Июнь 1917 г

ВВЕДЕНИЕ К КНИГЕ КРАНЕФЕЛЬДТА «НЕЗРИМЫЕ ПУТИ РАЗУМА»*

; В настоящее время можно с полным основанием утверждать, что до сей поры отсутствует возможность дать исчерпывающее и, следовательно, полное описание того, что принято обозначать словом «психоанализ»,— последнему, среди прочего, часто придается оскорбительный оттенок. То, что неспециалист обычно понимает под термином «психоанализ» — медицинское вскрытие души с целью выявления скрытых причин и связей — относится лишь к одному из аспектов обсуждаемого понятия. Даже если мы будем рассматривать психоанализ под более широким углом — в соответствии с его фрейдистской концепцией — как, в основном, медицинский инструмент для лечения невроза, этот более широкий взгляд не исчерпывает природы предмета. Прежде всего, психоанализ в строго фрейдистском смысле представляет собой не только терапевтический метод, но и психологическую теорию, которая ни в коей мере не ограничивается только неврозами и психопатологией вообще, но одновременно пытается включить в свою сферу такое обьщенное явление как сновидение и, помимо того, широкие области гуманитарных наук, литературу, изобразительное искусство, а также биографию, мифологию, фольклор, сравнительную религию и философию.

S Как любопытный факт в истории науки следует отметить то обстоятельство (которое, однако, согласуется с особой природой психоаналитического движения), что Фрейд, основатель психоанализа (в узком смысле), настаивает на идентификации данного метода с его сексуальной теорией, тем самым накладывая на нее догматический штамп. Эта декларация «научной» непогрешимо-

* Первоначально опубликовано в книге Кранефельдта «Психоана»> (W. M. Kranefeldt. Die Psychoanalyse. Berlin und Leipzig, 1930). Перевод З. А. Кривулиной.

сти заставила меня в свое время порвать с Фрейдом, ибо для меня догма и наука — несопоставимые понятия, мешающие друг другу вследствие взаимного загрязнения. Догма как фактор религии — бесценна благодаря своей абсолютной исходной позиции. Но когда наука пренебрегает критикой и скептицизмом, она вырождается, превращаясь в чахлое оранжерейное растение. Одним из элементов, необходимых для науки, является крайняя неопределенность. Когда наука склоняется к догматизму и проявляет нетерпимость и фанатизм, она скрывает некоторое сомнение, которое, по всей вероятности, оправдано, а также неуверенность, которая слишком хорошо обоснована.

747 Я подчеркиваю это неприятное обстоятельство не потому, что собираюсь критически атаковать теорию Фрейда, а для того, чтобы продемонстрировать непредубежденному читателю тот знаменательный факт, что фрейдистский психоанализ представляет собой не только научное достижение, но и психический симптом, оказавшийся более могущественным, чем искусство анализа самого мастера. Как показано в книге Мейлана (Maylan) «Трагический комплекс Фрейда»*, совсем не трудно заметить характерную для Фрейда тенденцию устанавливать догмы, основываясь на собственной психологии — действительно, он обучал этому своих последователей и с большим или меньшим успехом пользовался подобной тенденцией в своей практике — но я не хочу обращать против него его же собственное оружие. В конечном счете, никто не может полностью преодолеть личную ограниченность: все в той или иной степени имеют какие-то пределы, в особенности же люди, практикующие психологию.

748 Я считаю упомянутые технические недостатки неинтересными и думаю, что опасно приписывать им чрезмерную роль, ибо это отвлекает внимание от одного важного обстоятельства, заключающегося в том, что даже самый возвышенный разум весьма ограничен и зависим в той точке, где он кажется наиболее свободным. По моему

* «Трагический комплекс Фрейда: Анализ психоанализа» (Freuds tragischer Komplex: Eine Analyse der Psychoanalyse, 1929).

мнению, творческий дух человека совсем не является его личностью, это, скорее, признак или симптом современного ему движения мысли. Его личность важна только как рупор убеждения, возникающего из бессознательного коллективного фона — убеждения, которое отнимает его свободу, заставляет его приносить себя в жертву и совершать ошибки, которые он безжалостно критиковал бы в других. Фрейда несет определенный поток мысли, истоки которого прослеживаются в Реформации. Постепенно он освобождается от бесчисленных покровов и масок, и теперь он сворачивает к тому виду психологии, который с провидческой проницательностью предвидел Ницше — к открытию психического как нового факта. Когда-нибудь мы сможем увидеть, какими извилистыми путями прошла психология от пыльных лабораторий алхимиков через месмеризм и магнетизм (Кернер, Эннемозер, Эшимайер, Баадер, Пассаван и другие) [Kerner, Ennemoser, Eschimayer, Baader, Passavant] к философскому предвидению Шопенгауэра, Каруса и фон Гартмана (Schopenhauer, Cams and von Hartmann); и каким образом, от родной почвы повседневного опыта Льебо (Liebeault), а еще ранее Куимби (Quimby), духовного отца Христианской Науки*, она, наконец, дошла до Фрейда через учение французских гипнотизеров. Этот поток идей образовался путем слияния потоков, вытекающих из многочисленных темных источников, быстро набиравших силу в XIX веке, имеющих многочисленных приверженцев, среди которых Фрейд не является изолированной фигурой. \9 То, что сегодня называют «психоанализом», не является однородным понятием: сюда входят различные аспекты важной психологической проблемы нашей эпохи. Эта проблема существует, независимо от того, известно ли широкой публике о ее существовании. В наше время психическое стало проблемой для каждого. Психология приобрела удивительную привлекательность. Это объясняет

* Финеас Паркхерст Куимби (1802—1866), американский гипно-1зер и целитель душевных заболеваний, которого консультировала [эри Бейкер Эдди; предполагают, что он оказывал влияние на ее геи.

А

всемирное распространение фрейдистского психоанализа, успех которого сопоставим только с Христианской Наукой, теософией и антропософией — сопоставим не только своим успехом, но и своим содержанием, ибо догматизм Фрейда очень близок к установке религиозной убежденности, характерной для этих движений. Помимо того, все четыре движения, бесспорно, психологичны. Если к этому мы добавим почти невероятный рост оккультизма в любой форме во всех цивилизованных странах Западного мира, то получим картину данного направления мысли, повсеместно табуируемого до некоторой степени, но, тем не менее, непреодолимого. Аналогично, современная медицина в значительной мере склоняется к Пара-цельсу и все в большей степени осознает роль психики в соматических заболеваниях. Даже традиционное уголовное законодательство начинает поддаваться требованиям психологии, о чем свидетельствуют задержки при вынесении приговоров и все учащающаяся практика привлечения к судопроизводству экспертов-психологов. 750 Все вышесказанное относится к положительным аспектам описываемого психологического движения. Однако с другой стороны, эти аспекты уравновешиваются столь же характерными отрицательными сторонами. Уже во времена Реформации сознательный разум начал уходить от метафизических постулатов эпохи готики, причем это отделение становилось все более резким и получало все более широкое распространение в каждом новом столетии. В начале XVIII века мир впервые увидел, как христианские истины б.ыли отвергнуты, а в веке XX правительство одного из крупнейших государств мира (Юнг имеет в виду тогдашний СССР — В. 3.) предпринимает максимальные усилия, направленные на искоренение христианской веры, как если бы это было заболевание. Тем временем интеллект белого человека в целом перерос авторитет католической догмы, а протестантизм распался на более чем четыреста фрагментов при посредстве самых тривиальных софизмов. Таковы очевидные отрицательные аспекты, и они объясняют, по какой причине люди устремляются к любому движению, от которого они надеются получить помощь и истину.

751 Религии являются великими системами, исцеляющими болезни души. Неврозы и подобные им заболевания возникают под воздействием психических сложностей. Но если какая-то догма обсуждается и ставится под сомнение, она утрачивает свою целительную силу. Человек, который больше не верит, что Бог, познавший страдание, сжалится над ним, поможет и успокоит его, придаст смысл его жизни, слаб — он становится добычей своей слабости, превращается в невротика. Бесчисленные патологические элементы среди населения являются одним из наиболее мощных факторов, подкрепляющих психологические тенденции нашего времени.

752 Еще один, и достаточно немаловажный, контингент формируют те, которые после периода веры в авторитеты просыпаются со своего рода возмущением и находят удовлетворение, смешанное с самобичеванием, отстаивая так называемую новую истину, которая губительно действует на их старые, еще тлеющие убеждения. Такие люди не могут молчать и, вследствие слабости своих убеждений и страха перед изоляцией, всегда должны группироваться, связанные узами новообращенных, компенсируя количеством свое сомнительное качество.

753 Наконец, существуют и те, которые серьезно ищут нечто, те, кто полностью убеждены в том, что душа есть место пребывания всех психических страданий и, одновременно, всех исцеляющих истин, которые когда-либо были поведаны страдающему человечеству как благие вести. Из души исходят самые бессмысленные конфликты, однако мы ожидаем от нее и решения или, по крайней мере, надежного ответа на мучительный вопрос: почему?

754 Человеку не обязательно быть невротиком, чтобы ощущать потребность в исцелении, эта потребность существует даже у людей, отрицающих с глубочайшим убеждением возможность такого исцеления. В момент слабости они не могут устоять перед соблазном заглянуть в учебник психологии, пусть всего лишь для того, чтобы найти рецепт, позволяющий образумить одного из двух супругов.

755 Эти совершенно различные интересы публики нашли свое отражение в вариациях на тему «психоанализ».

Школа Адлера, выросшая рядом с Фрейдом, обращает особое внимание на социальный аспект психической проблемы и, соответственно, все в большей степени склоняется к социальному воспитанию. Она отвергает все основные фрейдистские элементы психоанализа не только в теории, но и на практике, причем в такой степени, что, за исключением нескольких теоретических принципов, исходные точки соприкосновения со школой Фрейда почти неразличимы. По этой причине «индивидуальную психологию» Адлера нельзя более включать в концепцию «психоанализа». Это независимая система психологии есть выражение иного темперамента и совершенно иного мировоззрения.

756 Все интересующиеся «психоанализом» и желающие получить адекватный обзор данных по современной психиатрии должны изучить труды Адлера. Читатель найдет их крайне стимулирующими, а также сделает ценное открытие, согласно которому один и тот же случай невроза может найти убедительное объяснение как с точки зрения Фрейда, так и с точки зрения Адлера, несмотря на то, что оба способа объяснения кажутся почти диаметрально противоположными. Однако вещи, столь безнадежно различные в теории, находятся рядом, не противореча друг другу, в парадоксальной душе человека: каждое человеческое существо обладает как инстинктом власти, так и сексуальным влечением. Следовательно, каждый человек проявляет в своей психологии оба влечения, и каждый психический импульс характеризуется легкими обертонами, исходящими из обоих источников.

757 Поскольку количество основных инстинктов у человека и животного не было определено сколь-нибудь точно, немедленно появляется вероятность того, что изобретательный разум придумает еще несколько психологии, которые, как представляется, будут противоречить всем остальным, однако позволят получать вполне удовлетворительные объяснения. Но такие изобретения появляются не в результате простого сидения и последующего появления новой психологической системы из, скажем, художественного импульса. Психологии Фрейда и Адлера были созданы иным образом. Похоже, что они появились

как следствие внутренней потребности, оба исследователя сообщили о своих основных принципах, рассказали о своей психологии и, следовательно, о своем способе наблюдения за другими людьми. Это вопрос глубокого переживания, а не интеллектуальная игра (cojuring-trick). Хотелось бы, чтобы существовало большее число признаний подобного рода; они дали бы нам более полную картину потенциальных возможностей психического.

758 Мои собственные воззрения и основанная мной школа столь же психологичны и, поэтому, характеризуются теми же ограничениями и доступны для критики в той же мере, в какой я позволил себе критическое отношение к другим психологам. Насколько я могу судить о моей собственной точке зрения, она отличается от вышеупомянутых взглядов на психологию тем, что она не монистична, а характеризуется дуализмом, ибо основана на принципе противоположностей, и, возможно, плюралистична, ибо признает наличие множества относительно автономных психических комплексов.

759 Далее будет показано, каким образом я вывел теорию из того факта, что возможны противоречивые и одновременно удовлетворительные объяснения. В отличие от Фрейда и Адлера, принципы объяснения которых, в основном, редуктивны и постоянно возвращаются к воспоминаниям детства, ограничивающим природу человека, я отдаю предпочтение конструктивному или синтетическому объяснению в знак признания того обстоятельства, что завтра практически более значимо, чем вчера, а откуда менее значимо, чем куда. При всем уважении, которое я питаю к истории, мне все же представляется, что всматривание в прошлое, повторное переживание патогенных воспоминаний — каким бы мощным оно ни было — не столь эффективно для освобождения человека от мертвой хватки прошлого, как построение чего-то нового. Разумеется, я полностью осознаю, что без всматривания в прошлое и без интегрирования значимых воспоминаний, которые были утрачены, не может быть создано что-то новое. Но я считаю пустой тратой времени и ошибочным предрассудком выискивать в прошлом мнимые причины заболевания, ибо неврозы, независимо от обстоятельств

их появления, определяются и поддерживаются постоянно сохраняющейся неверной установкой, которую, после того, как она определена, необходимо откорректировать «сейчас», а не в раннем младенчестве. Недостаточно также просто осознать причины, поскольку лечение невроза в процессе анализа представляет собой моральную проблему, а не магическое воздействие прослушивания старых воспоминаний.

760 Помимо того, мои взгляды отличаются от взглядов Фрейда и Адлера в том отношении, что я придаю существенно иное значение бессознательному. Фрейд, придающий бессознательному бесконечно большее значение, чем Адлер (школа которого допускает его полное исчезновение) обладает более религиозным темпераментом, чем Адлер, и по этой причине он, естественно, присваивает автономную, пусть и отрицательную, функцию психическому не-эго. В этом отношении я несколько опережаю Фрейда. Для меня бессознательное не есть нечто, принимающее все нечистые помыслы и дурные воспоминания нечистого прошлого — как, например, вековые отложения общественного мнения, составляющие Супер-эго Фрейда. В действительности это вечно живой зародышевый слой в каждом из нас, и хотя он может использовать символические образы вековой давности, он хочет, чтобы они осмысливались по-новому. Разумеется, новое значение не появляется в готовом виде из бессознательного, подобно Афине Палладе, вышедшей во всеоружии из головы Зевса: живительный эффект наблюдается только в том случае, если продукты бессознательного серьезно соотносятся с сознательным разумом.

761 С целью истолкования продуктов бессознательного, я счел также целесообразным дать совершенно иное толкование сновидений и фантазий. Я не сводил их, как это делал Фрейд, к личностным факторам, а сравнивал их (как это подсказывает сама их природа) с символами, взятыми из мифологии и истории религии, с тем чтобы выявить тот смысл, который они пытаются выразить. Такой метод дал крайне интересные результаты, в значительной степени по той причине, что он позволил совершенно по-новому прочесть сны и фантазии, соединить иначе несо-

вместимые архаичные тенденции бессознательного с сознающей личностью (conscious personality). Долгое время такое объединение представлялось мне конечной целью, к которой следует стремиться, ибо невротики (а также многие нормальные люди) в глубине души страдают от разобщенности сознательного и бессознательного. Ввиду того, что в бессознательном содержатся не только источники инстинкта и вся доисторическая природа человека вплоть до животного уровня, но, наряду с этим, и творческие семена будущего, и корни всех созидающих фантазий, отрыв от бессознательного при невротической диссоциации означает отрыв от истоков жизни. Поэтому мне думается, что первейшей задачей психотерапевта является восстановление утраченных связей и живительного взаимодействия между сознательным и бессознательным. Фрейд резко осуждает бессознательное и ищет спасения в силе умеющего находить решение сознания. Этот ошибочный подход приводит к иссушению и жесткости там, где уже существует устойчивое сознание, ибо, удерживая антагонистические и кажущиеся враждебными элементы в бессознательном, сознание отказывается от необходимой для своего обновления живительной силы. 762 Однако подход Фрейда не всегда ошибочен, ибо сознание не всегда устойчиво. Устойчивость предполагает наличие жизненного опыта и определенную зрелость. Молодые люди, далекие от понимания своей сущности, подвергаются значительному риску и еще больше затрудняют постижение своей сущности, когда впускают «темную ночь души» в свое незрелое, неустойчивое сознание. Здесь оправдано некоторое осуждение бессознательного. Опыт убедил меня в том, что существуют не только различные темпераменты («типы»), но и различные стадии психологического развития, и можно с полным правом утверждать, что существует значительное отличие между психологией первой и второй половины жизни. Утверждая, что нельзя применять одинаковые психологические критерии в разные периоды жизни, я вновь отличаюсь от других исследователей.

Если ко всем вышеизложенным соображениям добавить, что я делаю различие для экстравертов и интровертов,

а в каждой из этих групп дифференцирую их по наиболее отличительным функциям (четыре из которых я могу выделить совершенно определенно), станет очевидным тот факт, что до настоящего времени моя главная забота как исследователя в области психологии заключалась в том, чтобы резко вмешаться в ситуацию, которая с двух других точек зрения проста до монотонности, и обратить внимание на непостижимую сложность психического, которой последнее характеризуется в реальной действительности.

764 Большинству людей хотелось игнорировать эти сложности, и они искренно сожалели об их существовании. Но разве стал бы физиолог утверждать, что тело человека устроено крайне просто? Или что проста живая белковая молекула? Если человеческая психика существует, то она должна обладать невообразимой сложностью и разнообразием, поэтому к ней нельзя подходить с позиций простой инстинктивной психологии. Я могу лишь с изумлением и благоговением взирать на глубины и высоты нашей психической природы. Ее внепространственная вселенная скрывает несказанное изобилие образов, накопившихся на протяжении миллионов лет развития жизни, и фиксируется в организме. Мое сознание подобно глазу, проникающему в наиболее удаленные места, однако именно психическое не-эго наполняет их внепростран-ственными образами. И эти образы — не бледные тени, а мощные влиятельные психические факторы. В наших силах неправильно их понять, но мы не можем лишить их силы, отрицая их существование. Рядом с этой картиной я хотел бы поместить изображение ночного звездного неба, ибо единственным эквивалентом вселенной внутри является вселенная вовне: точно так же, как я вступаю в этот мир через свое тело, я вступаю в тот мир через свое психическое начало.

765 Таким образом, я не могу сожалеть о сложностях, внесенных в психологию моими исследованиями, поскольку ученые всегда глубоко заблуждались, полагая, будто обнаружили простую природу вещей.

766 Надеюсь, что мне удалось в данном введении сообщить читателю о том, что психологические исследования, которые непрофессионалы свели к идее «психоанализа»,

уходят своими корнями значительно далее в историю, социологию и философию, чем о том говорит данный термин. Возможно, мне удалось также показать, что область исследований, представленная в данной книге, далека от того, чтобы являться достоверно определяемой территорией. Напротив, это растущая наука, только еще готовящаяся выйти из своей медицинской колыбели и стать психологией человеческой природы. 767 Излагаемый далее материал не ставит своей целью дать исчерпывающее описание всего диапазона современных психологических проблем. Описание ограничивается обзором начал современной психологии и элементарных проблем, относящихся, главным образом, к компетенции врача. Чтобы дать читателю более общую ориентацию, я включил в данное введение ряд более широких соображений.

ФРЕЙД И ЮНГ: РАЗНИЦА ВО ВЗГЛЯДАХ*

768 О различиях во взглядах Фрейда и моих собственных должен был бы, скорее, писать тот, кто стоит снаружи, вне сферы влияния идей, которые зовутся «Фрейдом» и «Юнгам». Не знаю, смогу ли я положиться на свою объективность, и насколько беспристрастно она позволит мне говорить даже о моих собственных идеях. Возможно ли это вообще? Я сомневаюсь. И если кому-нибудь удастся проделать подобный фокус барона Мюнхгаузена, то я готов спорить, что его идеи в конечном счете самому ему не принадлежали.

769 Разумеется, идеи, имеющие многих сторонников, никогда не принадлежат их так называемому создателю: в большей степени он сам находится в кабале у своей идеи. Захватывающие, или впечатляющие, идеи, которые принято полагать истинными, содержат в себе нечто особенное. Хотя они обязаны своим происхождением определенному времени, по сути, такие идеи всегда безвременны; они восстают из сферы творческой психической жизни, из которой эфемерный дух отдельного человека вырастает как растение, которое цветет, приносит плод и семя, увядает и умирает. Идеи обязаны происхождением чему-то более великому, нежели отдельный человек. Не мы их делаем, а, наоборот, мы сделаны ими.

770 С одной стороны, идеи являются неизбежным признанием того, что не только высшее в нас, но также и наше несовершенство и личная наша ничтожность рвутся на свет дня. Идеи абсолютны, они над психологией! Откуда иначе им взяться, как не из субъективного? Может ли за-

* Впервые опубликовано в: Kolnische Zeitung (Koln, 7 Mai 1929, p. 4) [Ges. Werke IV] под названием «Der Gegensatz Freud und Jung». На русском языке напечатано в: К. Г. Юнг. Проблемы души нашего времени. М., 1993 («Противоречия Фрейда и Юнга». Пер. А. М. Бо-ковикова).

щитить нас опыт от субъективной предвзятости? Не является ли всякий опыт, даже в самом наилучшем случае, по крайней мере наполовину субъективным толкованием? С другой стороны, однако, субъект тоже является объективной данностью, частицей мира, и то, что от него исходит, в конце концов, исходит из основы мира, ведь даже самое редкое и невероятное живое существо носит на себе и питает общая для всех нас земля. Как раз самые субъективные идеи и являются тем, что ближе всего стоит к природе и сущности, поэтому их можно было бы назвать и самыми истинными. Но «что есть истина»?

7711 В психологии я прежде всего отказался бы от мысли, что мы, современные люди, вообще в состоянии высказать что-либо «истинное» или «правильное» о сущности психического. Лучшее, что мы можем сделать, — это правдиво выразить. «Правдиво выразить» — значит понять и подробно изложить субъективно данное. Один будет подчеркивать непосредственно саму форму, в которой он может работать со своим материалом и поэтому полагать себя творцом того, что он обнаруживает внутри себя, другой будет выделять то, что он созерцает, а потому говорить о являющемся, при этом он сознает себя воспринимающим существом. Истина лежит, наверное, посредине: подлинное выражение заключается в том, чтобы придать форму наблюдаемому.

77^2 В этом приеме и действии заключено все, чем может похвастаться даже самое честолюбивое притязание современных психологов. Наша психология — это более или менее удачно оформленное признание некоторых людей, но так как эти люди в достаточной степени типичны, то такое признание можно использовать также и для довольно полного описания множества других людей. Однако те, кто обнаруживают другой тип, тоже ведь относятся к роду человека, а из этого можно заключить, что и они, хотя и в меньшей степени, затронуты этим знанием. То, что Фрейд говорит о роли сексуальности, об инфантильном удовольствии и его конфликте с «принципом реальности», об инцесте и тому подобном, — все это прежде всего является самым верным выражением его личной психологии. Это удачно

26^4

оформленное выражение субъективно наблюдаемого. Я не противник Фрейда, хотя его собственная близорукость и близорукость его учеников хотят поставить на мне такое клеймо. Ни один опытный врачеватель души не может отрицать того, что имеются по меньшей мере десятки случаев, когда психология по всем основным моментам согласна с Фрейдом. Поэтому Фрейд именно своим субъективным знанием способствовал рождению великой человеческой истины. Он сам является наглядным примером своей психологии и посвятил свою жизнь и творчество выполнению этой задачи.

Каков сам человек, так он и видит. А поскольку у различных людей и психическая организация различна, то они соответственно и видят по-разному, и выражают разное. И прежде других это продемонстрировал один из самых первых учеников Фрейда Альфред Адлер: он излагал тот же самый опытный материал с совершенно иной точки зрения, и его способ смотреть на вещи является по крайней мере не менее убедительным, чем способ Фрейда, потому что сам Адлер представляет тип психологии, который также встречается достаточно часто. Представители же обеих этих школ, как мне известно, считают меня, вне всяких сомнений, неправым, но я уверен, что история и все непредвзято мыслящие люди признают мою правоту. Я не могу не высказать упрека обеим школам в том, что они чрезмерно склонны рассматривать человека под углом его дефектов и патологии. Убедительным примером этого является неспособность Фрейда понять религиозное переживание, о чем весьма красноречиво свидетельствует его книга «Будущее одной иллюзии».

В отличие от него я предпочитаю понимать человека исходя из его здоровья и даже стремлюсь освобождать больных от той психологии, которая излагается на каждой странице произведений Фрейда. Мне неизвестны такие случаи, где Фрейд хоть в чем-то вышел бы за рамки собственной психологии и избавил своего пациента от того недуга, от которого, к тому же, страдает и сам врач. Его психология представляет собой психологию невротического состояния определенной чеканки, следовательно,

она является действительно истинной лишь в пределах соответствующего состояния. В рамках этих границ Фрейд прав и законен — даже там, где он ошибается. Ведь и это тоже относится к общей картине, а потому вполне соответствует его вероисповеданию. Но подобная психология, основанная, к тому же, — а это симптом болезненности — на некритичном, даже бессознательном мировоззрении, которому свойственно значительно суживать горизонты переживания и видения, — такая психология не может являться психологией здоровых людей. Фрейд был во многом не прав, отказавшись от философии. Он никогда не критикует свои исходные положения, так же как ни разу им не подвергались критике и его собственные психологические предпосылки. В свете моих предыдущих рассуждений это легко можно понять как необходимость: ведь критика своих собственных положений, наверное, лишила бы его возможности столь наивно изложить свою оригинальную психологическую систему, как он сделал это в своей работе «Толкование сновидений». Во всяком случае, — я чувствую — это стоило бы ему большого труда. Я никогда не пренебрегал горько-сладким напитком критической философии и предусмотрительно принимал его, по крайней мере, в малых дозах. Слишком мало — скажут мои противники. Даже чересчур много — говорит мое собственное чувство. Легко, слишком легко отравляет самокритика изысканное добро наивности, тот дар, который так необходим каждому творческому человеку. Во всяком случае, философская критика помогала мне увидеть субъективный характер исповедания любой психологии — в том числе и моей. Однако я должен запретить моей критике лишать меня своей собственной креативности. И хотя я знаю, что за каждым словом, которое я высказываю, стоит моя особенная и единственная в своем роде Самость со своим специфичным для нее миром и своей историей, я все-таки буду следовать за своей потребностью говорить от самого себя в пределах так называемого опытного материала. Этим я всего лишь служу цели человеческого познания, которой также хотел служить и Фрейд и которой он, несмотря ни на что, служил. Знание основывается не только на истине, но и на заблуждении.

775 Понимание субъективного характера всякой психологии, созданной отдельным человеком, является, пожалуй, той отличительной чертой, которая самым строгим образом отделяет меня от Фрейда.

776 Другим отличительным признаком представляется мне тот факт, что я стараюсь не иметь бессознательных и, следовательно, некритичных исходных мировоззренческих пунктов. Я говорю «стараюсь», ибо кому известно наверняка, что у него нет бессознательных исходных посылок? По крайней мере я стараюсь избегать самых грубых предубеждений и поэтому склонен признавать всех возможных богов, предполагать, что все они обнаруживают себя в человеческой душе. Я не сомневаюсь, что природные инстинкты, будь то эрос или жажда власти, с большой силой проявляются в душевной сфере; я не сомневаюсь даже в том, что эти инстинкты противостоят духу, ведь они всегда чему-то противостоят, и почему тогда это что-то не может быть названо «духом»? Насколько мало я знаю, что такое сам по себе «дух», настолько же мало мне известно и то, что такое «инстинкты». Одно столь же таинственно для меня, как и другое, и я совершенно не способен объявить одно из двух недоразумением — ведь то, что Земля имеет только одну Луну, не есть недоразумение: в природе нет недоразумений, они существуют лишь в сфере того, что человек называет «разумом». В любом случае, инстинкт и дух находятся по ту сторону моего понимания: все это понятия, которые мы употребляем для неизвестного, но властно действующего.

777 Поэтому мое отношение ко всем религиям позитивно. В содержании их учений я вновь узнаю те фигуры, с которыми сталкиваюсь в сновидениях и фантазиях моих пациентов. В их морали я вижу попытки, подобные тем, с помощью которых мои пациенты интуитивно стараются найти верный способ обходиться с силами психической жизни. Священнодействия, ритуалы, инициации и аскетизм чрезвычайно интересны для меня как пластичные и разнообразные техники создания правильного пути. Таким же позитивным является мое отношение к биологии и вообще ко всему естественно-научному эмпиризму, который представляется мне мощной (геркулесовой) попыт-

кой понять психическое снаружи, и, наоборот, религиозный гнозис кажется мне такой же гигантской попыткой человеческого разума извлечь знание космоса изнутри. В моей картине мира присутствует огромное внешнее и такое же огромное внутреннее начало, а между ними находится человек, обращенный то к одному, то к другому полюсу, чтобы в зависимости от темперамента и склонностей считать абсолютной истиной то одно, то другое и в зависимости от этого отрицать одно ради другого или же приносить этому другому в жертву первое.

78 Данная картина является, конечно, предположением, но таким, от которого я отступать не намерен, ибо оно слишком ценно для меня в качестве гипотезы. Я нахожу как эвристическое, так и эмпирическое подтверждение данного предположения, а в силу consensus gentium (Согласие всех —лат.) оно для меня вообще бесспорно. Из этой гипотезы, источником которой, несомненно, являюсь я сам, и возникло мое учение о типах — даже если я и воображаю себе, что вывел его из опыта, — а также мое примирение с расходящимися точками зрения, как, например, с тем же Фрейдом.

79 На представлении о противоречивой картине мира основывается и моя идея о психической энергии, которая должна рождаться из взаимодействия противоположностей подобно энергии физического явления, предполагающей существование противоположении типа горячо — холодно, высоко — низко и т. д. Если для Фрейда сексуальность вначале была чуть ли не единственной психической инстинктивной силой и лишь после моего отделения он начал учитывать другие факторы, то я охватываю понятием энергии все более или менее ad hoc (случайным образом) сконструированные душевные побуждения или силы, чтобы исключить произвольные положения обычной энергетической психологии, уйти от которых в противном случае представляется практически невозможным. Поэтому я больше не говорю о силах или отдельных влечениях, я говорю теперь о «ценностной интенсивности»*. Но этим не отрицается важность сексуальности в психи-

* Ср: Uber psychische Eneigetik und das Wesen der Traume. Gesam-lelten Werke (GW8).

ческом явлении, как это упорно приписывает мне Фрейд. Все, что я ищу — это установление границ сексуальной терминологии, наводнившей все обсуждения психического у человека, и нахождение для самой сексуальности подобающего ей места. 780 В конце концов, сексуальность является — и этого не будет отрицать ни один здравомыслящий человек — лишь одним из биологических инстинктов, лишь одной из психофизиологических функций, пусть даже и очень важной и богатой последствиями. Но что, например, произойдет, если мы перестанем питаться? Относящаяся к сексуальности психическая сфера в настоящее время, несомненно, в значительной степени нарушена, но если даже один зуб способен так сильно беспокоить, то душу в целом можно сравнить с челюстью, полной больных зубов. Тип сексуальности, описываемый Фрейдом, является, несомненно, сексуальной навязчивой идеей, которая всякий раз встречается там, где пациента необходимо выманить либо вытолкнуть из неподходящей ситуации или установки. Это вид застойной сексуальности, которая снижается до нормальной пропорции, как только освобождается путь к развитию. Чаще всего это застревание в семейном чувстве обиды, в эмоциональной надоедливости так называемого «семейного романа», ведущих к запруживанию жизненной энергии, что является как раз тем застоем, который неизбежно проявляется в форме так называемой инфантильной сексуальности. В данном случае речь идет не об изначальной природной сексуальности, а о неестественном оттоке напряжения, которое было бы на своем месте в какой-либо другой области жизни. Тогда зачем же нужно плавать в этой наводненной области? Ведь намного важнее — так по крайней мере кажется прямолинейному разуму — открыть сточные каналы, то есть найти те возможности или установки, которые обеспечат выход энергии, иначе получится не что иное, как порочный круг, каким представляется мне фрейдовская психология. У нее нет никакой возможности освободиться от безжалостного ярма биологического явления. Отчаявшись, надо воскликнуть вместе с Павлом: «Я бедный человек, кто же избавит меня от бремени этой смерти?» А наш духовный человек, покачивая голо-

вой, говорит вместе с Фаустом: «Ты осознаешь только одно влечение», то есть телесные оковы, ведущие назад к отцу и матери или вперед к детям, которые произошли из нашей плоти — «инцест» с прошлым и «инцест» с будущим, наследный грех увековечивания «семейного романа». Поэтому единственным избавителем здесь может быть только дух, тот самый, противоположный полюс явлений мира; не дети плоти, а «дети Бога» испытывают свободу. В драме Эрнста Барлаха «Мертвый день» мать-демоница говорит в трагическом финале семейного романа: «Удивительно лишь то, что человек не желает признать Бога своим отцом». Именно этого никогда не хотел признать Фрейд, и против этого выступают все его единомышленники, или, по крайней мере, они не могут подобрать к этому ключ. Теология не идет навстречу ищущим, потому что она требует веры, являющейся в свою очередь подлинной и верной харизмой, которую никто не в состоянии сотворить сам. Мы, современные люди, вынуждены заново переживать дух, то есть овладевать прежним опытом. Это единственная возможность разорвать заколдованный круг биологического явления. 81 Данное положение является третьим пунктом, который отличает мою точку зрения от взглядов Фрейда. Из-за этого пункта мне часто предъявляют обвинение в мистицизме. Но я не считаю себя ответственным за тот факт, что человек всегда и везде естественным образом развивал религиозную функцию и что поэтому человеческая психика с давних пор пропитана и пронизана религиозными чувствами и представлениями. Кто не видит этого аспекта человеческой психики, тот не видит ничего, а кто пытается досконально объяснять или даже просто разъяснять его — лишен чувства реальности. Или, может, отцовский комплекс, пронизывающий всю фрейдовскую школу с головы до пят, доказывает, что произошло достойное упоминания избавление от фатальности семейного романа? Этот отцовский комплекс с его фанатичной закостенелостью и слишком большой чувствительностью является непонимаемой религиозной функцией, мистицизмом, который овладел биологическим и семейным. Своим понятием «Сверх-Я» Фрейд делает робкую попытку втиснуть древний образ Иеговы в свою

психологическую теорию. О таких вещах лучше говорить ясно. Поэтому я предпочитаю называть вещи именами, которыми они всегда назывались.

782 Колесо истории нельзя повернуть вспять, и шаг человечества к духовной жизни, начало которой положено еще первобытными инициациями, не должен отрицаться. Конечно, наука не только может, но и должна образовывать частные области с ограниченными гипотезами, поскольку она и действует в этом направлении, однако психическое является более высшим образованием по сравнению с сознанием, большей целостностью, матерью и предусловием сознания. Научная мысль, являясь лишь одной из присущих психике функций, никогда не исчерпает полноту психической жизни. Психотерапевт не должен позволять своему видению исчерпываться патологией и быть непомерно глухим к пониманию того, что даже больной разум все же является человеческим и что, несмотря на свою болезнь, он все-таки бессознательно участвует во всеобщности жизни человечества. Более того, он даже должен уметь признать и то, что «Я» страдает не только из-за своего отделения от общего, а следовательно, от человечества, но также и из-за потери духовности. «Я» фактически является «средоточием страха», как правильно говорит Фрейд в своей работе «Я и Оно», а именно до тех пор, пока оно снова не возвратится к «отцу» и «матери». Мысль Фрейда разбивается о вопрос Никодима: «Как может человек родиться, когда он стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» (Ин. 3:4) История повторяется — если можно сравнить малое с великим — в виде домашнего спора современной психологии.

783 С давних времен инициации учат о рождении из духовного, а человек удивительным образом снова и снова забывает о божественном зачатии. Такая забывчивость не указывает на какие-то особые силы духа, более того, последствия ее выражаются в невротическом недоразвитии, озлобленности, сужении интересов, опустошенности. Нетрудно избавиться от духа, но в супе не будет соли, «соли земли». Ведь дух снова и снова доказывает свою силу в том, что от поколения к поколению передаются важнейшие учения и посвящения древних. Снова и снова нахо-

длятся люди, понявшие значение того, что их отцом явля-етгся Бог. Равновесие телесного и духовного оставляет сфе-руу духа сохранной. 14 Разница во взглядах между Фрейдом и мной основы-ваается главным образом на различии принципиальных предварительных положений. Но предварительные поло-жсения неизбежны, а поскольку это так, то и не надо де-лгать вид, будто бы их вовсе не было. Я осветил здесь прежде всего принципиальные аспекты наших позиций, ибо, оссновываясь на них, легче понять все многочисленные ча-сттные различия между моей и Фрейда точками зрения.

ВКЛАД В ПСИХОЛОГИЮ СЛУХОВ*

Около года тому назад N-ское школьное начальство поручило мне составить свидетельство о психическом состоянии 13-летней ученицы Марии X. Мария незадолго до этого была исключена из школы, так как она подала повод для возникновения дурных слухов — или же, просто говоря, для болтовни об учителе ее класса. Наказание было жестоким для ребенка и, тем более, для родителей: школьное начальство было не прочь принять девочку обратно в школу под защитой врачебного свидетельства.

Привожу фактические данные этого своеобразного случая. Окольными путями до учителя дошел слух, будто девочки рассказывают про него историю, двусмысленную в сексуальном отношении. По наведенным справкам оказалось, что Мария X. как-то рассказала трем подругам сон следующего содержания: «Весь класс пошел купаться. В нашей купальне не было места и мне пришлось перейти к мальчикам. Потом мы поплыли далеко по озеру. (В виде пояснения: Лина 77.**, г-н учитель и я.) И вот подошел к нам пароход. Учитель спросил нас: Хотите есть? Тогда мы доплыли до К. Там была свадьба. (В виде пояснения: венчался друг г-на учителя.) И нам позволили прийти на свадьбу. Потом поехали путешествовать. (В виде пояснения: я, Лина П. и г-н учитель.) Было как бы свадебное путешествие. Мы приехали в Андерматт, а там в гостинице не было места и нам пришлось переночевать в амбаре. Там у жены родился ребенок и учителя позвали в крестные отцы».

* Впервые опубликовано на немецком как «Ein Beitrag zur Psycho-logie des Geruchtes», в Zentraiblatt fur Psychoanalyse (Wiesbaden), I (1910/11): 3, 81—90. На русском языке впервые напечатано в: К. Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии. Том I. Цюрих, 1939. С. 294—305. Для данной публикации за основу был взят перевод из этого издания, выполненный Софией Лорие. В редактировании перевода принимала участие 3. А. Кривулина.

**Ее сестра. См. пар. 119.

10 к. Юиг

97 Так девочка рассказала мне свой сон в то время, когда я исследовал ее. По настоянию учителя она изложила его и письменно. В этом первоначальном изложении очевидный пропуск после слова «пароход» был заполнен следующим образом: «Мы сели. Потом мы замерзли. Какой-то старик дал нам кофту, которую г-н учитель надел». Вместо этого пропущено упоминание о том, что они не нашли места в гостинице и должны были переночевать в амбаре.

98 Девочка тотчас же рассказала сон не только трем подругам, но и матери. Мать передала мне этот рассказ; он лишь в мелочах отличался от двух вышеприведенных редакций. Исследовав дело, учитель, несмотря на глубокое свое глубокое недоверие, так же как я, не мог найти в рассказе ничего более подозрительного. Это говорит о том, что первоначальная форма рассказа мало отличалась от последующих. (Фраза о том, что они замерзли и учитель надел кофту, очевидно, была уже вставлена ранее; фразой этой девочка как бы бессознательно пытается восстановить логическую связь между отдельными действиями. Ведь выходя из воды все мокры и одеты только в купальные костюмы. А присутствовать не одевшись на свадьбе — невозможно.) Учителю сначала, конечно, казалось невероятным, чтобы это был только сон; он подозревал злую выдумку. Однако в конце концов он все-таки должен был признать за факт, что это был лишь невинный пересказ сна. Он должен был сознаться, что было бы неестественно, если бы ребенок с такой утонченностью в скрытой форме рассказывал двусмысленности сексуального свойства. Одно время он колебался между предположениями: утонченная ли это выдумка или только сон, сам по себе невинный, но истолкованный подругами в сексуальном смысле. Когда первый порыв возмущения прошел, он понял, что вина Марии X. не может быть так уж велика и что фантазия ее подруг способствовала распространению слухов. Тогда он поступил очень умно: он запер подруг Марии, каждую отдельно, и заставил их написать все то, что они знали о сне.

99 Прежде, чем обращаться к свидетельским показаниям, рассмотрим этот сон аналитически. В соответствии с мнением учителя и с фактами, мы прежде всего должны при-

знать, что дело касается действительного сна, а не выдумки; тем более, что такое количество двусмысленностей девочка и не могла бы выдумать. При сознательной выдумке всегда стараются создать по возможности логическую связь и гладкие переходы между отдельными картинами, тогда как сон об этом не заботится; он творит именно с пропусками, а это, как мы видели, во время сознательной разработки сна приводит к вставкам. Пропуски имеют большое значение. В купальне пропущено раздевание, нагота; затем недостает подробного описания совместного пребывания в воде. Отсутствие костюмов на пароходе исправляется вышеприведенной вставкой, но только для учителя, намекающей на то, что его нагота прежде всего и настоятельнее всего требует прикрытия. Нет подробного описания свадьбы и переход с парохода нескладный. Прежде всего непонятно, почему приходится ночевать в амбаре. Параллельно этому появляется недостаток места в купальне, вследствие чего приходится перейти в мужское отделение, и опять-таки недостаток места в гостинице уничтожает еще раз разделение полов. Картина амбара тоже неполная, рождение ребенка является внезапно и вне всякой связи. Учитель в качестве крестного играет двусмысленную роль. Роль же Марии во всем рассказе совсем второстепенная. Она является, собственно говоря, только зрителем.

100 Все это совершенно похоже на настоящий сон: это могут подтвердить все, хорошо знакомые со снами девочек этого возраста. Толкование сна до того просто, что мы спокойно можем предоставить его подругам Марии, свидетельские показания которых мы тут же приводим.

Свидетели-очевидцы

101 (1). «М. снилось, будто она и Лина П. пошли с нашим учителем купаться. Когда они отплыли довольно далеко от берега, М. сказала, что она не может дальше плыть, так как у нее очень болит нога. Тогда учитель сказал: „Она могла бы сесть ко мне на спину". М. села к нему на спину и они вместе поплыли. Через некоторое время подошел пароход, и они сели на него. У учителя будто бы был

канат, которым он связал М. и Л. и потащил их за собой по озеру. Так они доехали до Ц. и там сошли. Но вот на них не оказалось одежды. Учитель купил куртку, а М. и Л. кто-то дал густую вуаль, и все трое пошли по Озерной улице. Это было в то время, когда еще праздновали свадьбу. Вот они повстречались со свадьбой. На невесте было голубое шелковое платье, но вуали не было. Она спросила М. и Л., не будут ли они так добры, не дадут ли ей вуаль. М. и Л. дали; за это им позволили прийти на свадьбу. Они пошли в гостиницу „Солнце". А потом было свадебное путешествие в Андерматт; я забыла, остановились ли они в гостинице в А. или в Ц. Там их угостили кофе, картофелем, медом и маслом. Дальше нельзя ничего сказать, но только под конец учителя позвали в крестные». 102 Отсутствует окольный путь с недостатком места в купальне: Мария с учителем прямо идут купаться. Совместное пребывание в воде получает более личную связь при посредстве каната, соединяющего двух девочек с учителем. «Сидение»,* дословно «воссесть» (на спину учителя), двусмысленность, появившаяся в первоначальном рассказе, отходит на второй план, на первом же плане — учитель, сажающий Марию на свою спину. В этом рассказе есть и маленькая описка: она могла бы сесть ко мне (вместо к нему) на спину — она указывает на то, как близко рассказчица принимает к сердцу эту подробность. Этим объясняется, почему сон так непосредственно выводит на сцену пароход: он нужен для того, чтобы двусмысленному сидению на спине придать тот невинный оборот, к которому обычно прибегают и в кафешантанном репертуаре. То, что они были неодеты, уже раньше выдвигается как-то неуверенно и вызывает у рассказчицы живейший интерес. Учитель покупает куртку, девочкам же дают длинную вуаль. (Заметим, что такие вуали носят только на похоронах и на свадьбах.) На то, что речь идет именно о свадьбе, указывает маленькое замечание о том, что на не-

*Aufsitzen в оригинале. Слово означает «сидеть на чьей-то спине» и «вскарабкиваться», «забираться» на лошадь или какое-либо транспортное средство. Применительно к пароходу используется лишь в исключительных случаях.

весте не было вуали. (На которой вуаль — та и невеста). Рассказчица, близкая подруга Марии, помогает ей продолжать сон: вуаль — атрибут невесты или невест, Марии и Лины. Но такое соблазнительное и безнравственное положение разрешается тем, что девочки уступают вуаль невесте, и все принимает невинный оборот. Тем же приемом рассказчица пользуется, описывая двусмысленное положение в Андерматте: там подают все вкусное — кофе, картофель, мед и масло. Вторичное возвращение к детству по известному образцу. Следствие всего этого кажется бессвязным: учителя вдруг приглашают в крестные.

(2). «М. снилось, будто она пошла купаться вместе с Л. и г-ном учителем. Далеко от берега М. будто сказала г-ну учителю, что у нее сильно заболела нога. Тогда г-н учитель сказал, что она может сесть на него. Последние слова, я не знаю, так ли были рассказаны, но мне кажется, что так. На озере как раз был пароход и г-н учитель сказал, чтобы она доплыла до парохода и села на него. А дальше я хорошенько и не знаю, как она рассказывала. Тогда г-н учитель сказал — или Мария сказала — я уже хорошенько не знаю, кто, — что в Ц. они сойдут и пойдут домой. Тогда г-н учитель позвал двоих мужчин, которые будто как раз там купались, и сказал им, чтобы они снесли детей на берег. Тогда Л. села на одного из них, а М. на другого, толстого, а г-н учитель будто держал толстяка за ногу и плыл за ним. Причалив к берегу, они будто побежали домой. По дороге г-н учитель встретил своего друга, а тот как раз венчался. М. сказала: „Тогда была еще мода такая, чтобы пешком ходить, а не в коляске". Тогда невеста сказала, что им можно пойти, а г-н учитель сказал, что было бы очень мило, если бы девочки отдали невесте черную вуаль, которую им дали по дороге где-то, я уж хорошенько не знаю, где. Дети отдали, а невеста сказала: вот добрые дети! Потом они пошли дальше и зашли в гостиницу „Солнце". Там им дали поесть, я хорошенько не знаю, что. Во время свадебного путешествия они очутились в Андерматте. Там они пошли в амбар и танцевали. Все мужчины скинули сюртуки, только г-н учитель не скинул. Тогда невеста сказала, чтобы он тоже скинул сюртук. Г-н учитель отказался, а потом все-таки сделал. И вот

г-н учитель оказался —. И г-н учитель сказал, что он замерз. Дальше я рассказывать не могу, потому что неприлично. Вот и все, что я слышала о сне».

104 И эта рассказчица уделяет большое внимание «воссе-данию», но она не уверена, говорится ли в первоначальном рассказе о том, чтобы сесть на учителя или на пароход. Но эта неуверенность с избытком вознаграждается ярко разукрашенным рассказом о двух чужих мужчинах, взявших девочек на свои спины. Сидение на спине слишком ценная для рассказчицы мысль, чтобы легко от нее отказаться, но ее стесняет учитель как объект «сидения». Неполный костюм также возбуждает живой интерес. Венчальная вуаль стала черной, траурной (конечно, для того, чтобы было меньше соблазна). К невинности присоединяется и добродетель: «добрые дети». Безнравственное желание попутно превращается в добродетель, сильно подчеркнутую и потому сомнительную. Сцена в амбаре, недостаточно расписанная в первоначальном рассказе, становится у этой рассказчицы очень содержательной: мужчины скинули сюртуки и учитель тоже, и потому он оказался — то есть голым и замерз. После этого все становится слишком «неприлично». Рассказчица также верно отгадала параллель, предложенную нами выше при разборе первоначального рассказа: она внесла сюда сцену раздевания, относящуюся, собственно говоря, к купанью — ведь как-нибудь надо же, наконец, объявить, что девочки оказались вместе с голым учителем.

105 (3). «М. рассказала, будто ей снилось: Раз я пошла купаться, и в раздевальне для меня не было места. Г-н учитель взял меня в свою раздевальню. Я разделась и пошла купаться. Доплыв до откоса, я встретила г-на учителя. Он спросил, не хочу ли я переплыть с ним озеро. Я согласилась, и Л. П. тоже. Мы поплыли, и скоро достигли середины озера. Мне не хотелось плыть дальше. Больше я не могу ничего точно рассказать. Вскоре после этого подошел пароход, и мы на него сели. Г-н учитель сказал: „Мне холодно". Матрос дал нам старую рубаху. Каждый из нас троих оторвал по лоскуту рубахи. Я повязала этим лоскутом шею. Потом мы опять сошли с корабля и поплыли дальше по направлению к К. Л. П. и мне плыть дальше

не хотелось, и два толстяка посадили нас к себе на спины. В К. нам дали вуаль, мы закутались в нее. В К. мы вышли на улицу. Г-н учитель встретил своего друга, который пригласил нас на свадьбу. Мы пошли в гостиницу „Солнце" и играли в игры. Мы и полонез танцевали. А дальше я не знаю в точности, что было. Потом мы совершили свадебное путешествие в Андерматт. У г-на учителя не было денег, и он в Андерматте украл каштаны. Г-н учитель сказал нам: „Как я рад, что путешествую с моими двумя ученицами!" Дальше следует неприличие, о котором я писать не хочу. Вот и весь сон». 106 Совместное раздевание переносится в тесную раздевальню. Отсутствие одежды дает повод к новому варианту (старая рубаха разрывается на три части). О сиденьи на спине учителя здесь не говорится вследствие слишком большой неуверенности. Вместо этого девочки садятся на двоих толстых мужчин. Так как «толщина» сильно подчеркивается, то надо заметить, что и учитель обладает приятной дородностью. Замещение весьма типично: для каждой по учителю. Удвоение или умножение личности есть прежде всего признак ее значительности, то есть оккупации либидо*. Особенно ясно выявляется такое умножение личности в культах и мифологиях. (Сравн. Троицу и две мистические исповедные формулы «Isis una quae es omnia», «Hermes omnia solus et ter unus»). В обиходе тоже говорят: «он ест, пьет или спит „за двоих"». Умножение личности выражает также аналогию или сравнение, например, «как моя подруга...» или «как у меня, так и у моей подруги одинаковые этиологические запросы» (Фрейд.) В случаях шизофрении умножение личности выражает также и оккупацию либидо, так как умножается всегда та личность, на которую больной переносит свои чувства. (Например, «есть два профессора N». — «Так Вы тоже д-р Юнг? Сегодня утром у меня уже был господин, выдававший себя за д-ра Юнга». Очевидно, такова общая тенденция больных шизофренией: разложение имеет аналитически ослабляющее значение, удерживающее слишком

* Сравнить удвоение атрибутов при шизофрении в моей «Психологии dementia ргаесох».

сильные впечатления. Умножение личности имеет еще одно значение, однако не совсем подходящее под это понятие: это превращение и возведение какого-либо атрибута личности в живое лицо. Возьмем простой пример: Дионис и его спутник Фалес, причем Фалес — «Phallos» — не что иное, как половой орган самого Диониса. И вся дио-нисова свита (сатиры, титиры, силены, менады, мимал-лоны) — не что иное, как олицетворения атрибутов самого Диониса.

107 1 Сцена в Андерматте особенно остроумно разукрашена и является настоящим продолжением сна: «учитель ворует каштаны», он делает нечто недозволенное. Под каштанами или жареными каштанами — трескающимися во время жарки — подразумеваются женские половые органы. И делается понятным замечание учителя об «особенной радости», которую доставляет ему путешествие со своими ученицами — замечание, следующее непосредственно после кражи каштанов. Кража каштанов, очевидно, индивидуальная вставка, так как она в других показаниях больше нигде не встречается. Она показывает, как интенсивно школьные подруги сочувствуют сну Марии X., то есть как силен их «общий этиологический запрос».

1088 Тут заканчиваются показания свидетелей-очевидцев. Вуаль, боль в ноге — все это подробности, намек на которые можно предположить и в первоначальном рассказе. Другие же вставки, безусловно, индивидуальны, основаны на самостоятельном внутреннем сочувствии идее сна со стороны каждой из подруг Марии.

Свидетели понаслышке

1099 (1). «Вся школа пошла купаться с г-ном учителем. Только Мария не нашла места в купальне, где она могла бы раздеться. А г-н учитель сказал: „Ты можешь прийти в мою комнату; разденься у меня". Она вошла, но ей все-таки было очень стыдно. Раздевшись они вошли в воду. Г-н учитель взял длинную веревку и обвязал ею Марию. И они вместе уплыли далеко. Но Мария устала, и г-н учитель взял ее себе на спину. М. увидела Лину П. и позвала: пойдем с нами; и Лина пошла с ними. Все уплыли еще дальше и повстречались с пароходом. Тогда г-н учитель спросил: „Можем мы

подняться? Вот девочки устали". Пароход остановился, и все сели на пароход. Не знаю наверное, как они опять очутились на берегу. Г-ну учителю дали старую ночную кофту. Он надел ее на себя. Тут он встретился со своим другом; была свадьба этого друга. Пригласили и их — г-на учителя, Марию и Лину. Свадьбу праздновали в К., в гостинице „Корона". Им захотелось сыграть полонез. Г-н учитель не захотел. А другие уговаривали его. Тогда он взял Марию и сказал: „Я больше не вернусь домой, кжене и детям. Мария, ты мне милее всех". Она очень обрадовалась. После свадьбы они поехали путешествовать. Г-ну учителю, Марии и Лине тоже позволили ехать. Они отправились в Милан. А потом поехали в Андерматт, где нигде не могли найти ночлега. Пошли в амбар, где все вместе могли провести ночь. Дальше я ничего сказать не могу, потому что становится уж очень неприлично».

110 Сцена раздевания в купальне ярко расписана; совместное пребывание в воде еще упрощается — это упрощение уже было подготовлено историей с канатом — учитель связывает себя с Марией. О Лине П. тут совсем не говорится больше, она появляется позднее, когда Мария уже сидит на спине учителя. Костюм здесь — «ночная кофта». О свадьбе говорится очень просто: учитель не хочет возвращаться домой, к жене и детям. Мария ему милее всех. В амбаре все вместе ночевали, а потом стало уж очень неприлично.

111 (2). «Рассказывали, будто она пошла со школой купаться. Но так как в купальне не было места, то учитель будто бы позвал ее к себе. И вот мы поплыли по озеру и Л. П. за нами. А учитель взял веревку и всех нас связал. Не знаю, как они потом опять развязались. Но долго спустя они вдруг очутились в Ц. И там будто бы произошла сцена, которую я лучше не расскажу, потому что, если это правда, то уж очень бесстыдно. Дальше не знаю, что там случилось, так как я была очень утомлена. Я слышала только, что М. X. рассказывала, будто они навсегда остались у г-на учителя и будто он их, своих лучших учениц, все ласкал. Если бы я наверное знала, то рассказала бы и остальное; но моя сестра сказала только что-то про ребеночка, родившегося там, и про то, что г-на учителя заставили быть крестным».

12 Надо заметить, что в этом рассказе неприличная сцена вставлена прямо вместо свадьбы, где она столь же неуместна, как и в конце, так как внимательный читатель, наверное, заметил, что неприличное могло произойти уже и в купальне. Но случилось так, как очень часто случается во сне: заключительная мысль целого ряда картин выражает именно то, о чем уже пыталась сказать первая картина всей серии. Цензура отдаляет, насколько возможно, комплекс, прикрывая его все новыми символами, отодвигая его, давая ему новые невинные обороты и так далее. — В раздевальне еще ничего не случается, в воде тоже еще не «садятся» на спину учителя и причаливают к берегу тоже не на его спине; венчаются другие, в амбаре другая рожает ребенка, а г-н учитель только крестный. Однако во всех этих картинах и ситуациях заключается возможность комплекса, то есть желание полового общения, но, скрываясь за всеми этими метафорами, факт все-таки совершается и, как успешное последствие его, — в конце концов происходит рождение ребенка.

113 (3). «Мария рассказывала: г-н учитель венчался со своей женой; они пошли в гостиницу „Корона" и там танцевали. Потом М. говорила еще ужасные вещи, чего я ни рассказать, ни написать не могу, потому что уж очень стыдно».

114 Здесь почти все оказывается «слишком неприличным» для передачи. Надо заметить, что венчается учитель со своей «женой».

115 (4). «...будто г-н учитель пошел как-то купаться с М. и будто он спросил ее, хочет ли она пойти с ним. Она сказала: да. Они вместе поплыли по озеру и встретили Л. П.; г-н учитель спросил, хочет ли и она с ним. Они поплыли еще дальше. Слышала я еще, что она сказала, будто Л. П. и она — его любимые ученицы, — будто так г-н учитель сказал. Еще она сказала нам, что г-н учитель был в купальных штанах. А там они еще, будто, на свадьбе были, и невеста, будто, ребеночка родила».

116 Личное отношение к учителю очень сильно подчеркнуто («любимые ученицы»), равно как и нагота («купальные штаны»).

117 (5). «М. и Л. П. пошли с г-ном учителем купаться. Когда они все трое проплыли немного, М. сказала: г-н учитель, я

не могу дальше плыть, у меня нога заболела. Г-н учитель сказал, чтобы она села к нему на спину, и М. так и сделала. Тут появилась ласточка (маленький пароход), и г-н учитель сел на пароход. У учителя было два каната, которыми он детей привязал к пароходу. И будто все вместе поехали в Ц. и там вышли на берег. Там г-н учитель купил ночную кофту и надел ее на себя, а дети покрылись платком. У г-на учителя была невеста, и они пошли в амбарчик. И дети будто тоже пошли с ним и с невестой в амбарчик танцевать. Остальное я не могу написать, потому что уж очень гадко».

118 И тут Мария сидит у учителя на спине. Учитель привязывает девочек канатом к пароходу; из этого видно, как легко учитель замещается пароходом. Одеждой тут снова является ночная кофта. Сам учитель женится и после танцев делается неприлично.

119 (6: Лина). «Г-н учитель со всей школой пошел купаться. М. не нашла места и заплакала. Тогда г-н учитель, будто, сказал, что она может прийти в его отделение. „Я должна кое-что пропустить", сказала моя сестра, „так как это длинная история". Но она все-таки рассказала мне кое-что; и я должна рассказать, чтобы сказать правду. Когда они были в воде, г-н учитель спросил М., хочет ли она переплыть с ними озеро. На это она ответила, если я пойду с ними, то и она пойдет. Мы доплыли приблизительно до половины озера. Тут М. устала, и г-н учитель потянул ее за веревку. В К. они причалили, а потом в Ц. (Говорят, будто г-н учитель все еще был одет как в воде.) Там мы встретили его друга, который, говорят, венчался. И нас, говорят, этот друг пригласил. После свадьбы поехали путешествовать, и мы попали в Милан. Раз ночью нам пришлось спать в амбаре, и там, будто, случилось такое, чего нельзя рассказать. И будто г-н учитель сказал, что мы его любимые ученицы и будто он целовал Марию».

120 Извинение «я должна кое-что пропустить» заменяет сцену раздевания. Неполный костюм учителя особенно подчеркивается. Путешествие принимает типичный оборот, становится свадебным путешествием в Милан. Это место, очевидно, самостоятельно разработано фантазией, разожженной внутренним сочувствием. Мария явно играет роль любовницы.

21 (7). «Вся школа пошла с г-ном учителем купаться. Все вошли в комнату. Г-н учитель тоже. Только М. не нашла места. Тогда г-н учитель сказал ей: „Ложись ко мне на спину. Я поплыву с тобой на озеро". Дальше я не смею писать, потому что так неприлично, что я и сказать не могу. Кроме неприличного, что было потом, я ничего больше не знаю о сне».

22 Рассказчица близко подходит к самой сути. Уже в купальне Мария должна «лечь» к учителю на спину. Следовательно, рассказчице, кроме «неприличного», нечего больше рассказать о дальнейшем течении сна.

123 (8). «Вся школа пошла купаться. Но М., будто, не нашла места, и учитель пригласил ее в свою раздевальню. Говорят, что учитель выплыл с ней и прямо сказал ей, что она его возлюбленная или что-то в этом роде. В Ц., куда они причалили, его друг как раз венчался и пригласил их в купальных костюмах тоже на свадьбу. Говорят, что учитель нашел старую ночную кофту и надел ее поверх купальных штанов. И будто он расцеловал Марию и сказал, что он больше не вернется к жене. После свадьбы их обоих пригласили путешествовать. Ехали они через Андер-матт, не нашли там ночлега и должны были спать в сене. Там была женщина — и вот теперь-то и следует гадость, так как очень нехорошо издеваться и смеяться над таким серьезным делом. У этой женщины родился ребеночек, — а дальше я ничего больше не скажу, потому что дальше уж слишком гадко».

124 Рассказчица очень радикальна («он прямо сказал ей, что она его возлюбленная, — он, будто, расцеловал Марию и сказал, что больше не вернется к своей