пошел ему помогать. Павлина принесла и поставила на стол две большие корзины со снедью. Проверяя, не забыла ли чего, она порылась внутри. Тут были пироги с визигой, с мясом и ягодами, жареные и печеные куры, запеченное мясо, сыр, молоко в больших кувшинах, творог.

– Визигу наперед съешьте, – напутствовала она, – на жаре растечется, а то и протухнет. Будете еще меня недобрым словом вспоминать.

– Насчет рыбы – это мы знаем, – подтвердил Невзор, – особливо Вторуша шибко умный по этому делу.

На дворе застучали колеса, заржала Сивка. Подхватив корзины, путники вышли из корчмы. Вторуша пристроил снедь в своей телеге, часть товара переложил на телегу Середина, кивнул хозяевам:

– Бывайте здоровы. Плату за постой не предлагаю, потому как вроде делом расплатились, – значительно сказал он.

– За постой расплатились, – прищурившись, съехидничала Павлина, – а за удовольствие кто платить будет?

Вторуша побагровел. Молчун, скрывая улыбку, обнял ее за плечи.

– Ладно тебе людей смущать.

Купец досадливо покрутил головой, прикрикнул на лошадь, Невзор придержал ему ворота.

– В другой раз за все расплатишься, – крикнула ему вслед Павлина.

– Ну, прощевайте, значит. – Молчун, а вслед за ним и жена поклонились Олегу и Невзору в пояс. – Заезжайте, коли рядом будете.

Середин под уздцы вывел лошадь со двора, помахал рукой, взобрался на облучок и гикнул, подгоняя конягу. Перекресток остался позади. Въезжая в дубовую рощу, ведун оглянулся. Две фигурки в воротах корчмы махали вслед руками.

В роще телегу догнал Невзор, пошел рядом, с подветра, – но и то Сивка и запряженная в телегу лошадь опасливо косились на него.

Дорога стала получше – по ней ездили куда чаще, чем по тем трактам, какими они пробрались раньше. Оно и понятно: эта дорога вела от Днепра, от Переяславля к древним русским городам: к Рязани, к Мурому, к Курску. Навстречу катили возы, телеги, тащились волокуши. Вдоль обочины брели калики, артели плотников, скорняков, каменщиков и прочие пешеходы, что ходят по городам и весям в поисках работы. Непролазные болотистые леса остались позади: ближе к югу природа расщедрилась на радующие глаз краски зелени, голубого неба, легких облаков. Над головой шептались дубовые листья; березовые рощи, словно стеклянные, просматривались насквозь, кудрявились яворы. Земля здесь была не в пример богаче северной. Поселки, через которые лежал путь, утопали в садах, деревья гнулись под тяжестью плодов. Дома все чаще встречались крытые соломой, но с дымоходами. Вторуша повеселел, он то и дело подхлестывал лошадку и, оборачиваясь назад, кричал Олегу, что по этакой дорожке да и за день к реке выйдут.

После полудня остановились перекусить. Поели, не распрягая лошадей, подождали, не подойдет ли Невзор, однако бывший дружинник не появился. Середин вспомнил, сколько им встретилось овечьих стад, сколько кур и гусей бродило по деревенским улицам, и понял, что Невзор голодным не останется.

К вечеру дорога опустела: кто остался на ночевку в притулившейся к самому тракту деревеньке, кто свернул к ручейку, бежавшему рядом, разложил снедь, стреножил коней. Вторуша подгонял лошадей, пока на небе не появились первые звезды. Тогда путники свернули к березовой роще, поставили телеги углом, задали корм лошадям. Купец расстелил холстину, принялся выкладывать из корзин узелки, кувшины. Достал бочонок, взболтал, радостно подмигнул Середину: живем, мил человек. Олег запалил костерок.

Из темноты появился Невзор, налил себе молока, прилег на границе света с кружкой руке, есть не стал. Глаза его под насупленными бровями, будто вбирающие отблеск огня, не мигая смотрели на пламя. Было в нем что‑то от охотничьей собаки: вот так же сидят они возле костра, пялятся на огонь, а мысли далеко – в лесах, полных дичи, в болотах, кишащих птицей.

Вторуша, набив брюхо, отвалился от импровизированного стола, сытно отрыгнул.

– Не пойму я тебя, Олег. Вот, к примеру, я: товар везу, с торговли живу. Подешевле возьмешь – подороже продашь. Конечно, бывает, что и обидеть могут, народец‑то разный встречается – но как купцу без риску. А ты, похоже, так, бродишь по свету, будто ветер тебя несет, несет, где‑то прибьешься ненадолго. Перекати поле, одним словом. Здесь послужил, там повоевал, ни кола, ни двора. Аль не прав я?

– Прав ты, купец. Нет у меня ни дома, ни жены с ребятишками. Видно, так на роду написано. Хотя, какие наши годы?! Вот, проводим тебя, да пойдем с Невзором счастье искать. Где‑то и меня ждут, глаза проглядели. А?

– Этак всю жизнь искать можно, – сонно возразил купец. – Живи, как живется, не проси лишнего, не гневи богов. Да и где его искать, счастье‑то?

Олег усмехнулся. Откуда же это известно, где счастье искать? В своем мире он его не нашел, хотя, может быть, просто плохо искал. «Счастье есть сиюминутное состояние довольства, наслаждения и умиротворения», – слышал он когда‑то такое определение. А постоянно счастливы только сумасшедшие. Он уже хотел сказать об этом Вторуше, как различил его тихое похрапывание. Ну, стало быть, спор закончился. Он посмотрел на Невзора. Дружинник все так же неподвижно лежал, облокотившись на локоть, не мигая глядя на затухающий костер.

– А ты что думаешь?

– Мне и думать нечего. Покуда колдуна не сыщу, дорога моя ясная, как вот этот Чумацкий шлях, – показал Невзор на туманную россыпь Млечного пути над головой. – А после вернусь в дружину. Сам говоришь – степь зашевелилась. Печенегам землю князь Ярополк дал, Владимир отнимать не стал, и правильно: они нас с востока прикрывают, налетать стали реже, осели, кое‑где и землю пашут. Но коли на них половцы давят – стало быть, и нам воевать скоро, и детям нашим войны хватит. Так что у меня все определено. Только бы колдуна найти…

– Найдем, не горюй, парень.

Ночь прошла спокойно. Утром, наскоро перекусив, двинулись дальше. Чем ближе подступали они к Днепру, тем оживленнее становилась дорога. Чаще попадались придорожные корчмы, в селениях на путников все реже обращали внимание – сколько таких ездит, на всех не насмотришься. Год выдался урожайный: сжатые нивы, убранные гречишные поля сменялись скошенными лугами со стогами сена, заготовленного на зиму. Возле мельниц копились возы – крестьяне спешили перемолоть зерно в муку, отправить на торги в Переяславль, а то и в Киев. Запряженные волами, не спеша тащились груженные мешками с мукой телеги. Вторуша, попытавшись обогнать пару‑тройку муковозов, плюнул в сердцах: обоз растянулся сколько хватало глаз.

Под вечер повеяло ни с чем не сравнимыми запахами большой реки. Вдоль дороги, в рощах, мужики валили деревья – то ли под плоты, то ли на сплав. Тракт поднялся на взгорок; едущий впереди Вторуша привстал на козлах, взмахнул кнутом и, прокричав что‑то неразборчивое, оглянулся назад, махнул Олегу: поспешай, мол. С холма открылся Днепр: переливчатый речной простор был усеян лодками, яликами; ветер гнал волну, покачивал стоявшие у берега ладьи. Вербы и яворы, прежде подходившие к самой воде, были вырублены, так что открывался широкий спуск к реке, в конце которого раскинулся целый городок из телег, возов и волокуш. Тяжело осевшая под грузом товаров большая ладья медленно, на веслах, отходила от берега. С борта что‑то кричали остающимся, махали руками, шапками. На ладье подняли парус, сложили весла вдоль бортов, ветер подхватил ее и понес вниз по Днепру, в сторону моря.

Вторуша вздохнул:

– Эх, не успели. Сейчас плыл бы и горя не знал.

– Что, последняя ладья, что ль? – усмехнулся ведун. – Завтра и отплывешь.

Стали спускаться к реке. Середин показал купцу на деревеньку, стоявшую возле воды, среди верб, чуть в стороне от скопившихся на берегу телег. Между домами сушились растянутые на кольях сети, несколько мужиков смолили лодки – селение явно жило рыбной ловлей и перевозом. Остановились возле крайнего дома. Вторуша пошел к старосте, Олег распряг коней, повел к реке. Лошади припали мордами к воде, пили шумно, всхрапывая и отдуваясь.

Волна облизывала берег, выбрасывала на песок пену; заходящее солнце слепило бликами. Середин присел на корточки, опустил руки в воду, плеснул на лицо. Река пахла свежестью, рыбой, дальними походами, заморскими странами. Глаза, привыкшие к скованной лесами дороге, отдыхали, наслаждаясь необъятным простором. Возле берега вода отдавала прозеленью, а ближе к середине реки переходила в темную синь, словно вбирая в себя цвет потемневшего к закату безоблачного неба. Крутой противоположный берег казался далеким, недосягаемым. Водная гладь постепенно пустела – ялики и долбленые лодки спешили к берегу. Рядом, на берегу, рыбаки выгружали сети, кидали на песок рыбу. Несколько подростков собирали ее в корыта и ведра, тащили к длинным столам, на которых женщины спешили разделать вечерний улов.

Вернулся Вторуша, присел рядом, умылся, отдуваясь не хуже лошадей.

– Ну, сговорился я. Телеги и лошадок оставлю здесь. Пригляд будет. У старосты зятек в кормчих ходит, как раз завтра отбывают в Олешье. Это почти у моря. Там знакомец его возьмет меня с товаром до Сурожа. Точно со мной не пойдешь?

– Нет, купец. Успею еще море поглядеть. Я Невзору обещал помочь, так что мы с ним вверх, к Киеву, а потом до Турова.

– Ну, как знаешь. – Вторуша поднялся, вытер лицо подолом рубахи. – Ночевать негде: постоялый двор народом забит, – но уж одну‑то ночь скоротаем.

Прощальный ужин прошел вяло, несмотря на обилие выпивки и закуски. Беседа не клеилась: Невзор по обыкновению молчал, Вторуша вспомнил брата, загубленного оборотнями, перебрал меда и сделался слезливым и занудливым. Сонно плескалась в Днепре рыба, звезды подмигивали, отражались в спокойной воде. На берегу, возле ладей, горели костры, кто‑то дурным голосом горланил песню, ему невпопад и хрипло подпевали. Середин прислушался, но слов было не разобрать: то ли певцы совсем упились, то ли язык у них непонятный.

Вторуша вытер бороду, разлил остатки меда, встал и, утвердившись на непослушных ногах, поклонился в пояс, чуть не свалившись в костер.

– Спасибо вам, люди добрые, что не бросили, что помогли дорогу скоротать, от злыдней уберегли, выручили. Век не забуду… – Он встал на колени и полез к Олегу целоваться.

Середин похлопал его по спине, стараясь увернуться от слюнявых поцелуев.

– Чем отплачу, как отслужу… хошь, меха бери. Вот куна, вот бобер… – Купец ринулся к телеге, ухватился за веревки, стягивающие товар. – Возьми, не обидь!

– Брось, Вторуша. Куда я их дену? Торговать не умею, облапошат как пить дать. А тебе две семьи кормить. – Середин оторвал купца от мешков, усадил у костра. – Вот лучше Сивку мою забери. Лошадь мне пока без надобности, а тебе сгодится.

– Как за дитем ходить стану, – хлопнул купец себя в грудь, – ни пахать, ни запрягать… Хлебом да пряниками кормить буду, водой колодезной… холить‑лелеять…

– Ну, вот и ладно.

Постепенно гуляки на берегу унялись, костры прогорели. Тонкий серп месяца проложил узкую серебристую дорожку по воде. Шептались блестящие, похожие на наконечники стрел, листья верб. Перевернутые лодки казались спинами огромных диковинных рыб, выползших из воды то ли обсохнуть, то ли послушать, о чем говорят на берегу. Вторуша, угомонившись, заснул прямо на песке. Олег завернулся в овчину, подложил под бок саблю и закрыл глаза.

Утренняя сырость прогнала сон задолго до рассвета. Олег выглянул из‑под шкуры. Небо было еще серое, над водой поднимался туман – река отдавала тепло похолодевшему за ночь воздуху. Несколько лодок с рыбаками отвалили от берега и постепенно ушли в туман, на стремнину. Середин откинул овчину, вскочил, помахал руками, чтобы согреться. За телегами слышался быстрый говорок Вторуши и чей‑то степенный, неспешный баритон. Судя по разговору, купец сговаривался с зятем старосты деревни о плате за перевоз товара.

Ведун сходил к воде, умылся. Когда вернулся, Вторуша уже запрягал лошадей, проверял мешки.

– Пойду, пожалуй – товар грузить пора. Кормчий сказал, до полудня еще отвалят. Надо место хорошее занять, а то свалят мои шкурки с краю, отсыреют, так и в прогаре останусь. Вы как, скоро ль пойдете?

Середин надел куртку, туго подпоясался широким ремнем, повесил за спину саблю, чтобы рукоять торчала над правым плечом. Раз идти пешком, так лучше, когда сабля за спиной. Оглядев берег, ведун пожал плечами.

– Надо еще ладью попутную найти. Вот Невзор подойдет – и двинем.

– Так я поеду, на берегу еще свидимся. Лошадку свою напои пока.

Олег отвязал Сивку, свел к реке, на водопой. Лошадь припала мягкими губами к воде и жадно пила, изредка вскидывая голову и поглядывая на него. Середин погладил ее по холке, пристукнул ладонью по спине.

– Купец тебя обещал не обижать. Взял бы тебя, да сам не знаю, куда кривая вывезет.

– Прощаешься? – Невзор остановился в отдалении, чтобы не потревожить лошадь. – Там ладья в Киев идет, живности на борту нет, с кормчим уговорился.

Они прошли к месту погрузки. Сивку Середин вел в поводу. Ладья, с кормщиком которой поладил Вторуша, слегка покачивалась на длинной пологой волне. Мужики сноровисто бегали по хлипким сходням, таская наверх мешки с пушниной. Вторуша, стоя на палубе рядом с коренастым мужиком в безрукавке, ревниво следил, как бы кто не уронил груз в воду. Одна телега была уже разгружена, и, судя по скорости, с какой опорожняли вторую, купец скоро должен был освободиться.

– Вон наша стоит, – указал Невзор вперед, где к берегу приткнулась большая «набойная» лодка.

Голова то ли морского змея, то ли заморского божества украшала нос судна. Весла были убраны, несколько мужиков, раскатав грязноватый парус, зашивали его, умело орудуя кривыми иглами.

– Что, и платы с нас не возьмут? – спросил Олег.

– За порогами на них степняки налетели, там вода мелкая, берег прямо под боком. Трех воинов потеряли: стрелами с берега достали, а одного арканом сдернули. Я сказал, что мы бывшие дружинники. Харчи бесплатные, на весла не посадят. Плыви себе, за бережком посматривай.

– Годится.

На берег по сходням осторожно сошел Вторуша, отвел телеги, освобождая другим место для погрузки.

– И как я на этой посуде поплыву, – сокрушенно покачал он головой, – я ж воды боюсь пуще огня. У нас речка мелкая – лягухе один прыг. А тут – вишь ты!

– А как же ты по морю собрался товар везти? – усмехнулся Невзор. – Там воды еще больше. Да соленая вся до горечи.

– Брешешь…

– Пес брешет. Не хочешь – не верь.

– Правда, купец, – поддержал дружинника Олег, – на море и волна, знаешь, какая бывает? Выше ладьи, выше любого дерева.

Купец озадаченно почесал в затылке, затем бесшабашно махнул рукой.

– А‑а, пропади все пропадом! Упыри не заели, тать не зарезал – так что ж, в воде мне доля утонуть? Не поверю!

– Вот это молодец, – хлопнул его Невзор по плечу.

– Эй, вы, что ли, с нами до Киева? – Развалистой походкой к ним приблизился коренастый мужчина лет тридцати или чуть меньше, с кривой печенежской саблей на боку. Русые волосы стянуты ремешком, светлые глаза смотрят настороженно, изучающе. На широком поясе нож в простых ножнах. Прищуренные светлые глаза пробежали по лицу Олега, задержались на рукояти сабли, закинутой за спину.

– Ну, мы, – сдержанно ответил Середин.

– Я – Копыто. Десятник в дружине, купца отведу до дома и опять на службу. Воевать приходилось? Хотя и так видно, что не отроки. Старшой велел передать: скоро отходим.

– Ну… – Вторуша по очереди обнял Невзора и Середина. – Удачи вам, други.

– И тебе добрый путь.

Копыто стоял в стороне, ждал, пока они попрощаются. Вторуша повел телеги к рыбацкой деревне, оглянулся, махнул рукой на ходу. Они ответили и вслед за десятником пошли к ладье.

Десятник крикнул мужикам, что чинили парус. Двое скинули на берег мостки, придержали, пока новые ратники взошли на борт. Ладья оказалась и вблизи небольшая, долбленая из дерева, с наращенными досками бортами, в четыре пары весел. Потемневшее от воды и солнца дерево на бортах кое‑где рассохлось.

– Что ж, по морю на этакой пигалице ходили? – спросил Невзор.

– Хозяин – хват, – в голосе десятника слышалось одобрение, – сам купец, сам кормчий. Сам правит, сам торгует. Печенег напал – с нами в строй стал. С таким где угодно не пропадешь. Нас тут семеро ратников, с вами – девять, да восемь мужиков на веслах.

– Серьезная охрана, – заметил Невзор, – десять бойцов на Днепре на две ладьи, обычно. На море, конечно, больше.

– Товар такой, – пожал плечами Копыто.

– А откуда имя эдакое у тебя? – спросил Олег.

– Вот, попробуй, – подал ему руку десятник.

В протянутую ладонь Середин вложил свою. Рука у десятника была небольшой, мозолистой, а по крепости и впрямь напоминала конское копыто. Они сжали ладони, взглянули друг другу в глаза, ожидая слабости. Чуть ослабишь ладонь и все, понял Середин, вместо пальцев будет студень. Он даже сумел криво улыбнуться, продолжая сверлить взглядом переносицу десятника. Наконец тот ослабил хватку.

– О, крепкий хлопчик.

– Ты тоже ничего. – Олег едва удержался, чтобы не подуть на пальцы.

– Всю жизнь с мечом, копьем, да щитом. Успел и в Царьграде послужить, и у Ярополка. На ятвагов с Владимиром ходил.

Из постройки на корме ладьи показалась всклокоченная голова с опухшим лицом, обвела окружающее мутным взглядом, зевнула щербатой пастью.

– Копыто, мы уже в Киеве?