Глава седьмая мастера на все руки

Последние месяцы Сайлес был очень занят: часто пропадал на несколько дней, а то и недель. На рождественские каникулы его заменяла мисс Лупеску. Она угощала Никта обедами и ужинами в маленькой квартирке, которую сняла в Старом городе, и даже сводила на футбольный матч, как обещал Сайлес. Потом мисс Лупеску уехала в «свою старую страну» — правда, сначала нежно ущипнула Никта за щечку и назвала «Нимени».^[5]

Теперь не осталось ни Сайлеса, ни мисс Лупеску. Мистер и миссис Оуэнс сидели в гробнице Иосии Уордингтона и встревоженно совещались.

— То есть он не сообщил никому из вас, куда уезжает и как заботиться о ребенке?

Оуэнсы покачали головами.

— Ну и куда же он запропастился?

Оуэнсы не знали, что ответить. Наконец господин Оуэнс сказал:

— Он никогда не уезжал так надолго. Когда у нас появился Никт, он обещал, что будет поблизости или найдет того, кто нам поможет. Он дал слово.

Миссис Оуэнс перебила, чуть не плача:

— Хоть бы с ним ничего не стряслось! — Ее слезы быстро высохли, и она добавила с досадой: — Нельзя так поступать! Как же нам его найти, вызвать обратно?

— Мне такие способы неизвестны. — сказал Иосия Уордингтон. — Но, полагаю, он оставил в крипте деньги на еду для мальчика.

— Деньги! — воскликнула миссис Оуэнс. — Какой прок от денег?

— Никту надо будет покупать продукты… — начал мистер Оуэнс.

— Да что с вами разговаривать!

Миссис Оуэнс в расстройстве отправилась на поиски сына. Тот, как она и думала, стоял на вершине холма и смотрел на город.

— Скажешь, о чем думаешь. — дам пенни.

— Нет у тебя пенни. — отозвался Никт. Ему было уже четырнадцать, и он перерос свою мать.

— Есть, в гробу целых две монетки. — возразила миссис Оуэнс. — Позеленели чуток, но есть.

— Я думал о большом мире. С чего мы взяли, что убийца моей семьи еще жив — Что он где-то там?

— Сайлес так говорит.

— Но без всяких подробностей.

— Он желает тебе только добра, ты же знаешь.

— Ага, конечно. И где он?

Миссис Оуэнс не ответила.

— Ты ведь видела человека, который убил моих родных? Когда меня усыновляла.

Миссис Оуэнс кивнула.

— Какой он?

— Я больше глядела на тебя. Дай подумать… Волосы темные, почти черные. Мне было страшно на него смотреть. Лицо какое-то резкое. Голодное и злобное, вот что. Сайлес его выпроводил наружу.

— А почему он его не убил?! — рассердился Никт. — Ведь мог, еще тогда!

Миссис Оуэнс тронула сына за руку холодными пальцами.

— Никт, он же не чудовище.

— Если бы Сайлес убил его еще тогда, мне бы ничто не угрожало. Я мог бы ходить, где хочу.

— Сайлес знает об этом деле больше тебя, больше всех нас. О жизни и смерти тоже. Все не так просто.

— Как его звали? Убийцу.

— Сайлес не сказал. Тогда не сказал.

Никт склонил голову набок и направил на мать глаза — серые, как грозовые тучи.

— А потом?

— Никт, ты ничего не сможешь сделать.

— Смогу, я учусь, я могу научиться всему, что нужно, всему, чему сумею. Я знаю про упырью дверь. Умею ходить по снам. Мисс Лупеску рассказала мне про звезды. Сайлес научил молчать. Я умею блекнуть и наводить ужас. Я знаю каждый дюйм этого кладбища!

Миссис Оуэнс коснулась плеча сына.

— Когда-нибудь… — сказала она и запнулась. Придет день, и она не сможет до него дотронуться. Он их оставит. Когда-нибудь. — Сайлес сказал мне, что человека, убившего твою семью, звали Джек.

Никт промолчал. Потом кивнул.

— Мама…

— Что, сынок?

— Когда Сайлес вернется?

Полуночный ветер принес с собой холод. Вся досада миссис Оуэнс давно улетучилась. Остался лишь страх за сына.

— Хотела бы я знать, милый мой мальчик. Хотела бы я знать…

Скарлетт Эмбер Перкинс было пятнадцать. Сейчас она сидела на втором этаже старого-престарого автобуса и буквально кипела от злости. Она ненавидела родителей за то, что они разошлись. Ненавидела мать за то, что та уехала из Шотландии, ненавидела отца, который так легко их отпустил. Ненавидела этот город за то, что он совсем другой — не такой, как Глазго, где она выросла. — и что в нем за каждым углом ее ждет что-то до боли знакомое.

Сегодня утром она сорвалась.

— В Глазго у меня хоть друзья были! — чуть не плача крикнула Скарлетт. — А теперь я их уже никогда не увижу!

— Зато ты этот город знаешь. Мы тут жили, когда ты была маленькая. — спокойно ответила мать.

— Я его не помню. И никого здесь не помню. Ты что, хочешь, чтобы я разыскала тех, с кем дружила в пять лет?! Этого ты хочешь?!

— А почему бы нет?

До конца уроков Скарлетт злилась, злилась и теперь. Мерзкая школа, мерзкий мир, мерзкий общественный транспорт.

Обычно автобус девяносто седьмого маршрута увозил Скарлетт от ворот школы в центр, до самого конца улицы, где мать сняла небольшую квартирку. В этот ветреный апрельский день Скарлетт простояла на остановке почти полчаса и не увидела ни одного «девяносто седьмого». Наконец появился «сто двадцать первый», тоже с надписью «Центр», и Скарлетт решила сесть на него. Только вот там, где ее автобус поворачивал направо, этот свернул налево, в Старый город, проехал городской сад и площадь, миновал памятник Иосии Уордингтону, баронету, и по извилистой дороге вскарабкался на холм с узкими высокими домами.

У Скарлетт упало сердце.

Она подошла к кабине водителя, прочла объявление «Не отвлекайте водителя во время езды», но все-таки сказала:

— Простите… Я хотела попасть на Акация-авеню.

Водитель — крупная женщина с кожей даже темнее, чем у Скарлетт. — ответила:

— Надо было садиться на «девяносто седьмой».

— Но этот тоже идет в центр.

— Да, но не сразу. И потом тебе надо будет возвращаться. — Женщина вздохнула. — Лучше выйди здесь и спустись с холма на остановку у ратуши. Там ходят «четвертый» и «пятьдесят восьмой». Оба довезут тебя почти до Акация-авеню. Выйдешь у спортивного центра, а там и пешком недалеко. Поняла?

— «Четвертый» или «пятьдесят восьмой».

— Вот и остановка.

Остановка, где тормозили только по требованию, была чуть дальше распахнутых железных ворот. Выглядело все печально и неуютно. Скарлетт замерла в открытых дверях автобуса.

— Ну, давай! — поторопила женщина-водитель.

Скарлетт спрыгнула на тротуар. Автобус изрыгнул черный дым и с ревом укатил.

За оградой под ветром зашумели деревья.

Скарлетт пошла вниз по холму. Вот зачем нужен мобильный телефон, думала она. Опоздаешь минут на пять, и мать уже сходит с ума. А мобилку все равно не покупает. Ну ладно. Опять накричит… Не в первый раз и не в последний.

Скарлетт как раз поравнялась с открытыми воротами. Заглянула внутрь и…

— Ничего себе! — вырвалось у нее.

Есть такое выражение — «дежавю». Его употребляют, когда приходишь куда-то, и кажется, что ты уже тут был, или видишь то, что уже видел во сне или воображении. У Скарлетт иногда бывало дежавю — например, она заранее знала, что учительница расскажет про свою поездку в Инвернесс, или кто-то ронял ложку точно так, как она себе представляла. Сейчас всё было иначе. Скарлетт не просто казалось, что она бывала здесь раньше. Она действительно раньше видела это место.

Скарлетт прошла в открытые ворота. Из-под ног вспышкой белого и черного с зеленым отливом вылетела сорока, уселась в ветвях тиса и стала за ней наблюдать. За углом, подумала Скарлетт, есть церковь, а перед ней — скамейка. Она завернула за угол и тут же увидела церковь, только гораздо меньшую, чем она себе представляла. Мрачная готическая постройка из серого камня с острым шпилем У входа старая деревянная скамья. Скарлетт подошла, присела на скамью и стала болтать ногами, как маленькая.

— Послушайте… М-м… Мисс! — сказал кто-то сзади. — Боюсь показаться навязчивым, но вас не затруднит… кое-что придержать — Мне не хватает еще одной пары рук.

Скарлетт оглянулась и увидела человека в бежевом плаще, сидевшего на корточках перед надгробием. Ветер раздувал большой лист бумаги в его руках. Скарлетт поспешила на помощь.

— Держите тут. — сказал мужчина. — Одной рукой тут, другой тут, и всё. Ужасная наглость с моей стороны! Безумно вам благодарен.

Рядом с ним стояла жестяная банка из-под печенья. Оттуда он достал что-то вроде мелка или небольшой свечи и легкими отработанными движениями принялся тереть камень.

— Вот и все! — радостно сказал он. — Вот… о! Эта загогулинка внизу, полагаю, обозначает плющ — викторианцы обожали плющ, для них он был символичен… готово. Отпускайте.

Он встал и расчесал пятерней седые волосы.

— Ох! Надо размяться. Совсем ноги отсидел! Итак, что скажете? Без прориси прочесть выбитое на камне, покрытом зеленым и желтым лишайником, было бы невозможно.

— «Маджелла Годспи, дева сего прихода, 1791–1870, «Всё в прошлом. Мы живем с тобой лишь в памяти моей». — вслух прочла Скарлетт.

— Если кто-то ее еще помнит. — Лысоватый мужчина стеснительно улыбнулся и поморгал сквозь маленькие круглые стекла очков, делавшие его похожим на дружелюбную сову.

На бумагу плюхнулась большая дождевая капля. Мужчина поспешно свернул лист в рулон и схватил банку с мелками. Еще горсть капель. Скарлетт взяла портфель мужчины, стоявший у соседнего надгробия, и поднялась на крошечное крыльцо часовни, где было сухо.

— Спасибо вам огромное, мисс! Думаю, дождь скоро пройдет. Прогноз обещал солнце.

Словно в ответ подул холодный ветер и начался настоящий ливень.

— Я знаю, о чем вы думаете. — сказал любитель надгробий.

— Правда? — удивилась Скарлетт. Думала она вот что: мама меня убьет.

— Бы думаете: это церковь или часовня? А ответ таков: как мне удалось выяснить, на этом месте действительно когда-то стояла церквушка, и первое кладбище находилось на церковном дворе. В восьмисотых — девятисотых годах нашей эры. С тех пор ее не раз перестраивали и расширяли. В двадцатые годы девятнадцатого века случился пожар, да и сама церковь стала маловата для прихода. Люди начали посещать храм святого Дунстана на площади, а эту перестроили в часовню, сохранив многое из первоначального замысла. Так, витражные окна в дальней стене здания — оригинальные образчики…

— Вообще-то я думала про то, что мама меня убьет. Я села не на тот автобус и ужасно опоздала домой…

— О боже мой, бедная девочка! Послушай, я живу как раз через дорогу. Подожди-ка…

Он сунул ей в руки портфель, мелки и скатанную бумагу, а сам рысью побежал к воротам, сгорбившись под натиском дождя.

Через пару минут Скарлетт увидела свет фар и услышала автомобильный сигнал. Она подбежала к воротам. Там стояла старенькая зеленая «мини» с ее недавним собеседником за рулем Мужчина опустил окно:

— Залезай. Куда везти?

Скарлетт осталась стоять. За шиворот ей тек дождь.

— Я не сажусь в машину к незнакомым.

— И правильно. Но, как говорят, помоги другим, и помогут тебе, и все такое… Клади это все назад, пока не промокло! — Он открыл заднюю дверцу. Скарлетт наклонилась и как можно аккуратнее положила то, что держала в руках, на заднее сиденье.

— Можешь позвонить матери — вот мой телефон — и назвать номер моей машины. Только поскорей залезай, а то совсем промокнешь.

Скарлетт медлила. Мокрые волосы прилипли к голове, стало холодно.

Мужчина протянул ей свой мобильный. Скарлетт посмотрела на телефон и поняла, что боится звонить матери больше, чем садиться в чужую машину.

И в полицию я тоже могу позвонить?

— Конечно. Или пойти домой пешком. Или попросить мать заехать за тобой.

Скарлетт села в машину и закрыла дверь, не выпуская из рук телефона.

— Где ты живешь?

— Да зачем… В смысле, просто высадите меня на остановке…

— Я отвезу тебя домой. Адрес какой?

— Акация-авеню, сто два «А». Надо съехать с главной улицы за большим спортивным центром…

— Да, далеко же ты забралась… Что ж, поехали домой. — Он снял машину с ручного тормоза, развернулся и повел вниз по склону. — Давно тут живешь?

— Не очень. Мы переехали после Рождества. Правда, раньше уже жили здесь, мне тогда было пять лет.

— У тебя, похоже, шотландский акцент?

— Мы десять лет прожили в Шотландии. Там я говорила как все, а сюда приехала — и стала белой вороной. — Скарлетт хотела пошутить, но сама поняла, что вышла горькая правда.

Мужчина доехал до Акация-авеню, поставил машину перед домом и настоял на том, что проводит Скарлетт до дверей. Когда мать открыла, он сказал:

— Примите мои извинения! Я взял на себя смелость привезти к вам вашу дочь. Вы совершенно правильно внушили ей, что нельзя садиться в машину к незнакомым людям. Но, видите ли, шел дождь, она села не на тот автобус и оказалась в другом конце города. Все как-то неудачно сложилось. Обещайте, что не будете слишком суровы к ней. И… ко мне.

Скарлетт ожидала, что мать накричит на них обоих, но, к ее удивлению и облегчению, та сказала, что в наше время лишняя осторожность не повредит, и не учитель ли мистер… Э-э, и не выпьет ли он чашечку чая?

«Мистер Э-э» сказал, что его фамилия Фрост, но она может звать его Джей, на что миссис Перкинс улыбнулась и сказала, чтобы он звал ее Нуной, а потом побежала ставить чайник.

За чаем Скарлетт подробно рассказала матери о своих приключениях: как она села на неправильный, автобус, как оказалась на кладбище и как познакомилась с мистером Фростом у маленькой часовни…

Миссис Перкинс уронила чашку.

Они сидели за кухонным столом, и чашка упала невысоко, даже не разбилась. Просто пролился чай. Миссис Перкинс неуклюже извинилась, встала и взяла тряпку с раковины.

Подтирая чай, она спросила:

— Речь идет про кладбище на холме, в Старом городе?

— Я живу в тех краях. — сказал мистер Фрост. — Уже срисовал немало надгробий. К тому же это кладбище объявлено природным заповедником.

— Знаю. — поджала губы миссис Перкинс. — Большое спасибо, что подвезли Скарлетт домой, мистер Фрост. — добавила она ледяным тоном. — Думаю, сейчас вам следует уйти.

— Ну, это уж слишком! — дружелюбно воскликнул мистер Фрост. — Я не хотел вас обидеть! Я что-то не то сказал? Да, я делаю прориси могильных плит для краеведческого проекта… Но я ведь не раскапываю могилы, что вы!

На мгновение Скарлетт показалось, что мать сейчас ударит мистера Фроста прямо по встревоженному лицу. Но та лишь покачала головой.

— Простите, вы потревожили не самые приятные воспоминания. Вы тут ни при чем.

И через силу улыбнулась:

— А знаете, Скарлетт играла на этом самом кладбище, когда была совсем маленькая. Лет., десять назад! И у нее был воображаемый приятель. Маленький мальчик по имени Никто.

Б уголке рта мистера Фроста заиграла улыбка:

— Мальчик-привидение?

— Не похоже. Скарлетт даже показала нам гробницу, где он живет. Хотя, должно быть, все-таки привидение. Помнишь, дочка?

Скарлетт покачала головой.

— Странная я была в детстве.

— Ничего подобного… м-м… — сказал мистер Фрост. — Нуна, вы воспитали прекрасную дочь! Что же, чай был очень вкусный. Всегда рад новым друзьям. Пожалуй, теперь я пойду. Нужно приготовить хоть какой-то еды, а то у меня скоро встреча местного исторического общества.

— Вы сами готовите себе ужин? — поинтересовалась миссис Перкинс.

— Да. Точнее, размораживаю. И мастерски варю рис в пакетиках. Порцию на одного. Живу один. Этакий закоренелый холостяк. В газетах пишут, что холостяки всегда гомосексуалисты, верно? Я не из них, просто так и не встретил ее. — В его лице мелькнула печаль.

Миссис Перкинс, которая терпеть не могла стоять у плиты, объявила, что в выходные всегда готовит, и у нее получается слишком много для двоих. Она проводила мистера Фроста до двери, и тот с удовольствием согласился зайти на ужин в субботу вечером.

Вернувшись из прихожей, миссис Перкинс сказала только: — Надеюсь, ты сделала уроки.

Лежа в постели, Скарлетт слушала, как машины проносятся мимо их дома по дороге, и вспоминала события этого дня. Она бывала на том кладбище в детстве. Вот почему всё казалось ей там таким знакомым! Она так и заснула, представляя себе кладбище, и даже во сне продолжала ходить по его дорожкам. Была ночь, но Скарлетт видела ясно, как днем. Она очутилась на склоне холма. Рядом, спиной к ней, стоял мальчик примерно ее лет и смотрел на городские огни.

— Мальчик! Ты что делаешь?

Он оглянулся и будто не сразу понял, куда смотреть.

— Кто это? Ой, я вижу тебя! Почти. Ты ходишь по снам?

— Думаю, это сон. — согласилась она.

— Я не совсем то имел в виду… Привет. Я Никт.

— А я Скарлетт.

Он снова посмотрел на нее, словно видел в первый раз.

— Конечно! Я сразу подумал, что ты на нее похожа. Ты была сегодня на кладбище, помогала какому-то человеку с бумажками.

— Это мистер Фрост. Он очень хороший. Подвез меня домой… Так ты нас видел?

— Ага. Я слежу за всем, что происходит на кладбище.

— Никт — что это за имя такое?

— Сокращенное от Никто.

— Вот оно что! — обрадовалась Скарлетт. — Вот о чем мой сон! Ты мой воображаемый друг из детства, только ты вырос.

Мальчик кивнул. Он был выше нее и весь в сером, хотя описать его одежду она бы не смогла. И еще у него были слишком длинные волосы: должно быть, редко ходит к парикмахеру.

— Ты была такая смелая! Мы с тобой спускались внутрь холма и видели Человека-индиго. И Слира.

Вдруг у нее в голове что-то щелкнуло. Что-то понеслось и закувыркалось, закружилась темнота, столкнулись картинки…

— Я помню! — воскликнула Скарлетт. Но услышала ее только темная пустая комната, а в ответ прорычал далекий грузовик, ехавший куда-то сквозь ночь.

В крипте часовни, в самых прохладных гробницах, склепах и мавзолеях хранились запасы непортящихся продуктов. Сайлес позаботился о том, чтобы мальчику хватило еды на несколько месяцев, и покидать кладбище особой нужды не было.

Никт скучал по миру за кладбищенской оградой, но понимал, что там опасно. Пока. А вот кладбище — его владения, которыми он гордился, его мир, который он любил так сильно, как может любить четырнадцатилетний подросток.

И все же…

Жители кладбища не менялись. Бывшие товарищи по играм оставались детьми. Фортинбрас Бартлби, когда-то его лучший приятель, стал лет на пять моложе Никта, и с каждой встречей у них было всё меньше тем для разговора. Зато Теккерей Порринджер, которого Никт догнал по росту и возрасту, теперь относился к нему куда благосклоннее. По вечерам он гулял с Никтом по дорожкам и рассказывал о всяких несчастьях, которые приключались с его знакомыми. Обычно все кончалось тем, что их по ошибке, без всякой провинности, вешали или навсегда отправляли в американские колонии.

Лиза Хемпсток за шесть лет тоже изменилась, но по-своему. Когда Никт спускался к ее крапивным зарослям, она почти не выходила, а если и показывалась, то говорила резко, спорила, а иногда прямо-таки грубила.

Никт спросил об этом мистера Оуэнса. Немного поразмыслив, отец сказал:

Полагаю, всё это женские причуды. Мальчиком ты ей нравился, а теперь, когда ты стал молодым мужчиной, она не знает, как с тобой себя вести. Я каждый день играл возле утиного пруда с одной девочкой, а потом она выросла и вдруг запустила мне в голову яблоком. И не сказала больше ни слова, пока мне не исполнилось семнадцать.

Миссис Оуэнс фыркнула:

— Не яблоком, а грушей! И начала я с тобой разговаривать куда раньше! Мы станцевали целый танец у твоего кузена Неда всего через два дня после того, как тебе стукнуло шестнадцать!

— Конечно, дорогая, ты совершенно права. — Мистер Оуэнс шутливо подмигнул Никту, а сам прошептал одними губами: — Семнадцать.

Никт теперь не хотел заводить друзей среди живых. Еще в школьные дни он понял, что от них одни неприятности. И все-таки он часто вспоминал Скарлетт, скучал по ней, пусть даже и смирился с мыслью, что никогда ее больше не увидит…

И вот она снова появилась на кладбище, а он ее не узнал.

Он забрел глубоко в заросли на северо-западе. Везде были объявления «Не ходить», но сюда и так никто не ходил: в конце Египетской аллеи, за псевдоегипетскими гробницами с черными дверьми, было неуютно и страшно. Здесь природа на протяжении ста лет отвоевывала кладбище у людей. Камни были опрокинуты, забытые могилы давно утонули в зеленом плюще и скопившихся за десятки лет палых листьях, дорожки потерялись или стали непроходимыми.

Никт шел осторожно. Он хорошо знал, как тут опасно. Лет в девять он исследовал эти места, и вдруг земля под ним просела, и он свалился в двадцатифутовую яму. Могилу готовили на много гробов, а оказался там всего один, на самом дне. Оттуда выскочил взволнованный господин лекарской профессии, который назвался Карстерсом Он чрезвычайно обрадовался появлению Никта и, прежде чем отправиться за помощью, тщательно осмотрел запястье мальчика (тот вывихнул его, когда падал и ухватился за корень).

Сейчас Никт пробирался сквозь груду листьев и плюща среди лисьих нор и подслеповатых ангелов, потому что хотел поговорить с Поэтом.

Поэта звали Неемия Трот, и на его надгробии было написано: