Ninundia omastoos 1 page. Томаш словно впервые читал слова, которые помнил наизусть, по привычке шевеля губами

Томаш словно впервые читал слова, которые помнил наизусть, по привычке шевеля губами. И наконец издал торжествующий вопль, совершенно немыслимый в стенах библиотеки. Высокие своды атриума откликнулись гулким эхом.

Селия глядела на него с неподдельным интересом.

– Что вы нашли, профессор?

– Все оказалось на удивление просто. – Он постучал себя по лбу указательным пальцем. – Я ломал голову над этой задачкой, а надо было всего лишь прочесть первую строку наоборот. – Норонья снова развернул сложенный лист. – Давайте посмотрим.

Вооружившись авторучкой, он записал полученный результат в нижней части листа. На белой бумаге возникло слово

COLOM

Чтобы расшифровать остальные слова, Томаш воспользовался предложенной Тошкану алфавитной змейкой:

NINUNDIA

OMASTOOS

Прочитав полученную фразу, он подписал в самом низу:

NOMINA SUNT ODIOSA

– А это что? – спросила Селия.

– М‑м‑м, – Томаш покопался в памяти и без труда определил: – Овидий.

– Овидий? Но что все это значит?

– Это значит, моя дорогая, что мне придется начать все сначала, – ответил Томаш, решительно направляясь к лифту. – Мы на пороге величайшего открытия.

IV

Облака неспешно ползли с линии горизонта, чтобы укутать солнце толстым серым одеялом; они походили на могучие крылья, ровные и темные по краям, курчавые и блестящие ближе к центру. Зимнее солнце лило свой чистый, холодный, прозрачный свет на серебристую ленту Тежу и разноцветные крыши Лиссабона, волнами поднимавшиеся по крутому, женственному бедру холма Лапа.

Томаш кружил по запутанным, полупустым улочкам, поворачивая то вправо, то влево и не зная, какого направления держаться в городском лабиринте, пока случайно не оказался на тихой Руа‑ду‑Пау‑да‑Бандейра. Скатившись по сбегающей по склону улочке, Норонья притормозил у элегантного густо‑розового здания и припарковал свой маленький «пежо» между двумя новенькими черными «мерседесами». Откуда ни возьмись, появился осанистый швейцар в светло‑серой форменной куртке поверх темно‑серого жилета и при галстуке с узлом, изяществу которого позавидовал бы любой денди; Томаш опустил стекло.

– «Отель‑да‑Лапа» здесь?

– Здесь, сеньор.

– Нельзя ли оставить машину на вашей парковке? Дело в том, что на улице…

– Не беспокойтесь. Давайте ваши ключи.

Томаш вошел в лобби отеля, сжимая в руках портфель. Светло‑бежевый мраморный пол, такой гладкий, что в него можно было смотреться, словно в зеркало, украшал геометрический орнамент; в центре композиции, на круглом стеклянном столе стояла ваза с алыми мальвами, чьи тугие бутоны напоминали раструбы фонографов; Томаш сразу узнал эти цветы, их часто находили в захоронениях первобытных людей и гробницах фараонов. «Констанса могла бы объяснить, что они означают», – подумал он. Обстановка в лобби была выше всяких похвал: Людовик XV или искусная стилизация под него, кремовые диваны и кресла, обитые белой кожей.

Слева мелькнуло знакомое лицо; Томаш сразу узнал эти маленькие глазки и крючковатый нос; коротышка закрыл журнал с яркой обложкой, вскочил с дивана и бросился ему навстречу.

– Поздравляю, Том, вы на редкость пунктуальны! – вскричал Нельсон на своем диковинном американо‑бразильском португальском.

Томаш пожал протянутую руку.

– Здравствуйте, Нельсон. Как у вас дела?

– Просто превосходно, – он улыбнулся и развел руками. – До чего же хорошо в Лиссабоне! Я здесь всего три дня, а уже все ноги исходил.

– Вот как? И где же вы успели побывать?

– Да везде понемногу, – Молиарти увлек Томаша направо, к двери с надписью «Бар Рио‑Тежу». – Как насчет того, чтобы перекусить? Вы не голодны?

У входа в бар, словно одинокий часовой, застыло пианино, длинный черный «Кавай», дожидавшийся, когда беглое прикосновение оживит его онемевшие клавиши. Справа помещалась стойка из лакированного орехового дерева, за которой управлялся с бокалами и бутылками ловкий бармен, слева располагались столы и стулья, все в стиле Людовика XV и очень тонкой работы; широкие окна с темно‑красными шторами выходили в сад, мелодия вальса Чайковского кружилась по залу, наполняя его атмосферой покоя и легкости. Молиарти выбрал стол у окна и жестом пригласил Томаша садиться.

– Что закажем?

– Разве что чай.

– Waiter, – позвал американец, махнул рукой бармену, который немедленно покинул стойку и подошел к посетителям. – Чай для меня и моего друга.

Бармен открыл блокнот.

– Какой чай желаете?

– У вас есть зеленый? – спросил Томаш.

– Разумеется. Какого сорта?

– А что бы вы посоветовали?

– Если сеньор позволит, я рекомендовал бы японский цветочный, он свежий, терпкий, благородный, с фруктовыми нотами.

– Замечательно, – улыбнулся Томаш.

– А что к чаю?

– Ну, какие‑нибудь сласти. У вас есть шоколад?

– У нас отличное печенье, гости очень хвалят.

– Тогда принесите их тоже.

– Будет сделано, – кивнул официант, торопливо черкая в блокноте. – А вам, сеньор? – обратился он к Молиарти.

– А мне ту же закуску, которую я брал вчера.

– Фуагра с арманьяком в соусе из зеленых помидоров и бриоши с орехами и финиками?

– That's right. И шампанского.

– Реймское, «Луи Редерер»?

– Ну да. Только охладите как следует.

Едва бармен отошел, Молиарти дружески хлопнул Томаша по плечу.

– Ну что, Том? Как вам Рио?

– Удивительный город, – ответил португалец, улыбаясь своим воспоминаниям. – И все время разный.

Бармен принес печенье и аккуратно откупорил шампанское; наполнив бокал Молиарти нежно‑золотистым вином с легкими пузырьками, отправился за остальным.

– Так что же вам удалось раскопать? – спросил американец, внезапно сделавшись серьезным.

Открыв лежавший на коленях портфель, Томаш достал блокнот и стопку слегка помятых листов.

– Кое‑что, как видите, удалось, – сообщил он, разложив содержимое портфеля на столе и подняв глаза на собеседника. – Я прочел все книги, которые профессор Тошкану заказывал в обоих книгохранилищах, скопировал его записи, причем не только найденные в гостинице в Ипанеме, но и те, что он оставил в камере хранения Национальной библиотеки. Сегодня утром я побывал в Португальской публичной библиотеке, здесь, в Лиссабоне, чтобы уточнить кое‑какие детали. В общем, можно сказать, что до ответов на все вопросы еще далеко, но мне удалось существенно продвинуться. Другими словами, в моих руках оказались материалы, связанные с открытием Бразилии, которые профессор Тошкану собрал по заданию вашего фонда. Насколько мне известно, на устроенном вами брифинге Тошкану дал понять, что его изыскания связаны с распространенным в среде историков мнением о том, что Педру Алвареш Кабрал лишь объявил миру о том, что другие мореплаватели держали в секрете.

– That's right.

– Пойдем по порядку. Первый вопрос, с которым предстоит разобраться, заключается в том, существовала ли в Португалии времен Великих географических открытий политика умолчания. Ответ поможет нам пролить свет на истинную историческую роль Кабрала. То, что португальцы держали свое открытие в тайне, можно объяснить лишь наличием подобной политики.

– Вы совершенно правы.

– Этот вопрос вызывает в научном сообществе горячие споры, однако большинство ученых склонно считать политику умолчания историческим мифом.

– Ну а вы?

– Это не миф. Политика умолчания существовала. Так думаю я, так думал профессор Тошкану и многие другие историки. Нельзя не признать, что исследователи слишком часто ссылаются на нее, чтобы объяснить нехватку источников и собственные неудачи, но правда и то, что с португальскими мореплавателями той эпохи связано немало загадок. В хрониках, например, нет ни слова о том, что Бартоломеу Диаш сумел обогнуть мыс Доброй Надежды и выйти в Атлантику, как и о том, что в момент его возвращения в Лиссабоне по странному совпадению находился не кто иной, как Христофор Колумб. Почему он оказался в Португалии, неизвестно. Если бы умолчания возобладали, мы никогда бы не узнали имени Диаша и до сих пор полагали, что мыс первым обогнул Васко да Гама.

– Понятно, – кивнул Молиарти. – Вы хотите сказать, что открытия Диаша и других португальских моряков сознательно замалчивались и что к этому может быть причастен Колумб.

– Именно. У такой политики были весьма веские причины. Португалия того времени – крошечная страна с весьма ограниченными ресурсами, неспособная конкурировать с другими европейскими державами. Но что если у нас в руках оказалось бы некое тайное знание, недоступное другим и способное в корне изменить будущее всего человечества? Разумнее всего было бы до поры до времени скрыть это знание. А в урочный час заявить о себе как о новой великой империи.

К столу подошел официант, ловко держа на растопыренных пальцах поднос с дымящимся чайником, чашкой и сахарницей. Томаш узнал дорогой фарфор «Vista Alegre» с характерной росписью в стиле «фамий верт», прелестными сценками, имитирующими китайское искусство времен Кан‑си. Бармен наполнил чашку и слегка поклонился.

– Японский цветочный, – объявил он, перед тем как удалиться.

Томаш задумчиво разглядывал содержимое чашки; от прозрачного зеленоватого чая исходил пленительный аромат. Норонья опустил в чай два кусочка сахара, тщательно перемешал, мелодично позвякивая ложечкой о фарфоровые стенки, и сделал глоток. У чая оказался нежный фруктовый вкус.

– М‑м‑м, просто чудо, – пробормотал он, отставив чашку. – Интересно, что туда добавляют? Так вот. Как я уже говорил, эта политика носила избирательный характер: об одних открытиях радостно сообщали всему миру, другие держали в тайне, исходя из интересов государства. Последние так и канули в Лету. Мы не знаем, что это были за открытия, кто их совершил и когда. Но есть основания полагать, что это касается и открытия Бразилии. Официальные хроники датируют его двадцать вторым апреля 1500 года, когда команда Педро Алвареша Кабрала, унесенная штормом далеко от берегов Индии, увидела перед собой круглую скалу, позже нареченную Монти‑Паскуал. Это и был бразильский берег. Моряки назвали новую землю Терра‑да‑Санта‑Крус, провели там десять дней и сумели наладить контакт с аборигенами. Второго мая армада продолжила путь в Индию, а две шхуны направились в Лиссабон. Помощник Кабрала Гашпар де Лемуш привез королю Мануэлу двадцать писем с отчетом о происшедшем. Среди них было свидетельство Перу Ваша де Каминьи. – Томаш потер подбородок. – Это свидетельство можно рассматривать как одно из доказательств нашей теории, ведь автор хроники не выказывает никакого удивления по поводу открытия новой земли.

– Это довольно субъективно, – возразил Молиарти. – Настроение хрониста не может быть доказательством. В конце концов, в те времена новые земли открывали одну за другой.

– Вы правы. Спокойный тон Каминьи ровным счетом ни о чем не говорит, но существуют и другие доказательства. Прежде всего сами шхуны из армады Кабрала. Слишком легкие для путешествия из Индии в Лиссабон. Любой, кто хоть немного понимает в мореплавании, скажет, что это форменное безумие, а о том, чтобы обогнуть на таких посудинах мыс Доброй Надежды, который моряки предпочитают называть мысом Бурь, нечего и думать. В ту эпоху португальцы считались лучшими мореходами. Как же они допустили подобную беспечность? – Томаш перевел дух. – Этому может быть только одно объяснение: Кабрал с самого начала знал, что шхуны пройдут не весь маршрут. Он взял их специально, чтобы с полдороги отправить обратно с вестью об открытии. Другими словами, о том, что на той параллели есть земля, было известно заранее.

– Все это, конечно, звучит очень любопытно, но неубедительно.

– Согласен. Вот вам еще аргумент: моряки с тех шхун молчали об открытии до самого возвращения Кабрала. Как в рот воды набрали. Этому можно найти объяснение лишь в том случае, если предположить, что им велели молчать.

– Хмм… Интересно. По‑прежнему неубедительно, а впрочем, продолжайте.

– Хорошо. Мы подходим к третьему доказательству. Я говорю о двух картах. Первая, особенно важная для нас, это планисфера, начертанная неизвестным картографом из мастерской Альберто Кантино по заказу Эркулеса д'Эсте, герцога Феррарского, на пергаменте длиною в метр и шириной в два. Поскольку имя португальского картографа осталось неизвестным, карта вошла в историю под именем Планисфера Кантино, сейчас она хранится в библиотеке города Модены в Италии. В письме, датированном девятнадцатым ноября 1502 года, Кантино указывает, что карту тайно скопировали с португальского оригинала. И что главная ценность этой карты состоит в том, что на ней отображены приблизительные очертания бразильского берега. А теперь давайте посчитаем. – Томаш достал ручку и открыл чистую страницу блокнота. – Письмо Кантино написано в ноябре 1502‑го, то есть оригинал карты попал в Италию самое позднее через два года после возвращения Кабрала. – Он написал с левой стороны страницы «Кабрал, апрель 1500‑го», с правой – «Кантино, ноябрь 1502‑го» и соединил пометки горизонтальной линией. – Но дело в том, что первое описание бразильского берега составил вовсе не Карбал. – Томаш поднял два пальца. – Вторым бразильского побережья достиг Жуан де Нова в апреле 1501 года, за год до того, как герцог Феррарский получил Планисферу Кантино. Между прочим, Нова направлялся вовсе не в Бразилию. Как и Кабрал, он плыл в Индию, а в Лиссабон вернулся в середине 1502‑го, и у него не было времени составить подробное описание береговой линии. – Томаш поднял третий палец. – Планисфера Кантино могла появиться лишь после третьего путешествия, когда король впервые отправил свой флот к берегам Бразилии. Я говорю об экспедиции Гонсалу Коэльо, начавшейся в мае 1501 года. В команде Коэльо был флорентинец Америго Веспуччи, именем которого по нелепой случайности назван американский континент. Экспедиция достигла Бразилии в середине августа, больше года исследовала побережье, открыла большую бухту, названную Рио‑де‑Жанейро, добралась до самой Кананейи и пустилась в обратный путь. Три каравеллы Коэльо вошли в лиссабонскую гавань двадцать второго июля 1502 года. – Норонья написал на листке «Гонсалу Коэльо, июль 1502‑го» и провел горизонтальную линию к имени Кантино. – Тут‑то и скрывается главная странность, – заметил он, обводя ручкой две даты. – Возможно ли, чтобы за четыре месяца королевские картографы успели составить подробную карту, а итальянцы подсмотрели ее, скопировали и начертили собственную? – Томаш еще раз провел ручкой по тонкой линии, протянувшейся между именами Коэльо и Кантино и обозначавшей время, поморщился и покачал головой. – Едва ли. Все это нереально проделать меньше чем за четыре месяца. И тогда перед нами встает главный вопрос. Как, черт возьми, Альберто Кантино удалось заполучить португальскую планисферу с изображением земли, которую еще не успели описать? И откуда он узнал про эту землю? – Томаш поднял указательный палец, призывая собеседника обратиться в слух. – Планисфера Кантино срисована не с официальных карт, которые появились после экспедиции Кабрала, а с тех, что были составлены гораздо раньше и до срока были спрятаны от мира.

– Хм, – Молиарти пребывал в глубокой задумчивости. – Интересно. И что из этого следует?

Томаш опустил голову.

– Составить детальное описание только что открытой земли за четыре месяца очень трудно. Раздобыть тайные сведения и на их основе сделать карту и того труднее. – Португалец поднял глаза на Молиарти. – И все‑таки это возможно.

Американец выглядел немного разочарованным.

– Постойте, – промолвил он. – Вы сказали, что была еще одна карта.

– Не совсем карта. Точнее, не карта, а упоминание о ней.

– Какое упоминание?

– Вот что писал местре Жуан в письме, которое Гашпар де Лемуш вручил королю Мануэлу первого мая 1500 года: «Чтобы узнать, где расположена новая земля, вашему величеству довольно будет взглянуть на карту мира Перу Ваша Бизагуду. К несчастью, по ней невозможно судить, обитаема ли эта земля. Это очень старинная карта». – Томаш отложил блокнот и перевел взгляд на собеседника. – Откуда на очень старинной карте взялась едва открытая земля?

Официант принес Молиарти закуски. Томаш воспользовался передышкой, чтобы глотнуть зеленого чая.

– Вы приводите веские аргументы, – признал американец, надкусив бриошь. Не хватает только… м‑м‑м… как это по‑вашему?… smoking gun?

– Исчерпывающего доказательства?

– Да.

– Не торопитесь, у меня еще не все. – Норонья вернулся к своему блокноту. – Француз Жан де Лери пробыл в Бразилии с 1556‑го по 1558 год. Согласно его запискам, она была открыта около восьмидесяти лет назад. Давайте посчитаем… Получается, это было… Ну да, в 1478 году. Даже если считать, что около восьмидесяти это семьдесят семь или семьдесят пять, все равно мы говорим о событиях, произошедших задолго до 1500 года.

– Хм.

– Сохранилось письмо португальского лазутчика Эстевана Фруа, схваченного испанцами на территории Венесуэлы. В письме от 1514 года, адресованном королю Мануэлу, есть и такие строки: «В землях вашего величества, открытых Жуаном Коэльо двадцать лет назад». – Томаш подсчитал в уме. – Тысяча пятьсот четырнадцать минус двадцать получается… Три, девять, один, четыре… получается 1493‑й. – Норонья улыбнулся американцу. – Как видите, снова до 1500‑го.

– Письма сохранились?

– Разумеется.

– А вы уверены, что эти ваши источники заслуживают доверия? Какой‑то непонятный француз, португальский лазутчик… В конце концов…

– Существуют свидетельства по крайней мере четырех великих мореплавателей о том, что Бразилию открыл не Кабрал. Испанец Алонсо де Охеду, который вместе с Америго Веспуччи достиг берегов Южной Америки в июне 1499‑го, где‑то в районе Гайаны. Чуть позже, в январе 1500‑го, другой испанец Висенте Пинсон добрался до Бразилии, на три месяца раньше Кабрала. А еще Дуарте Пачеко Перейра, один из величайших мореходов эпохи Открытий, имя которого, увы, широкой публике неизвестно.

– Тот самый Пачеко Перейра, о котором Тошкану писал диссертацию.

– Перейра был не только моряком и воином, но и крупным ученым, он почти точно определил диаметр Земли, не располагая современными приборами, усовершенствовал часовой механизм. И написал одно из самых загадочных сочинений того времени: «Сердцевину мира». – Томаш вновь обратился к своим записям. – Пачеко закончил свой труд как раз тогда, когда король Мануэл «повелел отыскать большую землю на Западе», или, как он сам пишет: «В год от Рождества Христова тысяча четыреста девяносто восьмой подданные короля достигли большой суши, окруженной бесчисленными островами». – Томаш отложил блокнот и посмотрел на Молиарти. – Получается, что в 1498 году португальский мореход открыл некую землю к западу от Европы.

Молиарти откусил внушительный кусок бриоши и запил шампанским.

– И кто же четвертый великий мореплаватель?

– Колумб.

Молиарти перестал жевать.

– Колумб? Какой Колумб?

– Как какой?

– Христофор Колумб?

– Он самый.

– А он здесь каким боком?

– На обратном пути после своего первого судьбоносного путешествия Колумб, только что открывший Америку, провел несколько дней в Лиссабоне и получил аудиенцию у короля Жуана II. Во время беседы король мельком упомянул, что к югу от того места, где побывал Колумб, лежит другая обширная земля. Достаточно взглянуть на карту, и мы увидим, что к югу от Карибских островов расположена Южная Америка. Аудиенция состоялась в 1493 году.

– Где же об этом говорится?

– Об аудиенции у короля пишет испанский историк, который хорошо знал Колумба. – Томаш страницу за страницей просматривал свои заметки. – Бартоломео де лас Касас. Вот что говорится в его сочинении о третьей экспедиции Колумба: «Адмирал устремился дальше на юг, ибо ему не давали покоя слова короля дона Жуана о великой земле, лежащей в тех широтах».

Молиарти покончил с едой и небрежно откинулся на спинку стула, смакуя шампанское. Тяжелые ветки смоковниц заглядывали в окна, опуская на пустынный зал прохладную, умиротворяющую тень.

– Как хотите, Том, но одну вещь я совершенно не могу понять, – заявил американец. – Если португальцы и вправду открыли Южную Америку, почему они так долго об этом молчали? И почему нарушили молчание именно в 1505 году?

– Перестраховка, – ответил Томаш. – Политика умолчания помогала королевству выживать и даже вести собственную игру. Наши предки знали о мире куда больше, чем могли вообразить их современники и будущие поколения. Но власти слишком хорошо понимали, как опасно такое знание. Португальцы видели, как алчны их соседи. Прознай остальные европейцы о южных землях раньше времени, корона ни за что не удержала бы своих владений. Пока сохранялась тайна, у нас были развязаны руки, и мы могли спокойно исследовать обретенные территории, не опасаясь конкуренции.

– Это понятно, Том, – перебил Молиарти. – Но если политика умолчания приносила такие обильные плоды, зачем португальцам понадобилось громогласно сообщать об открытии в 1500‑м?

– Полагаю, тут не обошлось без испанцев. Политика умолчания была эффективной, пока о новых территориях больше никто не знал. Но после того, как Охеда в 1499‑м и Пинсон в январе 1500‑го сунули нос в Южную Америку, она сделалась бессмысленной. Пришло время заявить о своих правах на Бразилию.

– Ну конечно, это так понятно.

– Между прочим, мы забыли о последнем доказательстве, самом важном и неопровержимом, о Тордесильясском трактате, в котором Испания и Португалия поделили мир между собой.

– Да мы о нем никогда не забывали, – возразил американец. – Этот документ можно считать точкой отсчета глобализации.

– Пожалуй, – усмехнулся Томаш. Американцы обладали несносной манерой рассуждать о великих исторических событиях, как о сюжетах из вчерашних теленовостей. – По этому договору, освященному Ватиканом, половина Старого и Нового Света отходила португальцам, а вторая половина – испанцам.

– Какова самонадеянность!

– Мы‑то с вами знаем, что в те времена это были две сильнейших державы. Кому было решать судьбы мира, как не им. – Томаш допил чай. – К моменту подписания договора у каждой из сторон были неоспоримые политические преимущества. Португалия обладала самым сильным флотом, приспособленным для долгих экспедиций к новым землям. Зато испанцы оказались сильнее в военном отношении и могли с легкостью контролировать огромные территории. Кроме того, тогдашний папа был родом из Испании. Если перевести это на язык футбола, у нас были лучшие игроки, лучший тренер, лучшая экипировка, зато противник заручился поддержкой арбитра. Первое время все так и складывалось. Португальцы плавали, где хотели, а испанцы едва сумели закрепиться на Канарах. Договор в Алькасовасе от 1479 года подтвердил статус‑кво: португальцы получали во владение атлантическое побережье Африки и взамен признавали права Кастилии на Канарские острова. Через год в Толедо обе державы окончательно поделили между собой Атлантику. Такое положение сохранялось до первой экспедиции Христофора Колумба. Однако новая реальность потребовала нового договора, и его не замедлили заключить. Это и был Тордесильясский трактат. Первоначально, как вы помните, Лиссабон предлагал поделить море и сушу по параллели, проходящей через Канарские острова, чтобы испанцам достались земли к северу, а кастильцам – все остальное. Но папа Александр VI, испанец по происхождению, издал буллу, согласно которой граница должна была пролегать по меридиану в ста лигах к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса. В общем, Ватикан подыграл Кастилии. Португальцы попросили передвинуть линию на триста семьдесят лиг к западу от островов Зеленого Мыса, однако кастильцы при поддержке папы настояли на своем. Но с этим договором все было не так просто. – Томаш набросал в блокноте планисферу, грубоватыми штрихами наметил очертания Европы и Африки, подробно изобразил американский континент. Провел вертикальную линию по поверхности Атлантики между Африкой и Южной Америкой и поставил внизу 100. – Вот на чем настаивали испанцы и папа: граница в ста лигах от африканского берега. – Он провел еще одну линию, на этот раз левее, ближе к южной Америке, и под ней написал 370. – А вот что предлагали португальцы: триста семьдесят лиг к западу от островов Зеленого Мыса. – Томаш бросил взгляд на Молиарти. – Скажите‑ка, Нел, в чем разница между двумя этими линиями?

Американец склонился над блокнотом.

– Первая линия проходит по морю, вторая захватывает Бразилию.

Томаш кивнул.

– Бразилия. А теперь скажите, почему португальцы хотели передвинуть границу?

– Чтобы утвердить свои права на Бразилию.

– Но тут возникает следующий вопрос: зачем, скажите на милость, в 1494 году утверждать права на еще не открытую страну? – Томаш с заговорщическим видом наклонился к собеседнику: – Или уже открытую?

Молиарти откинулся на спинку стула и вдохнул в легкие побольше воздуха.

– I see your point. – Он взял бутылку «Луи Редера», наполнил фужер, отпил немного и аккуратно поставил фужер на стол, потом вдруг резко подался вперед и впился в Томаша глазами. – Здесь, конечно, есть о чем подумать, – произнес он медленно, – но скажите честно, Том, во всем этом есть хоть что‑нибудь новое?

Томаш выдержал взгляд американца, не отводя глаз.

– Ничего, – ответил он.

– Абсолютно ничего?

– Абсолютно. Тошкану лишь систематизировал разрозненные сведения, которые можно почерпнуть у других ученых.

Молиарти скрючился на стуле, опустив плечи и глядя в пространство. Сначала помощник директора фонда казался растерянным, потом растерянность сменила апатия, на смену ей пришла ярость.

– Motherfucker, son of a bitch! – пробормотал он, жутко кривя рот. Опустив веки, он бесцельно водил рукой по столу, будто искал и не находил, во что вцепиться. – 1 knew it! Shit!

Португалец хранил молчание. Молиарти еще долго шептал что‑то себе под нос, то багровея, то белея от ярости. Наконец он глубоко вздохнул и глухо произнес:

– Том, профессор Тошкану нас обманул.

– В каком смысле?

Американец потер веки.

– Как мы с Джоном говорили в Нью‑Йорке, нам хотелось приурочить к пятисотлетию экспедиции Кабрала какое‑нибудь по‑настоящему значительное исследование. Для этого мы еще семь лет назад наняли профессора Тошкану. Все это время старый негодяй тратил наши деньги, морочил нам голову и рассказывал байки о великом открытии, на пороге которого он якобы находится. И вот теперь, когда наш уважаемый профессор сыграл в ящик, выясняется, что он, оказывается, всего лишь систематизировал то, что всем и так давно известно. Другими словами, нам остается…

– Вы слишком торопитесь, – перебил Томаш.

Прерванный на полуслове Молиарти замер с обескураженным видом.

– Что?

– Вы слишком торопитесь, утверждая, что профессор Тошкану не обнаружил ничего нового.

– Прошу прощения, но вы сами так сказали.

– Профессор находился в начале пути. Он не успел довести до конца свои исследования.

– Что ж вы сразу не сказали, что есть что‑то еще! – воскликнул Молиарти, вновь обретая надежду.

– Разумеется, есть, – осторожно подтвердил Томаш. – Правда, я не уверен, что речь идет именно об открытии Бразилии.

– А о чем же?

Португалец виновато опустил глаза.

– Мне пока нечего вам сказать. Ничего конкретного, хотя есть кое‑какие нити, и я пробую их распутать.

– Ради бога, Том, не мучайте меня! Скажите толком, что за нити!

– Мне удалось обнаружить некий шифр.

На губах Молиарти мелькнула странная улыбка, как у человека, которому не терпится рассказать нечто важное.

– Ага! Я всегда знал, здесь что‑то есть. Всегда знал. Том, вы ведь скажете мне, что это за шифр?

– Вам приходилось слышать об Овидии?

– Разумеется, – неуверенно ответил американец, гадая, при чем здесь Овидий и как он связан с профессором Тошкану. – Это ведь какой‑то римлянин, верно?

– Овидий жил во времена Иисуса Христа и был поэтом. Он писал стихи, полные чувственности и тонкой иронии, и оказал огромное влияние на итальянское Возрождение. Среди его произведений есть поэма под названием «Героиды». А в этой поэме есть одна знаменитая строка.

Томаш сделал паузу и потянулся за печеньем.

– Что за строка? – спросил Молиарти нетерпеливо.

– Nomina sunt odiosa.

– Как?

– Nomina sunt odiosa.

– И как это понимать?

– Не стоит называть имен.

Молиарти беспомощно развел руками.

– So what? При чем тут…

– Nomina sunt odiosa – это ключ, который оставил нам профессор Тошкану. Я не знаю, что это за ключ, – спокойно сказал Томаш, надкусив печенье, – но постараюсь узнать, и обязательно вам расскажу.

V

Желтые диваны и коричневый пол разбавляли стерильную белизну приемного покоя. В комнате витал резкий запах дезинфектора, неприятный, смутно тревожный, сопутствующий всем больницам на свете. Окна выходили на парк аттракционов; ажурные дуги пустых в этот час американских горок грустно синели на фоне гнущихся под ветром деревьев и волнистых холмов, со всех сторон обступивших безлюдный парк.