Ресентимент и современное человеколюбие. Великим английским мыслителям от Хатчесона101, Адама Смита102, д

==119

великим английским мыслителям от Хатчесона¹⁰¹, Адама Смита¹⁰², Д. Юма¹⁰³ до Бэйна¹⁰⁴. Но сюда же следует отнести и Руссо i¹⁰⁵. Весь пафос современного человеколюбия — его громкие призывы дать человечеству больше чувственного счастья, его страстное, дышащее адским пламенем революционное возмущение против институтов, традиций, нравов, стоящих, по его мнению, на пути общечеловеческого чувственного счастья, бьющееся в нем «революционное сердце» — разительно противоречит светлому и почти холодному духовному энтузиазму христианской любви. Не удивительно, что вслед за этим историческим поворотом в человеческих переживаниях феномен любви все чаще редуцируют к механике необходимых иллюзий также и в теории. Сочувствие сводят либо к воображаемому перемещению внутрь чужой души сообразно вопросу: «Что бы ты чувствовал, если бы это происходило с тобой?» и воспроизведению в себе эмоционального состояния, которое мы переживали в аналогичных случаях; либо к проникновению в чужое состояние чувств, к своеобразной чувственной галлюцинации (Бэйн) — как если бы мы сами страдали в тот момент, когда видим страдания; либо к «вчувствованию» в воспроизведенные у себя переживания, вызванные непосредственным подражанием выражению чувств другим человеком" без всякого воображаемого «перемещения внутрь чужой

' Руссо недвусмысленно выводит любовь из сострадания, поэтому А. Шопенгауэр и ссылается на него как на гаранта своей собственной теории.

ч История английских учений о симпатии точно изложена Густавом Штёррингом в книге «Спорные морально-философские вопросы», часть I (Starring G. Moralphilosophischen Streitfragen. T. I. Leipzig, 1903).

К оглавлению

==120

души»; либо, наконец, к душевным проявлениям, которые сопровождают первичные, возникшие и закрепившиеся как полезные для рода поведенческие рефлексы, то есть к проявлениям, которые суть следствия стадного инстинкта, наблюдаемого и в животном царстве'. Так постепенно и в теории любовь низводят с высот символа и знака сверхъестественного порядка, лишают ее высокого права быть энергетическим потоком внутри Царства Божиего и отождествляют с возникшим на базе животного инстинкта и—по мере интеллектуального развития — все более усложняющимся феноменом, который, происходя из сексуальной сферы, все более дифференцируется с предметной точки зрения и охватывает все более широкие круги в силу прогресса рассудочной жизни и социальной эволюции.

Такое сведение высших проявлений любви к наблюдаемым в животных сообществах действиям, способствующих развитию рода, к чему в конце концов пришли Ч. Дарвин ίο⁶ и Г. Спенсер, оказалось возможным только после того, как было совершенно утрачено понимание сущности этих проявлений; после того как в ходе самой истории выработались чувства — и соответствующие им идеи, — ядро которых, наверное, и в самом деле составили движения души, по сути мало отличающиеся от тех, что имеются, как мы предполагаем, у стадных животных".

Наконец, оценка с позиций «всеобщего человеколюбия» совершенно иначе обоснована, чем оценка любви внутри христианской морали. Ценность любви

.' См.: Дарвин Ч. Происхождение человека. Глава V. " О принципиальных заблуждениях Дарвина и Спенсера см. в моей книге о чувствах симпатии (1913), с. 81 и далее.

РЕСЕНТИМЕНТ И СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

==121

заключается якобы в содействии так называемому «общему благу», а не в том, что она способствует спасению души любящего как члена Царства Божиего и тем самым помогает спасению других. Любовь предстает здесь как некий ведущий к общеполезным действиям «X» чувственной жизни, или как «предрасположенность» к такого рода чувствам. Лишь постольку, поскольку в ней видят ценность возможного действия, ей и приписывают позитивную ценность. Таким образом, любовь здесь — лишь один из каузальных факторов, способных увеличить общее благо; между тем, по христианским воззрениям, лучшим миром был бы тот, где любви так много, насколько это возможно, даже если в нем не будет усмотрения чужого состояния души, т. е. «понимания» других людей, необходимого для общеполезных действий, которые может вызвать любовь, а также не менее необходимого усмотрения природных и социальных причинных отношений, и этот недостаток нанесет всеобщий вред. Правда, другие влечения и чувства, такие как инстинкт самосохранения, половой инстинкт, ревность, властолюбие, честолюбие, способствуют развитию «благоденствия», с каузальной точки зрения, куда больше, чем любовь'ι⁰⁷; перед лицом этого факта представитель современного человеколюбия обязательно скажет, что-де любовь оценивают не только по степени ее малозаметной полезности, — «повязка Листера»¹⁰⁸ и лекарства-наркотики «утолили боли и высушили слезы» все-таки

¹ Впервые это тонко подметил в своей «Антропологии» И. Кант, а вовсе не Ф. Ницше (как подчеркивают в исследованиях о Ницше Г. Файхингер и А. Риль). Уже Мандевиль в своей басне о пчелах вполне справедливо иронизирует над английскими теориями симпатии.

==122

побольше, чем любовь, — но и потому, что любовь по сравнению с этими общераспространенными влечениями — штука такая редкая, что нуждается в умножении, добиться которого можно лишь путем поощрения оценкой общества. Если же когда-нибудь «альтруистические» порывы души — а в данном случае они отождествляются с «любовью» — перевесят вдруг в количественном отношении эгоистические, то и последние будут заслуживать более высокой оценки. Ясно, что эта «теория» абсолютно противоречит очевидному смыслу нашей оценки любви.

Это глубочайшее внутреннее различие между фактами и понятиями христианской любви и всеобщего человеколюбия позволяет понять то, что Ницше, судя. по всему, совершенно упустил из виду: требования, выдвигаемые во имя современного человеколюбия toto caelo'w, отличны от требований во имя христианской любви, а часто и прямо им противоположны. В средние века, во времена высшего подъема христианства, когда христианская любовь как форма жизни и как идея переживала свой расцвет, не ощущалось, чтобы она противоречила крепостной зависимости, феодальному и аристократическому сословному устройству общества, государства и церкви; созерцательной жизни монахов, «общеполезной» лишь в крайне незначительной степени'; множеству

'Верно рассуждает В.Дильтей: «Тот факт, что религиозное умозрение связано у них [речь идет о Бернарде Клервоском и Франциске Ассизском] с деятельной любовью в служении братьям, будучи рассмотрен извне, может показаться внутренне противоречивым....Видимость противоречия... возникает потому, что в христианстве включение души в незримую взаимосвязь делает душу полностью независимой и суверенной по отношению к миру и

РЕСЕНТИМЕНТ И СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

==123

территориально-государственных форм и иных способов владений, разнообразию местных нравов; строгой культуре воспитания; воинскому и рыцарскому духу и его оценкам; смертным приговорам, пыткам и прочим суровым мерам уголовных уложений; наконец, инквизиции и аутодафе. Ведь даже приговоры инквизиции выносились «во имя любви» — любви, обращенной не только к сообществу одурманенных еретиком верующих, которых якобы надо было обмануть ради их же собственного спасения, но и абсолютно искренней (хотя, с нашей точки зрения, и основанной на суеверии) любви к самому еретику: именно через сожжение тела его душа должна была удостоиться особой милости Божией. Это вполне уживалось с христианским принципом любви' и—в той мере, в какой исходило из предпосылок суеверия — оправдывалось им как средство воспитания в христианской любви; теперь же все эти факты оспариваются, осуждаются и отбрасываются во имя всеобщего человеколюбия. Во имя него выдвигается заведомо уравнительное требование ликвидации феодального и аристократического устройств общества, всех форм крепостной зависимости и личной несвободы, «прогнивших» и бессмысленных, с точки зрения общей пользы, монашеских орденов. Если еще для Боссюэ!¹⁰ было чем-то само собой разумеющимся, что любовь к родине заслуживает предпочтения по сравнению с любовью к человечеству, так как

людям, но в то же время именно благодаря этой незримой взаимосвязи душа оказывается в совершенно новых отношениях с другими людьми». («Das natürliche System der Geisteswissenschaften im 1.7. Jahrhundert». Ges. Sehr. II. S. 208).

. ' В том смысле, что из принципа любви ничего не следует ни за, ни против них.

==124