Адорно Теодор В. 4 page

Лекция 4

16. 5. 1963

Уважаемые дамы и господа!

Сегодня мне хотелось бы непосредственно перейти к рассмот­рению третьей кантовской антиномии. И так как речь будет идти о довольно непростом тексте, который я к тому же с самого начала охарактеризовал как основной для нас, то поэтому я вы­нужден попросить вас о некоторой концентрации, а именно о концентрации, которую требует от нас сам кантовский текст. Но сначала позвольте мне сказать несколько слов о методе, которому Кант вообще следует в своем учении об антиномиях. Этим методом является, если прибегнуть к риторической фигуре, argumentatio е contrario (доказательство от противного). Это означает, что тезис и антитезис противоречат друг другу и — не­важно, очевидны они или нет — доказываются посредством подтверждения несоответствий, к которым приводит антитетика. Таким образом, и тезис, и антитезис доказываются негативно, исходя из своей противоположности, из противостоящего каждо­му из них положения¹. Этот метод, который поначалу представ­ляется идущим буквально вразрез всему, что говорит Кант в дру­гих частях своей философии, обладает, как это обычно бывает со всякой респектабельной философией, излагаемой в виде фор­мальных лекций, глубокой внутренней мотивировкой, заключаю­щейся в том, что, как об этом пишет сам Кант в одном месте своего раздела об антитетике, позитивное доказательство обоих тезисов невозможно потому, что они, как высказывания о беско­нечном или как высказывания о некоем бесконечном ряде усло­вий -— не в математическом смысле, но в смысле доматематичес-кого человеческого разума, — уводят в бесконечное, о котором позитивные высказывания невозможны. Но, согласно Канту, на­оборот, вполне возможно указать на противоположный тезис, приводящий к несоответствию, подчеркивая при этом, что исход­ный тезис, который, хотя и косвенно, всегда имеется в виду, подтверждает тем самым свою достоверность². Однако замечу en passant*, что вывод, согласно которому из доказательства необо-

* между прочим (фр.). — Прим. перев. 40

снованности антитезиса в отношении ранее полученного знания непосредственно вытекает достоверность рассматриваемого те-чиса с логической точки зрения получается не столь прямолиней­но. Но об этом мы поговорим позднее.

Теперь же мне необходимо сказать вам о том — и этот момент нам следует рассмотреть подробнее, дабы полностью прояснить его, — что там, где в кантовском учении об антиноми­ях речь идет о причинности, это понятие причинности означает не что иное — полагаю, вы хорошо представляете, о чем идет речь, _ как ту же самую причинность, что и в естественных науках. Я специально напоминаю вам об этом — или, вернее, обращаю на это ваше внимание: строго говоря, напомнить я вам об этом не могу, так как мы этот вопрос еще не затрагивали, — потому что к числу важнейших особенностей изложенной в "Критике чистого разума" теории относится и та, что математизированные естественные науки не просто играют в ней заметную роль, но в определенном смысле и определяют ее от начала до конца, а именно определяют ее достоверность. Поэтому если мы зада­димся вопросом о том, каков в этом сочинении критерий дос­товерности, то в первую очередь им окажется естественно-науч­ное понятие причинности. Но все же для понятия причинности эта функция не столь существенна, как для понятия свободы, которое противоположно понятию причинности и которое на самом деле — позволю себе высказаться несколько неакадемично

— представляет собой сплошной клубок нерешаемых проблем. Это понятие свободы — прошу вас, принять его пока в таком виде; впоследствии мы его, конечно, должны модифицировать, а пока вам следует лишь просто и определенно знать, о чем вообще идет речь; что касается более сложных определений, то до них мы еще дойдем, и очень скоро, — это понятие свободы определяется пока лишь негативно, а именно как независимость от последовательности вытекающих одного из другого состоя­ний, независимость от тех самых законов, которые Кант устанав­ливает. Позитивное понятие свободы в смысле "изначального абсолютного созидания", как позднее его трактовал немецкий идеализм, — у Канта отсутствует. Впрочем, как вы это еще увидите, при помощи одного своего понятия, которое очень скоро у него всплывет в рассуждениях на данную тему, — поня­тия спонтанности (Spontaneitat) — Канту все же довольно рано удается совершить переход к позитивному понятию свободы

— понятию, которое, позвольте вам об этом сказать, вообще вызывает большие сложности, потому что, помимо данного мо­мента, оно в принципе никак не связано с понятием спонтанности

как образованием представлений исключительно из субъекта, хотя Кант и говорит об их родственности³. Однако мы несколько забегаем вперед. Теперь же, перед тем как непосредственно пе­рейти к анализу самой антиномии, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что поможет вам разглядеть горизонт нашей проблематики, так как я обещал раскрыть перед вами всю сферу проблем философии морали, а это означает не просто то, что я буду последовательно излагать вам ход кантовской мысли и, насколько смогу, комментировать его, но и то, что я постара­юсь вам доказать, что за аргументацией Канта, убеждает вас это или нет, стоят с трудом друг к другу притирающиеся, зачастую крайне сложные и абсолютно несовместимые друг с другом мотивы. К числу важнейших условий философского понимания — а всякая лекция по философии так или иначе должна затраги­вать проблему философского понимания — я отношу то, что бы можно было бы продемонстрировать на примере представля­ющейся логически убедительной и непротиворечивой теоремы о параллелограмме сил. Поэтому я хотел бы отметить, что ранее высказанные положения будут теперь соотноситься с нашими рассуждениями так же, как физическая теорема о параллелограм­ме сил со следствиями из нее. Следовало бы теперь обратить ваше внимание на то, что вводимое здесь Кантом в учение об антиномиях понятие свободной причинности, представляющее собой одну из двух составных частей рассматриваемой здесь антиномии, в действительности противоречит принципу крити­цизма — всеобщему принципу критики разума, согласно которо­му причинность является лишь категорией, то есть не относится к сфере вещей в себе, сфере умопостигаемого. В самом деле, если бы эта свободная причинность характеризовала простое понятие причинности, то такая причинность находилась бы вне сферы феноменов, то есть не определялась бы феноменальностью, кото­рой обусловлена всякая причинность как таковая. Понять это, иными словами, понять то, что относится к числу наиболее замечательных, я бы сказал, синкоп, то есть взаимосвязанных акцентов мотивов закономерности и свободы, равно как и то, что побудило Канта прибегнуть к ней, означает понять не только краеугольный момент кантовской этики, но и одновременно принцип построения кантовской философии в целом и тот пункт в ней, в котором как раз и раскрывается то, что принято назы­вать этической проблематикой. Вследствие этого взаимного про­никновения свободы и необходимости и особенностей разреше­ния возникающих при этом противоречий речь в данном случае идет не просто о гносеологическом, но о в высшей степени

пеальном вопросе, без которого невозможно никакое философ­ское основание так называемой морали.

Теперь, после сказанного, самым простым представляется, если я вам непосредственно зачитаю тезис и антитезис третьей антиномии так, как их формулирует и доказывает Кант, добавив от себя лишь толкование отдельных неясных положений. Думаю, это необходимо сделать для того, чтобы вам стал понятен ход кантовской мысли в целом, и в первую очередь вся его критичес­кая проблематика. И как только у меня возникнет ощущение, что общие положения я уже прояснил вполне, то тогда, если мы действительно хотим непосредственно войти в сферу моральной проблематики, нам следует подвергнуть рефлексии саму рефлек­сию Канта. Тезис этого так называемого "третьего противоречия трансцендентальных идей" — а свобода и всеобщая детермини­рованность являются идеями потому, что их утверждение превос­ходит границы возможного опыта и ведет в бесконечность; поэ­тому в соответствии с архитектоникой критики разума они от­носятся к идеям, откуда и вытекает данное "противоречие трансцендентальных идей", — гласит: "Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность (Kausalitat (lurch Freiheit)"⁴. Позволю себе обратить здесь ваше внимание лишь на один небольшой момент, который вы, несмотря на внимательное чтение этого тезиса, возможно, не заметили. В данном тезисе, в котором формулируется принцип свободы, используется слово "необходимо", заимствованное из сферы причинности. Это до­казывает, что само понятие причинности у Канта является дос­таточно широким, допускающим различные интерпретации и да­леко выходящим за рамки чисто естественно-научной причиннос­ти, которой Кант уделяет основное внимание. Однако именно в этом и кроется симптом принципиальной неискоренимое™ противоречия, о котором мы говорим: "То, о чем здесь идет речь и что здесь должно быть доказано, доказать невозможно, в то время как то, что требуется доказать, а именно сам принцип необходимости, в известном смысле выступает здесь в качестве предпосылки". Эта структура, впрочем, является общей для всей кантовской философии, и поэтому я советую иметь ее в виду при чтении "Критики практического разума", так же как и при чтении "Критики чистого разума"; возможно, это поможет вам лучше понять данные тексты. Вы сможете правильно понять Канта

— в противоположность мыслителям типа Спинозы или Фихте

— лишь в том случае, если перестанете считать, что из его положений можно вывести все, что угодно. Так, понятие "дан-

ного" имеет у Канта значение, намного превосходящее чувствен­ную данность. Данное просто дано и поэтому не выводится и не доказывается, но демонстрируется — тогда, когда речь идет о применимости соответствующего понятия для нашего процесса познания. Если сравнивать этот метод Канта с невероятно изо­щренной методикой бывших после него немецких идеалистов, особенно Фихте и Гегеля, то, возможно, он покажется примитив­ным и незрелым, однако в нем заключено то, что находится в тесной смысловой связи с самой сущностью кантовской филосо­фии, с ее внутренним устремлением, а именно с тем, что субъект у Канта отнюдь не является принципом, притязающим на то, чтобы выводить из себя тотальность всего сущего, в том числе и всего духовного. Напротив, содержание кантовской философии» если она вообще обладает каким-либо негативным содержанием, есть ограничение абсолютистских притязаний субъекта, проявля­ющееся в том числе и в известной ограниченности дедуктивных притязаний самой этой философии, хотя она и выступает в пер­вую очередь именно как дедуктивная система. В этом, хотелось бы специально отметить, и состоит своеобразие Канта, заключа­ющееся в том, что это странное примирение моментов, не являю­щихся со своей стороны чисто дедуцируемыми, то есть выводи­мыми исключительно из понятия или из каких-либо высших положений аксиоматического порядка, что этот странный метод не просто, как это поначалу могло бы показаться, ограничен так называемым материалом нашего познания, но что он охватывает также и формы самого сознания, которые, при всей их дедупируе-мости, в известном смысле воспринимаются и признаются Кан­том и просто как таковые. Поэтому и здесь Кант говорит о необ­ходимости (необходимость ведь, согласно Канту, представляет собой категориальное отношение вещей) так же, словно речь идет о своего рода данности. Как это выглядит в каждом конкретном случае, я демонстрировать не буду, иначе это уведет нас далеко в сторону. Хочу лишь обратить ваше внимание на то, что в главе "О дедукции чистых рассудочных понятий" Кант дает целый ряд определений, специально подтверждающих эту данность даже в отношении того, что в действительности не дано, но что необходимо должно представлять собой чистую функцию, следо­вательно, чистую деятельность изначального творения.

Перейдем теперь к доказательству тезиса е contrario. Иначе говоря, допустим существование противоположного: "Допустим, что нет никакой иной причинности, кроме причинности по зако­нам природы; тогда все, что происходит, предполагает пред­шествующее состояние, за которым оно неизбежно следует со­гласно правилу"⁵.

Уважаемые дамы и господа, перед вами знаменитое кантов-ское определение причинности, которое вы, возможно, сочтете полной противоположностью кантовскому учению о свободе. Причинность в том смысле, который здесь имеется в виду, пред­ставляет собой последовательность состояний согласно прави­лам. Это понятие причинности, как вы уже заметили, предполага­ет настолько широкий спектр толкований, что в его рамках возможны любые повороты мысли — я предоставляю возмож­ность проследить это подробнее тем из вас, кто занимается естественными науками, — вплоть до новейшей критики естест­венно-научной категории причинности, предпринятой квантовой механикой. Но не основывается ли это мнимое противоречие, которое, как утверждают, якобы царит между Кантом и со­временными естественными науками, на своего рода материаль­ном, буквальном 'истолковании кантовского представления о причинности? Это я говорю для тех, кто намерен специально поразмышлять о проблеме причинности. "Но предшествующее состояние, — говорит Кант далее, — само должно быть чем-то таким, что произошло (возникло во времени, ибо не сущест­вовало раньше), так как если бы оно существовало всегда, то и следствие его не возникло бы во времени, а существовало бы всегда"⁶. Данное положение Кант аргументирует крайне искусно, можно даже сказать, казуистично; и тем не менее в его аргумен­тах чувствуется некоторая стесненность. Предшествующее состо­яние, из которого настоящее должно неминуемо следовать в со­ответствии с причинно-следственной необходимостью (согласно тому правилу, что если есть состояние А, то из него должно непременно следовать состояние В), само должно, согласно Кан­ту, представлять со своей стороны нечто еще более ставшее, возникшее. Ибо если оно таковым бы не являлось, а сущест­вовало бы искони как данность, то тогда феномен, который понимается как происходящий из такого состояния, должен был бы приобрести характер изначально сущего, сущего как таково­го, иными словами, он более не нуждался бы ни в какой причин­но-следственной зависимости от состояния, из которого проис­ходит, а этого помыслить нельзя, так как в противном случае стало бы невозможно рассматривать феномен hie et mine — как нечто данное здесь и теперь. "Следовательно, — продолжает Кант, — каузальность причины, благодаря которой нечто проис­ходит, сама есть нечто происшедшее, опять-таки предполагающее по закону природы некоторое предшествующее состояние и его причинность, а это состояние предполагает еще более раннюю причину и т.д."⁷. Речь здесь идет об обозначении отношений между вещами, которое известно вам под названием причин-

но-следственной цепи. "Итак, если все происходи только по законам природы, то всегда имеется лишьподчиненное, а не первое начало и потому вообще нет никакой полноты ряда на стороне происходящих друг от друга причин"⁸. Понятие "под­чиненное" (subaltern), в котором можно было бы заподозрить особый смысл, означает здесь просто то, что требует от него позиция в тексте, то есть нечто вторичное, производное. Таким образом, Кант говорит, что существуют лишь вторичные, произ­водные причины, которые по своему смыслу с необходимостью восходят к первой и главной причине. Далее Кант устанавливает — хотя, возможно, это положение звучит не слишком убедитель­но, — что "ничто не происходит без достаточно определенной a priori причины"⁹. Здесь, очевидно, имеется в виду — ив этом заключается нерв всей аргументации, — что подчиненная причи* на, поскольку она требует со своей стороны дальнейшего ка." узального толкования, поскольку она, таким образом, не самодо* статочна и не является в значительной мере определенной причис ной, которой была бы, если в ее отношении неминуемо не возникали бы вопросы о иных определяющих ее причинах, может выглядеть таким образом, что вопроса о ее определенности вообще не возникнет. Поэтому Кант и заключает: "Между тем закон природы состоит именно в том", — и этот закон, как полагает философ, выводится из учения о категориях¹⁰ — "что ничто не происходит без достаточно определенной причины"", то есть без полной определенности наличной причины. Кажется, что здесь так называемое толкование природы превращается в вакуум или что все учение о природе как о необходимости, столь беспроблемно изложенное Кантом, в одно мгновение ока­зывается сплошной случайностью. "Следовательно, — аргумен­тирует Кант, — утверждение, будто всякая причинность возмож­на только по законам природы", то есть утверждение что "всякая причинность возможна только по законам природы" (в таком упрощенном виде это высказывание обычно понимают и в таком "слегка" искаженном виде, как правило, передают), "взятое в сво­ей неограниченной всеобщности, противоречит само себе, и пото­му нельзя допустить, что причинность по законам природы есть единственная причинность"¹². То есть если я принимаю это утверждение таким образом, как оно сформулировано, то вводимое им требование полноты причинной определенности по необходимости остается невыполненным, и в результате данное утверждение приходит в противоречие с самим собой. Из этого Кант выводит следствие, которым он и завершает свое до­казательство тезиса: "Ввиду этого необходимо допустить при­чинность, благодаря которой нечто происходит таким образом,

что причина его не определяется в свою очередь никакой другой поедшествующей причиной по необходимым законам, иными словами, необходимо допустить абсолютную спонтанность причин — [способность] само собой начинать тот или иной ряд явлений, продолжающийся далее по законам природы, стало быть, трансцендентальную свободу, без которой" (заметьте, что Кант обосновывает здесь трансцендентальную свободу прямо из естественной причинности потому, что сама эта естественная причинность внутренне несостоятельна) "даже и в естественном ходе вещей" (в этих словах он еще раз кратко формулирует весь ход своих рассуждений) "последовательный ряд явлений на стороне причин никогда не может быть завершен"¹³. Здесь вы уже в полной мере видите удивительное распространение понятия причинности на свободу, смысл которого состоит в том, что свобода — это тоже причинность, причинность sui generis*.

Возможно, странный и удивительный кантовский язык станет вам немного более понятен, если вы самостоятельно продумаете все эти несколько ограниченные в языковом плане формулиров­ки, избранные самим Кантом для выражения собственных мыс­лей. В целом они означают не что иное, как то, что существует ряд явлений, берущих начало в самих себе и не требующих знания бесконечных условий естественной причинности. Думаю, будет хорошо, потому что это относится к принципам философ­ского понимания, если я добавлю к сказанному следующее: Кант думал также и о том, что такие кажущиеся столь формальными логические связи, о которых говорилось выше, в действительнос­ти можно усвоить только тогда — этому правилу, кстати говоря, в особенности следовали позднейшие идеалисты, прежде всего Гегель, — когда вы не просто следуете за ходом размышлений, приводящих к определенным выводам, но когда, насколько это возможно, вы представляете отношения самих вещей, связанных данными логическими связями, которые в известном смысле выступают здесь в качестве модели этих отношений вещей. Но данные отношения, несомненно, представляют собой не что иное, как опыт переживания индивидом самого себя, попросту говоря, тот факт, что я способен испытать в отношении прежде всего самого себя (насколько это возможно в рамках всеобщего детер­минизма) то, что определенные ряды следующих друг за другом в соответствии с законами естественной причинности состояний могут быть основаны мною заново посредством акта, который постольку, поскольку он объективно связан с естественной при-

своего рода (лат.). — Прим. перев. 47

чинностью, прежде всего является в противоположность ей мо­ментом — и Кант это специально подчеркивает — самоутвержде­ния. Таким образом, если я снова подниму и брошу эту несчаст'-ную книгу, то она определенно упадет вниз, подчиняясь естестс венной причинности, которая действует в данном случае в соответствии с правилами старой доброй причинности, царя­щей в мироздании. Но тем, что я принимаю неразумное решение поднять эту книгу и бросить ее вниз, я вмешиваюсь в ход вещей, привнося этим во всеобщую детерминированность нечто иное;

— то, что утверждает меня самого; можно сказать, принимав решение, я кладу начало новой цепи причинно-следственных свя< зей. То, что она, в свою очередь, снова переплетается с тотал»®а ностью каузальных условий, также не ускользает от внимание Канта, хотя он, возможно, предпочел бы этого и не замечать, я»| говорит фактически: "Это уже сига posterior*, которая касаетав| теории человеческой сущности в той мере, в которой характерны^;

особенности человека принадлежат также эмпирическому ми- | ру"¹⁴. Но в первую очередь и непосредственно для опыта в ow;

ношении самого себя этот противостоящий причинно-следствяи ной цепи момент есть возвышение второй цепи детерминировав;

ности, которое в рамках опыта в отношении самого себя в ею. идентичности со всеобщей причинно-следственной цепью либо| в его независимости от нее определяется, несомненно, целиком эпмирически¹⁵. Именно это Кант и имеет в виду в процитировав-* ном выше пассаже, и поэтому он говорит об "абсолютной спон­танности причин", хотя специально это понятие в данном мести не проясняет. Спонтанность означает здесь не что иное, как-изначальную деятельность, деятельность самоутверждающуй^ для которой все прочие условия не могут быть восприняты кас позитивные. Поэтому в "Критике чистого разума" спонтанность вообще обозначается прежде всего как способность производить. представления и поэтому как собственно продуктивная способ" ность сознания и тем самым, человеческого духа. Таким образом^ Кант, который, как вы можете прочитать в "Трансценденталь­ном учении о методе", ожидал от вербальных дефиниций не так много, как другие "приличные" философы¹⁶, вводит понятие спонтанности как весьма узкое, а именно как связанной с образованием представлений. Но оно с полным правом,' потому что речь здесь идет вообще об одном из основных¹ моментов субъективности, можно сказать о самом основном мотиве субъективности, предполагает также и свободу, свободу духа действовать спонтанно¹⁷. Такова аргументация, которую

* вторичная забота (лат.). — Прим. перев. 48

поиводит Кант против учения о всеобщей причинности в за­щиту своего положения о свободной причинности и, следова­тельно в защиту понятия свободы как основного понятия

этики.

Антитезис в третьей антиномии Канта звучит следующим

образом: "Нет никакой свободы, все совершается в мире Только по законам природы"¹⁸. На основании этой формулировки анти­теза вы видите, что причинность как нечто противоположное свободе, и Кант — выше я уже обращал на это ваше внимание _ это специально подчеркивает, отождествляя ее с естественной причинностью. В доказательстве к антитезису говорится следую­щее: "Допустим, что существует свобода в трансцендентальном смысле" — иными словами, то, что было получено при до­казательстве тезиса — "как особый вид причинности, по которой могли бы возникать события в мире, а именно как способность безусловно начинать некоторое состояние, а стало быть, и ряд следствий его. В таком случае благодаря этой спонтанности должен безусловно начинаться не только некоторый ряд, но и определение самой этой спонтанности к созданию этого ряда Г...]"¹⁹. Мне бы хотелось пояснить, что свобода в трансценден­тальном смысле означает здесь то, что с принятием положения, которое он критикует, свобода, как и причинность, становится категорией, и это означает, что свобода, то есть деятельность и вещный процесс, независимый от законов причинности, сама становится основой определения всего и в соответствии с ней организуется феноменальный мир вообще. Весь ход размышле­ний Канта сводится к тому, чтобы раскрыть трансцендентальный смысл используемых им понятий; проще говоря, категории, то есть основные родовые понятия моего духа, посредством кото­рых для меня вообще становится возможным упорядоченный опыт как таковой, представляют собой на самом деле не что иное, как условия моей организации мира по определенным законам и одновременно с этим условия моего опыта восприятия этого мира как существующего по этим законам. Но если свобо­да — ив этом состоит nervus probandi* — была бы категорией, чем-то трансцендентальным, то есть превращалась бы в основное условие моего познания предметов, то это приводило бы к мыс­ли, что противоположность законосообразности является одной из категорий, то есть она лежит в основе этой законосообразнос­ти, и что свобода в свою очередь непременно должна являться воплощением законосообразности, а это нелепо. В этом состоит основная мысль Канта. Если вы это твердо усвоите, то тогда,

*нерв доказательства (лат.). — Прим. перев. 49

думаю, вы сможете относительно легко понять всю цепь последу­ющей кантовской аргументации, и в результате мы сможем быстро достичь второго уровня нашей рефлексии, о котором. я говорил выше. Итак, если я приму свободу в трансценденталь­ном смысле, то есть свободу в качестве категории, то это, про­должает рассуждать Кант, приведет к тому, что этим безусловно начиналась бы причинность, "так что ничто не предшествует, посредством чего определилось бы это происходящее действие по постоянным законам"²⁰. Таким образом, следует признать такой принцип, который бы не имел более ничего общего с законосооб­разным познанием и с царящей в природе законосообразностью вообще. "Однако всякое начало действования предполагает сос­тояние еще не действующей причины, а динамически первое начало действия предполагает состояние, не находящееся ни в ка­кой причинной связи с предшествующим состоянием той же самой причины, то есть никоим образом не вытекающее из него"²¹. Итак, эта законосообразность, которая, согласно Канту, должна была бы следовать из принципа свободы, или, по крайней мере, вводиться вместе с принципом свободы, противоречила бы самому понятию законосообразности. "Следовательно, — гово­рит Кант, — трансцендентальная свобода" — то есть такая, в которой сокрыто абсолютное начало всякой деятельности — "противоположна закону причинности и представляет собой такое соединение последовательных состояний действующих при­чин, при котором невозможно никакое единство опыта и которо­го, следовательно, нет ни в одном опыте; стало быть, она есть пустое порождение мысли"²². Здесь Кант, естественно, имеет в виду старые, дошедшие от схоластики и Аристотеля представ­ления о высшем, изначально творящем принципе. Их корень кроется в учении Аристотеля об akineton panta kinoun, о недви­жимом перводвигателе всех вещей²³, который, если его принять с целью обоснования причинности, выпадал бы из причин­но-следственной цепи и, таким образом, мешал бы принципу законосообразности. В этой аргументации, то есть в аргумента­ции, приводимой в защиту антитезиса. Кант предстает как после­довательный просветитель, стремящийся к тому, чтобы искоре­нить в философии последние пережитки схоластических, то есть в конечном счете аристотелевско-онтологических, представлений. Однако в параллельной аргументации в защиту тезиса Кант хочет добиться не чего иного, как спасения метафизического принципа. И когда я на прошлой лекции говорил вам о том, что два эти момента находятся у Канта в перманентном конфликте, то это означает, что в учении об антиномиях этот конфликт становится главной темой, достигая высшей точки в отношениях

между тезисом и антитезисом. Кант продолжает свои доводы, теперь уже целиком в духе принципов Просвещения: "Итак, нет ничего, кроме природы, в которой мы должны искать связь и порядок событий в мире. Свобода (независимость)" — этот момент чрезвычайно интересен, поэтому я прошу уже сейчас обратить на него самое пристальное внимание; во время последу­ющих лекций мы займемся подробной его интерпретацией — "от законов природы есть, правда, освобождение от принуждения, но также и возможность не руководствоваться какими бы то ни было правилами'¹²⁴. Иными словами, в тот момент, когда я вво­жу принцип свободы в позитивном смысле, когда я избавляюсь от насилия, вызываемого к жизни категориальной системой все­общей причинности, то за этим на самом деле стоит желание превратить природу в хаос, против чего направлено главное устремление "Критики чистого разума". "В самом деле, нельзя утверждать, что в причинности обычного хода вещей законы свободы заменяют законы природы, так как, если бы свобода определялась законами, она была бы уже не свободой, а только природой. Следовательно, природа и трансцендентальная свобо­да, — формулирует Кант, прибегая к крайностям, — отличаются друг от друга как закономерность и отсутствие ее. Из них пер­вая", — а именно закономерность — "правда, возлагает на рассудок трудную задачу искать происхождение событий в ряду причин все глубже и глубже, так как их причинность всегда обусловлена", — иными словами, она всегда ведет к новым причинам — "но в награду она обещает полное и законосообраз­ное единство опыта. Ложный же блеск свободы" — здесь в Канте снова говорит детерминист эпохи Просвещения — "обещает, правда, пытливому рассудку дойти до конечного звена в цепи причин", — так, метафизика манит человека познать абсолют и в нем обрести успокоение, — "приводя его к безусловной причинности, начинающей действовать сама собой, но так как она сама слепа" ("слепа" означает здесь то, что эта безусловная причинность совершенно не может вписаться в закономерные связи познания), "то она обрывает руководящую нить правил, без которой невозможен полностью связный опыт"²⁵, иными словами, опыт предоставлен случаю. Полагаю, что после моих объяснений вам все стало понятно, поэтому в следующий раз мы можем вполне переходить к анализу проблем, которые ставит перед нами рассмотренный кантовский текст.