Глава 11. Мои опасения оказались не напрасными – во время наших расспросов, которые заняли больше времени, чем я считала разумным

Мои опасения оказались не напрасными – во время наших расспросов, которые заняли больше времени, чем я считала разумным, выяснилось, что пропали еще дети. Один мальчик исчез перед Пятидесятницей. Вдова Ивона Кергэна, который слыл прекрасным каменщиком в приходе Сен-Круа, в Нанте, передала своего сына под опеку коварного Пуату, чья репутация к тому моменту уже должна была быть всем известна, но почему-то никто не обращал на нее внимания. Мальчика больше никто не видел.

«Здесь едят маленьких детей».

И почему только люди продолжают отдавать ему своих сыновей?

«Нам обещали разные блага». Одна и та же история повторялась множество раз. Я не могла понять, почему люди ему верят – неужели лелеют безумную надежду, что именно их сын не разделит судьбу остальных, что благодаря каким-то особым качествам, которые, как всегда склонны думать родители, они привили своим детям, ему повезет, и он не станет очередной жертвой. Они должны обладать бессмертием, ведь ничто другое не сможет их защитить.

Кергэну исполнилось пятнадцать. Говорили, что он был вежливым и мягким, очень красивым для мальчика, стоящего на пороге взрослой жизни, а еще невысоким и выглядел младше своих лет. В общем, очень похож на девочку.

Мой Мишель тоже был красивым, но совсем не маленького роста – у него были длинные руки и ноги, и двигался он очень грациозно. Я всегда с удовольствием на него смотрела, на живое существо, которое Бог привел в этот мир с моей помощью. Он вступал в свою взрослую жизнь с гораздо большим достоинством, чем многие из его сверстников, и никогда не отличался неуклюжестью, столь характерной для мальчиков, когда у них ломаются голоса и становятся широкими плечи. Он часто обнимал меня, не в силах сдержать свою любовь, – женщина, которой суждено было бы стать его женой, никогда не жаловалась бы на его холодность. Я по сей день помню это ощущение, когда его руки обхватывали мою шею; и мне не нужны экзотические фокусники из Италии, чтобы напомнить силу его объятий, тепло щеки, радость от того, что он просто рядом, да и вообще живет на свете.

Разумеется, я не старалась удерживать его около себя – ни одной матери это не удается, хотя я рассталась со своим сыном значительно раньше и гораздо мучительнее многих.

В начале мая исчез еще один мальчик, и снова около Машекуля; он отправился вместе с группой детей из своей деревни в замок, чтобы попросить там подаяние. Родители считали, что в большой группе им ничего не грозит. Сначала милостыню получали девочки, затем они уходили, уступая место мальчикам. В тот день сын нищего Томаса Эза, который жил с женой в Пор-Сен-Пэр, пошел в замок вместе с несколькими детьми, но по какой-то причине ему ничего не давали. Наконец пришла его очередь.

На сей раз имелся свидетель, который видел, как его увели. Девочка по имени Доминик осталась его подождать, потому что он ей нравился и она надеялась пойти с ним вместе домой. Ее тетя пришла в магистрат, чтобы пересказать то, что ей сообщила испуганная маленькая племянница, которая всю дорогу до дома шла одна в полной темноте, потому что мальчик так и не вернулся. Она была слишком юна, чтобы понимать, какая опасность ей угрожала, и, должна заметить, не слишком умна.

Я честно признаюсь, что воспользовалась этим, когда ее незаметно, по просьбе его преосвященства, привели к нам вечером. Мы решили, что будет лучше, если с девочкой поговорю я, а не епископ, потому что она смущалась в присутствии взрослых, по крайней мере так сказала ее мать. Мне стало интересно, как в таком случае девочка осмелилась остаться, чтобы подождать мальчика, который был ее старше.

Когда мать ее привела, я все поняла.

– Пройди вперед, Доминик, – сердито сказала мать и подтолкнула дочь к нам.

Я решила, что, возможно, именно мать предложила девочке дождаться мальчика. Он был молод, но не настолько, чтобы не обратить внимания на заигрывания. Мне показалось, что ей лет тринадцать или четырнадцать, иными словами, она была чуть старше этого мальчика. Для такой девочки забеременеть – единственный способ получить мужа.

Жан де Малеструа держался в стороне, пока я разговаривала с Доминик. Если бы мне не удалось узнать у нее то, что нам нужно, он бы вмешался.

– Bonjour, ma cherie[28], – сказала я.

Мать поспешно стукнула дочь по плечу, девочка присела в реверансе и откликнулась:

– Bonjour, Mere[29].

Затем она сложила руки на белом переднике, который, похоже, старательно выстирали перед визитом к епископу.

– Спасибо, что пришла к нам сегодня.

– Да, святая мать, – ответила она и снова присела.

– Мне сказали, ты что-то знаешь про то, что случилось с сыном Томаса Эза. Твоя тетя говорит, что ты видела, как он вошел в замок в Машекуле.

– Да, матушка.

– Он вошел туда один или с кем-нибудь?

– С мужчиной.

– Ты его знаешь?

– Нет. Но я видела его в Машекуле. Говорят, его зовут Анри.

Мне нужно было постараться не показать, что я почувствовала позорное и нечестивое возбуждение. Я еще не успела поделиться с епископом своими мыслями относительно милорда де Ре и исчезновения детей.

– А ты слышала, что сказал этот мужчина, Анри, мальчику?

– Его зовут Дени, матушка.

– Хорошо, Дени. Месье Анри что-нибудь ему сказал?

– Да, матушка. – Она снова поспешно присела, а потом продолжила: – Он сказал, что, если Дени не получил мяса, он может войти в замок, и ему дадут.

Мясо – это большой соблазн для голодного ребенка.

– А Дени ответил ему что-нибудь?

– Нет, он сразу пошел в замок.

– А с тобой он говорил перед тем, как туда пойти?

Она едва заметно опустила голову.

– Нет.

Потом мальчика увели. Она последняя видела его перед замком.

Мы собрали последние сведения и записали их вместе с тем, что мне удалось узнать раньше. Стопки листков бумаги лежали повсюду. И я удивлялась, почему они еще не вспыхнули жарким пламенем от того, что в них написано.

Как-то раз мы стояли среди них, понимая, что картина начинает складываться.

– Жильметта, – решительно проговорил епископ.

– Да, ваше преосвященство…

– Вырисовывается вполне определенная картина.

– Да, ваше преосвященство, я и сама об этом подумала.

Мы несколько мгновений размышляли над выводами, к которым пришли.

– И что будем делать?

Я не могу найти слов, чтобы описать мысли, вихрящиеся у меня в голове, поскольку они были слишком путаными и неясными. Мне совсем не хотелось, чтобы они принимали более четкие очертания, но они не желали меня слушаться.

– Я не совсем тот человек, которому следует задавать этот вопрос, – тихо проговорила я. – Я не могу сделать непредвзятых выводов.

Мне не было необходимости объяснять, что я имела в виду. Епископ прекрасно знал, что у меня на сердце. Но понять истинную суть моих страданий он все равно не мог – это не дано человеку, который не растил ребенка с самыми лучшими намерениями и терпением и вдруг видит, что он сошел с пути истинного.

– Мне совершенно очевидно, что лорд де Ре крадет детей, или, по крайней мере, это делает кто-то, находящийся у него на службе. Неужели он так слеп и не видит, что творят его слуги?

– Будем надеяться, что это так, – сказала я.

Я сделала несколько глубоких вдохов, прежде чем его слова дошли до моего сознания.

– Но вы так не думаете.

– Я не знаю, что мне думать, – вскричала я почти жалобно. – Возможно, они пользуются его доверием и обеспечивают самыми разными развлечениями, а он не знает их источника. Такая вероятность ведь тоже существует, ваше преосвященство.

Жан де Малеструа кинул на меня тревожный взгляд.

– Да, такое действительно возможно, и мы должны принять это во внимание.

Я видела, что епископ изо всех сил пытается сдерживаться. Но я позволила себе сказать то, что думала.

– Не могу поверить, что он на такое способен, – продолжала я. – Голова говорит мне одно, а сердце – другое.

Я лгала. В глубине души я знала правду. Уже тогда. И тут его преосвященство поразил меня еще одним сердитым заявлением.

– Что до меня, моя голова не сомневается в том, что Жиль де Ре в состоянии забыть обо всем на свете в погоне за нечистыми удовольствиями.

Я потеряла дар речи на несколько мгновений, а затем сложила на груди руки, словно пытаясь защитить сердце.

– Ваше преосвященство, он человек благородного происхождения – предполагается, что он не обязан следовать законам обычных людей. Вам известна его история – вы знаете его всю жизнь.

– Вы тоже. И гораздо лучше меня. Хотя мое ограниченное знание дает мне более ясное представление о его характере – похоже, вас ослепили ваши чувства, как это нередко происходит с женщинами. Я надеялся, что в данном вопросе вы покажете себя с лучшей стороны.

Его слова меня обидели, но я промолчала, понимая, что некоторые люди в трудных ситуациях склонны прибегать к насмешкам.

– Вы не можете отрицать, что его жизнь, даже если на время забыть о происхождении, была совсем не обычной.

– Это я готов признать, сестра. Но в глазах Бога он ничем не отличается от всех остальных людей, однако ведет себя так, словно признает только собственные законы. Он ни перед кем не отвечает за свои действия.

И хотя события, которые мы расследовали, заслуживали негодования, мы не были до конца уверены, что человек, представлявшийся нам виновным в случившемся, действительно совершил все эти преступления. Меня удивило, что мой епископ, чьим умом я искренне восхищалась и которого считала своим настоящим другом, может произносить подобные речи. И я решила, что должна положить им конец, вне зависимости от того, прав он или нет.

– Я хорошо его знаю, ваше преосвященство. И видела, как он молился в Прощеное воскресенье. Его обращение к Богу было намного искреннее моего, если уж быть честной до конца.

– Жильметта…

Я подняла руку, забыв о здравом смысле.

– Выслушайте меня, – потребовала я. – Хотя, возможно, мои слова вам не понравятся. Он отвечает за свои поступки перед Богом, как и все мы. Вы были свидетелем того, как он признался в своих грехах и получил отпущение. Мы не знаем, какие это грехи, что он…

Мне пришлось замолчать на полуслове – выражение лица Жана де Малеструа так резко изменилось, что я не смогла продолжать. Глаза виновато забегали, и я поняла, что ему каким-то образом удалось заставить Оливье де Ферье рассказать о признании Жиля де Ре и он знал о его преступлениях. Мне оставалось только гадать, какие он использовал методы, чтобы вынудить священника, занимавшего более низкое положение, поведать ему о признаниях милорда.

Я повернулась, собираясь покинуть комнату, поскольку была возмущена таким поворотом событий. Епископ успел схватить меня за рукав.

– Жильметта, вы многого не знаете об этом человеке.

Я стряхнула его руку и медленно подошла к окну. Мальчишки, среди которых, несомненно, были и отпрыски благородных семейств, шагали по выложенному камнем двору за одним из братьев, обучавших их в школе. Первые шли молча, выстроившись в ровную линию за братом, который прижимал к груди какую-то дорогую ему книгу и решительно смотрел прямо перед собой. Те, что оказались в конце, вели себя не так сдержанно: они весело подпрыгивали и задирали друг друга. Жиль де Ре обязательно постарался бы оказаться в конце строя, чтобы немного порезвиться. Он не стал бы терпеть дисциплину, навязанную тем, кто оказался впереди. Впрочем, ему бы не пришлось столкнуться с подобной проблемой. Милорд Ги не позволил своему сыну учиться в группе; он разрешил присутствовать на занятиях лишь моим сыновьям, Жану и Мишелю, так что все это были пустые размышления. Но они основывались на глубоком знании, как и все мои представления о нем.

– Ваше преосвященство, я знаю, что у него в душе, лучше, чем кто бы то ни было, возможно, включая его жену. Я его воспитала, – тихо проговорила я.

– Я понимаю, что это причиняет вам боль, – сказал он. – Но вам лучше остальных известно, что он нарушает все законы и правила. Не сомневаюсь, что в конце концов он бросит вызов самому Господу Богу, и это будет его самым страшным преступлением. Поверьте мне, так и произойдет.

В середине мая, в теплый солнечный день, когда мир должен казаться прекрасным, милорд Жиль де Ре сделал то, что предсказывал епископ. Он выехал из Шантосе в аббатство Сент-Этьен де Мер-Морт в сопровождении шестидесяти вооруженных человек, словно собирался захватить небольшую страну, а не аббатство или собор. Сам милорд, говорят, держал в руке длинную острую пику, хотя мало кто из солдат в состоянии использовать подобное оружие, по крайней мере так мне говорил мой Этьен. Наверное, он был прав, потому что Жиль де Ре не встретил никакого сопротивления, впрочем, и не мог встретить – замком управлял священник Жан ле Феррон, известный своей щедростью и мягкостью нрава.

Эту новость нам принес посыльный, чья взмыленная лошадь повалилась на землю, когда он спрыгнул с ее спины. Мы с братом Демьеном были в саду и, словно два заговорщика, обсуждали место, куда следует посадить кое-какие растения, хотя должна признать, что в подобных дискуссиях он всегда одерживал верх благодаря своим знаниям и страстному желанию не отступать ни перед чем. Но когда мой обожавший сплетни брат во Христе увидел, что посыльный чудом не влетел на лошади прямо во дворец епископа, он быстро извинился и бросил на меня взгляд, обещавший возвращение к нашему обсуждению после того, как ему удастся узнать новости.

То, что он мне рассказал, когда вернулся, заставило меня подобрать юбки и броситься к Жану де Малеструа, который тут же подтвердил все, что сообщил мне брат Демьен.

– Но зачем ему силой захватывать собственность, которую он унаследовал? – с искренним изумлением спросила я.

– Она больше ему не принадлежит.

– Он никогда не продаст Сент-Этьен!

– Похоже, вы ошибаетесь. Он уже продал его Жоффруа ле Феррону.

Брату Жана ле Феррона, казначею герцога Иоанна, который терпеть не мог семейство де Ре.

– Вы утверждаете…

– Успокойтесь, Жильметта. Я точно знаю, что это правда. Сделка была совершена в Машекуле.

«Государственные дела», – вот и все, что сказал мне Жан де Малеструа, когда я спросила его о цели путешествия, которое мы совершили прошлой осенью. Советы, происходившие за закрытыми дверями, были тайными и, судя по выражению лиц участников, когда они выходили, не слишком приятными. Теперь я все поняла; представители милорда не могли не быть мрачными, отдавая такое сокровище, как Сент-Этьен.

– Ле Феррону следовало разместить там гарнизон. Его брат в состоянии следить за порядком, но защищать – нет. Разумеется, он не ожидал такого коварства со стороны де Ре, иначе не оставил бы Сент-Этьен без присмотра.

Даже представить себе невозможно, что это была за сцена: Жиль де Ре, с оружием в руках, верхом на огромном скакуне, угрожает жизни робкого человека, которого маркиз де Сева приказал заковать в цепи и швырнуть на землю во дворе. Какое гнусное деяние, продиктованное отчаянием.

– Но почему он согласился расстаться с Сент-Этьеном? – простонала я. – Его же там крестили.

– Очевидно, он тоже считает, что совершил ошибку, сестра. И решил самым безжалостным и отвратительным способом вернуть его назад. Он продал Сент-Этьен в отчаянной попытке пополнить свою казну, значительно уменьшившуюся из-за безумных трат.

– Неужели положение стало таким плачевным?

– Человек продает то, что может, сестра, когда других возможностей получить золото нет. Но… разбойничье нападение?

Виновных ждало наказание, причем скорое. Я некоторое время – недолгое – пыталась убедить его преосвященство в том, что нам следует соблюдать осторожность, пока мы не узнаем больше. До нас дошли только первые сообщения, и, разумеется, когда обе стороны получат право высказаться, мы увидим не такую страшную картину. Так я надеялась.

Жан де Малеструа не был склонен выказывать такое же терпение.

– Я уверен в правдивости полученного нами сообщения и искренне возмущен тем, какое ужасное надругательство совершено над беззащитным братом во Христе, который всего лишь выполнял свой братский долг.

– Вы получили только одно сообщение.

– Очень надежное.

– И, тем не менее, если вы увидите все собственными глазами, вам будет спокойнее, – заметила я.

– Думаю, это вам будет спокойнее.

Я долго его умоляла, и в конце концов он согласился отправиться в аббатство на следующий день рано утром. До конца дня, когда мы поспешно готовились в дорогу, епископ поносил милорда Жиля, проклиная его за грехи.

– Он ни в чем не знает предела – ни в чем! Он швыряет золото направо и налево, словно срывает с дерева листья. А когда дерево перестало плодоносить, он просто взял и сорвал плоды с другого. Он вступил в связь с дьяволом и с удовольствием проводит время в компании алхимиков.

– Ваше преосвященство! – вскричала я, услышав его последние слова. – Это очень серьезное обвинение, вы же говорите о святотатстве.

– Да, – совершенно спокойно подтвердил он.

– Неужели вы опустились до того, чтобы верить… сплетням.

– У меня нет причин считать это сплетнями. То, что я сказал, отвратительная правда. Надежный свидетель сообщил мне, что Жиль де Ре поклоняется темным силам. И я начинаю верить, что он не солгал.

Лицо у него смягчилось, и на нем появилось сочувственное выражение, потому что он знал, какое впечатление произведут на меня его слова.

– Я кое-кого поспрашивал в Машекуле, очень осторожно, стараясь не привлекать ненужного внимания, – проговорил он. – В деревне живет большинство дневных слуг, некоторые совсем рядом с замком. От этих людей не укрываются никакие секреты – их жизнь так тяжела и однообразна, что они с радостью наблюдают за теми, кому служат. Так вот, ходит множество самых разных разговоров. Множество. Говорят, что милорд никуда не отпускает от себя итальянца Прелати и что они вместе занимаются черной магией.

Я перекрестилась в попытке защитить себя от столь невероятных вещей.

– Но… это же запрещено.

– Все, что запрещено, делается тайно, Жильметта. Запретные вещи становятся таковыми, потому что они слишком соблазнительны для слабых духом, а еще потому, что несут разрушение невинным душам. Мы таким способом пытаемся защитить тех, кто не в силах сам о себе позаботиться. Лорд де Ре держит при себе этого шамана Прелати с тех самых пор, как его привез к нам Эсташ Бланше.

Значит, он изучал деятельность милорда и ничего мне не говорил. И хотя это его право – и даже обязанность, – мне стало обидно, что он скрыл от меня свой интерес к Жилю де Ре. Но все равно, должна признаться, я совсем не хотела слушать то, что он мне собирался рассказать. Я закрыла глаза, забыв почему-то, что за слух отвечают уши. Видимо, рассчитывала, что, если не буду его видеть, слова чудесным образом окажутся ложью.

– Сам Бланше почти никогда не покидает милорда, – продолжал он. – Но не потому, что тот к нему привязан, скорее Жиль де Ре боится, что тот сбежит и расскажет о нем правду кому-нибудь из его врагов. Я даже слышал разговоры о содомии, – тихо добавил он.

– Хватит! – выкрикнула я. – Вы… вы же всегда ненавидели сплетни, как вы можете говорить такие вещи, особенно мне?

– Вам лучше многих других известно, как трепетно я отношусь к правде, – мягко проговорил он. – Я бы никогда не стал делать подобных заявлений, если бы не был уверен в их истинности. Я проводил свое расследование очень осторожно и узнал много неприятного.

Я больше не могла сдерживаться, и по моим щекам потекли слезы. Свободной рукой Жан ле Малеструа нежно смахнул их и прошептал:

– Жильметта, пожалуйста, не нужно плакать.

Я его не послушалась.

– Прошу вас, – повторил он и приподнял рукой мой подбородок. – Откройте глаза. Вы должны взглянуть на правду. Я вам все это рассказываю, потому что вы любите его как сына. Услышать подобное от чужого человека было бы для вас ужасно. Я знаю, вы уже потеряли сына и не хотите потерять другого. Он пошел по дурной дороге, Жильметта. Он не достоин быть вашим сыном. И не достоин ваших слез.

– Вы не понимаете… вы не можете…

– Вы правы, – стараясь меня успокоить, согласился он. – Я не могу. Я не понимаю, как такое отвратительное чудовище может заслуживать вашей любви. Когда вы хотели заняться расследованием, я пытался вас отговорить, чтобы защитить от новой боли. – Он вздохнул и отпустил руку. – Вы сильная и целеустремленная женщина, сестра. Эти ваши качества меня восхищают. Вы часто вдохновляете меня быть таким же, когда я не нахожу в себе собственных сил. Когда я чувствую себя опустошенным и мне кажется, что я больше не могу выполнять свои обязанности, я вспоминаю, как страшно вы страдали, но продолжаете столько отдавать другим людям. Вы хотели помочь тем, кто потерял сыновей, и не могли знать, куда вас это заведет…

Разумеется, он ошибался; в глубине души я с самого начала все понимала. Но более глубокое значение этого знания привело меня в окутанное мраком место, куда я не могла и не хотела идти.

Жан де Малеструа неверно истолковал боль, исказившую мои черты, и попытался меня утешить.

– Мне очень жаль, – с сочувствием сказал он. – Мне так жаль.

Я взяла его за руку.

– Я знаю. И ваши слова – утешение для моего измученного сердца. Пообещайте, что и дальше вы позволите мне оставаться рядом с вами и будете рассказывать обо всем, что происходит.

– Может так случиться, что это не будет предназначено для женских ушей – я еще многого вам не рассказал.

– На свете осталось мало такого, что может меня потрясти.

– Жильметта, не просите меня об этом, – тихо проговорил он.

– Я имею право.

Наконец он согласился.