Ресентимент и современное человеколюбие

==139

онной теории, а именно в том, что «человек как таковой — всего лишь высокоразвитое животное» и останется им до тех пор — добавляет христианское учение, — пока не войдет в «Царство Божие» как его член. Когда Ф. Ницше, пытаясь провести качественную, сущностную границу внутри человечества, различает «дегенеративное животное» и «сверхчеловека», от подлинно христианского мира идей его отделяет не сама эта попытка, а найденный им ответ, согласно которому сверхчеловек — это не человек, формирующийся благодаря участию в Царстве Божием, а новый произвольно создаваемый антропологический «тип». Но общим связующим звеном между Ф. Ницше и подлинно христианской моралью является как раз «антигуманизм». В этом вопросе, как и во многих других, церковь придала чисто прагматическим максимам, необходимым для миссионерства, управления душами людей и сохранения внутреннего единства, видимость метафизических истин — и основанные на ресентименте рационализм и гуманизм современной буржуазии стали с тех пор элементами ее собственного мира идей, не исключая периода расцвета, хотя она и старалась удержать их в определенных рамках. Разрушение Лютером «естественной теологии»¹²³, его ненависть к разуму, его протесты и борьба против попыток рационализировать христианские идеи посредством схоластики свидетельствуют о том, как четко он умел отделять в этом вопросе подлинное от привнесенного — в противоположность «praeceptor Germaniae»¹²⁴ Meланхтону¹²⁵. Но отказав любви в первичном и сверхъестественном характере, каким обладает вера, и причислив внутренний акт любви к сфере

К оглавлению

==140

«дел»·¹²⁶, не открывающих истинного пути к спасению, он отрицает христианскую идею любви еще радикальней, чем то учреждение, против которого он борется, и в еще больших масштабах, чем церковь, готовит почву для чистейшего современного гуманизма любви, видящего в последней лишь внутричеловеческую плотско-чувственную силу"¹²⁷. Лютер окончательно разрушает принцип солидарности на религиозно-нравственной основе'". Любовь к другим подчинена теперь любви к самому себе, причем бессознательно. Ибо откуда может взяться стремление к «осознанию милостивого Бога», «сознанию оправдания и примирения», глубокому внутреннему миру, которое Лютер рассматривает как следствие правой и «чистой» веры в жертвенную смерть Иисуса, если в его основе не лежат, направленный на самого себя акт любви и связанная с ним забота о спасении собственной души? Поскольку Лютер считает, что любовь к другим основана на оправдании, полученном «только» верою, полученном в уединенном общении каждой души со своим Богом, и таким образом исключает ее как необходимый путь к этому оправданию (а стремление к оправданию, в свою

' Как бесполезное для достижения спасения Лютер отвергает не только чисто внешнее нравственно-релевантное действие и даже действие, осуществляемое в церковном культе, — его понятие «дела» (das Werk) включает и внутренний акт любви.

^II В. Зомбарт (см. цит. выше), желая — в противовес Максу Веберу — приписать томизму большее влияние на формирование «капиталистического духа», чем его имел ранний протестантизм, судя по всему, упускает из виду все серьезные последствия этого факта (наличие которого в иной форме можно констатировать с

еще большим основанием в кальвинизме). См. мою статью «Буржуа и религиозные силы».

^III В духе заповеди «Возлюби Господа Бога твоего и ближнего твоего, как самого себя».

РЕСЕНТИМЕНТ И СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

==141

очередь, фактически сводится им к любви к самому себе), постольку любовь к другим полностью подчиняется любви к самому себе и в конечном счете ограничивается просто инстинктивной чувственной симпатией. Так что теперь спасение — это процесс, который происходит между каждой обособленной душой и «ее» Богом; при этом живая общность в вере и любви, по существу столь же необходимая для спасения, в принципе отрицается, а тем самым отрицается в основе своей и идея церкви как института спасения'. Правовой и нравственный порядок в общности должен теперь регулироваться целиком и полностью государством («начальством») или естественными инстинктивными факторами, а стало быть, исключается возможность ориентироваться на духовно-нравственный авторитет, принципиально отказывающийся от мирского насилия. Конечно, все заблуждения и ошибки, которые церковь совершила до Реформации, проявляя «заботу» о спасении чужой души, — от отпущения грехов до аутодафе¹²⁸ — лишались тем самым всякого оправдания; но добиться этого удалось лишь ценой принципиального отказа от той внутренней, восходящей к самому Царству Божиему солидарности, возникающей только там, где спасение души брата понимается и принимается с той же любовью, как и свое собственное. Исключив акт христианской любви к самому себе и другому из числа сущностно-необходимых «путей к спасению», Лютер выкорчевал глубочайший корень христианской мо-

¹ В этой связи много интересного можно найти в «Символике» Й.А.Мёлера (MöhlerJ. A. Symbolik. 1832). Новое издание: Regensburg, 1914; см. в особенности параграф 25 «Высший пункт исследования».

==142

МАКС ШЕЛЕР

ради — и произошел раскол между религией и нравственностью; тот факт, что любовь стала всего лишь человеческой силой, основанной на естественном сочувствии, косвенным образом подготовило радикальный поворот к современной позитивистской идее гуманности и человеколюбия.

Но еще пагубней, чем связь с позднеантичной идеей гуманности, на христианской идее любви отразились те позитивные узы, которыми она связала себя с современной идеей всеобщего человеколюбия, уже не только в рамках одной конфессии, а во всех христианских конфессиях и во все возрастающей мере. Узы эти столь тесны, что средняя образованность наших дней и даже теология просмотрели радикальное различие этих идей, сделав из них ужасную мешанину — ту бесхребетную вселенскую «любовь», которая у Ницше вызывала справедливое возмущение и вполне обоснованную критику; впрочем, эти узы и раньше вводили в заблуждение людей, наделенных возвышенным духом и хорошим вкусом, таких, например, как И. Кант, заставляя их полностью исключать любовь из числа нравственных начал'.

' Любовь, по Канту, — это «чувственный патологический аффект», недостойный претендовать на место среди подлинных движущих сил нравственного поведения. Не годится она и как «императив». Разумеется, давая такую оценку, И. Кант обнаруживает свою зависимость от теории и практики современного человеколюбия. Для христианских мыслителей любовь — не «аффект» и не «состояние чувств», а интенциональный духовный акт. Серьезные ошибки И. Канта в интерпретации положения «Возлюби Господа превыше всего и своего ближнего как самого себя», понадобившейся ему для того, чтобы искусственно привести его в согласие со своей этикой, я детально рассматриваю в книге «Формализм в этике и материальная этика ценностей», часть 2.

РЕСЕНТИМЕНТ И СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

==143

Эту мешанину можно найти во всех типах и разновидностях «христианской демократии» и так называемого «христианского социализма» в той характерной форме, в какой они после Французской революции и примирения церкви с демократией сложились на католической почве и начали все уверенней прокладывать себе дорогу после того, как церковь изменила политику в сторону использования массовых демократических движений и социалистических организаций в своих целях. Современная, специфически демократическая разновидность ультрамонтанизма*²⁹, равно как и евангелическисоциальное движение, представляет собой продукт этого смешения идей. Все потуги извлечь из христианской морали «социально-политические программы», новые принципы распределения собственности и власти произросли именно из этой мутной смеси утилитаризма и христианской морали. После всего сказанного выше вряд ли нужно еще раз повторять, сколь неприемлемо, с точки зрения истинного христианства, это смешение христианской любви с групповыми социальными и экономическими интересами, а с другой стороны — насколько более благородно в нравственном смысле выглядят рядом с ними как раз те формы социализма, которые ищут победы не на стезе «гуманности» и «любви», а на пути организации чисто экономических интересов и честной борьбы классов между собой. Может быть, адепты этих форм социализма в той или иной степени и отошли от христианства; но даже они чтут его по-своему глубже, чем те, кто хочет избежать борьбы, превратив «любовь» в социально-политический принцип. Ибо последние извращают саму сущность христианства и—в зависимости от того, насколько

==144

МАКС ШЕЛЕР

они в этом преуспевают, — добиваются того, что те, кто отошел от него, уже никогда не смогут к нему вернуться. Христианская мораль запрещает классовую ненависть, но она не против честной классовой борьбы, ведущейся исходя из осознанных целей. Выдающимися по меткости — в сочетании с краткостью — являются слова, сказанные однажды кайзером Вильгельмом II ι³⁰ о «социальных пасторах»: «„Евангелически-социальное" — это нонсенс; кто в лоне евангелизма, тот уже социален»'

На мой взгляд, не подлежит сомнению, что Ф. Ницше имел в виду именно эту идейную мешанину, когда без разбору соединил такие принципиально различные моральные воззрения, как позитивизм Конта и христианскую мораль любви, под общим названием «рабской морали», морали «деградирующей жизни». Однако Ф. Ницше не заметил того, что проповедуемые сегодня в христианских церквях нравственные течения, которые действительно основаны на ресентименте и демонстрируют ряд признаков деградирующей жизни, имеют этот характер лишь в силу смешения со специфически современными идеями, прежде всего с современной демократической идеей гуманности, — и впал в глубочайшее заблуждение, решив, что эти современные идеи и движения суть следствия христианской морали! Все то, что современная цивилизация фактически преодолела, исказила и тривиализировала в истинном христианстве, 'Так называемое «этическое» направление в национальной экономии и в особенности «христианско-этическое» — также продукты этой мешанины, свидетельствующей только об одном, их приверженцы ничего не смыслят в «подлинной этике». Поэтому выдвигаемое ныне требование «свободной от ценностей» экономической науки вполне оправдано

РЕСЕНТИМЕНТ И СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

==145

он странным образом счел подлинно христианской моралью, а ее в свою очередь принял за «первоначало» этой цивилизации!

То же самое можно сказать и об «аскетических идеалах» христианства. Подлинной, выросшей из корней евангельской морали является лишь та аскеза, которая служит освобождению духовной личности, а кроме того — тренировке жизненных функций и их самостоятельному развитию путем отказа от обслуживающих их механизмов, делая таким образом живое существо насколько это возможно независимым от наличных комбинаций внешних раздражителей. Напротив, аскеза, основанная на ненависти и презрении к телу; аскеза, стремящаяся преодолеть «личностную» форму жизни вообще и используемая для того, чтобы путем достигаемого в ней «способа познания» мистичаски погрузиться в «безличностное бытие»; наконец, аскеза, в которой воздержание распространяется на блага духовной культуры и наслаждение ими, равно как и та, в которой «душа» тоже должна пройти испытание суровой «дисциплиной», а мыслям, чувствам, ощущениям надлежит уподобиться солдатам, готовым к тому, чтобы в любом сочетании быть брошенными на выполнение определенных практических «задач», — все эти формы аскезы выросли не на христианской почве, но попали в сферу христианства лишь постольку, поскольку представляют собой соединение евангельской морали с ресентиментом приходящей в упадок античности, в особенности с неоплатонизмом и ессеизмом,¹³¹ — если, конечно, не являются, подобно «аскезе», введенной Игнатием Лойолой¹³², вполне современной техникой «подчинения авторитету», вообще уже не имеющей иной цели, кроме распространения выросшей на

==146

МАКС ШЕЛЕР

чисто военной почве идеи «дисциплины» и «слепого послушания» на отношение «я» к своим мыслям, чувствам и стремлениям».

Что касается презрения к телу, и особенно ко всему, что связано с полом, то история христианства демонстрирует, конечно, ужасные вещи. Но ядро учения и практики христианства свободно от этих извращений. В доктрине «воскресения плоти» идея «тела» и плоть как таковыя освящены и взяты в само Царство Божие Христианской философии в принципе чужд «дуализм» души и тела. Например, для Фомы Аквинского «душа» как животворный принцип физического тела и «душа» как духовная сила образуют одно неразрывное единство. И только в современной философии (у Декарта и др.) появляйся — подготовленная известными францисканскими учениями — та новая позиция, с которой «мыслящее я», оторванное от своих витальных основ, свысока взирает на «тело», как на любой другой предмет, — так же объективно Дистанцированно, как и на внешнее тело".

Целью христианской аскезы, свободной от влияния декадентской эллинистической философии, было не подавление, а тем более не искоренение естественных влечений, но лишь власть и господство над ними, их полная одушевленность и одухотворенность Это позитивная, а не негативная аскеза, принципиально направленная на освобождение высших

' Основной элемент в «упражнениях» Игнатия — это перенос отношения военной дисциплины, существующего между командующим и армией, на отношение между «я» и «мыслями».

ч О сущностном различии между «телом» (Leib) и «физическим телом» (Körper) см часть II цитированной выше книги «Формализм в этике»

РЕСЕНТИМЕНТ И СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

==147

сил личности от сковывающего и принижающего воздействия инстинктивного автоматизма!.

Просто смешно, когда «мрачная, враждебная жизни христианская аскеза» противопоставляется «радостному греческому жизненному монизму». Ведь как раз «греческая» и «эллинистическая» аскезы заслуживают того, чтобы называться «мрачными и враждебными жизни». Ощущение того, что тело само по себе «грязно», что оно якобы — «источник греха», теснина, которую надо преодолеть, «темница» и т. д., возникло на закате античного мира и впервые проникло в христианскую церковь именно тогда. Христианская аскеза — веселая, радостная: это рыцарское сознание силы и власти над физическим телом! Лишь та «жертва» мила в ней Богу, которая освящена более высокой позитивной радостью'

' О различии между позитивной и негативной аскезой см мои работы «О восточном и западном христианстве» («Über östliches und westhches Christentum») и «О смысле страдания» («Vom Sinn des Leides») в книге «Война и восстановление» («Krieg und Aufbau», 1916), далее ТрельчЭ Социальные учения христианских церквей и групп 1912

==148

00.htm - glava07