Первый этаж

Выехать вчера из города было легче, нежели сегодня войти. Поперёк дороги был установлен полосатый, как палка регулировщика, шлагбаум. И двое бородатых чёрных терьеров с повязками, прежде чем кого-нибудь впустить или выпустить, свирепо обнюхивали каждого. Один из них, явно туповатый малый, то и дело сверялся с какой-то бумажкой, а уж затем нюхал.

«Нас ищут, — ёкнуло сердце у Пальчика. — С приметами сравнивают». Он замедлил шаг, но Гав смело потащил его за собой. Туповатый терьер сунулся к ним, но второй облаял его и поднял шлагбаум, пропуская путников.

— Что он сказал? — спросил Пальчик, когда опасность миновала. Теперь он уже не отставал, а, напротив, тянул пса вперёд.

— Он сказал: «Пропусти деревенщин! Не чуешь, что ли? Сельские жители! Этот запах ни с чем не спутаешь, прямо с ног валит!» — уже привычно процедил Гав сквозь зубы, не выпуская прут-поводок.

— Вот видишь, а ты хотел из нас отбивную сделать, — заулыбался Пальчик.

— От большой отбивной я бы не отказался, — причмокнул пёс. — И от маленькой — тоже.

— С лучком, с перчиком, с чесночком!

— Фу! Какие жуткие вкусы! Запомни, дружок: лучок, перчик и твой чесночок добавляют только в несвежую пищу, чтоб никто ничего не почувствовал.

— Но моя мама именно…

— Не знаю, как твоя мама, а буфетчица Оля именно так говорила. А она в своем кафе много лет работает, уж она-то знает, — заявил пёс. — Я сам однажды попробовал, потом чихал и долго свой нос в холодной луже держал, чтобы не свербило. На неделю нюх потерял!

— Ничего ты не понимаешь. Это произошло исключительно потому, что у вас тонкий нюх, а у нас нет. А перец с чесночком…

— Так бы сразу и говорил, — перебил его Гав, — что нюха нет. А ещё спорит.

Пальчик только ладошкой махнул: пса не переубедишь. Хорошо, что дома у них он такой молчаливый. Не то б до белого каления маму довёл, если б вмешивался в её кухонные дела. На кухню даже папа со своими советами побаивается заходить, когда она готовит. Однажды она заставила его целый час лук резать, пока он, раскаявшись, все слезы не выплакал.

Не подумайте, что Пальчик и Гав теперь полностью забыли про опасность. Они не торопились и настороженно поглядывали по сторонам, нет ли поблизости чёрных терьеров. Спешить, а тем более мчаться стремглав, было нельзя — это могло привлечь внимание.

Они шли по улице с широкими газонами, — очевидно, центральной. Кое-где в землю были воткнуты круглые щиты с изображением человеческого силуэта, перечёркнутого крест-накрест.

— Сэр, — видимо, снова заговорила в Гаве его «родословная», — хоть здесь вроде бы и мой мир, но я никак не соображу, что это за знаки такие.

— Обычные знаки, — вздохнул Пальчик. — У нас такие же есть, только против вас. А эти запрещают выгуливать по траве нас. Теперь сообразил?

— Кого — нас? — уточнил Гав.

— Нас, людей. Надень очки!

— Ах вас?! — довольно хмыкнул Гав. И сразу пошёл по траве, ведя его по тротуару. — Приятно чувствовать себя господином. Хоть раз выгуляю себя по-человечески.

Пальчик предупредил, что, возможно, даже и собакам здесь это запрещено. Но Гав ответил, что нижнее чутьё говорит ему совсем о другом. А с нижним чутьём не поспоришь.

Город уже не удивлял Пальчика, за эти два дня он всякого навидался.

Однако многое для него было странно. За столиками кафе, выставленными прямо на тротуар, сидели гурманы — королевские пудели, курцхаары, шпицы, эрдельтерьеры и другие породистые особы. Беспородные, заметил он, держались отдельно. В основном они были обслугой: официантами, шофёрами продуктовых машин, дворниками… Породистые холеные собаки, развалившись в ажурных креслах, ели длинными мелкими ложками поросячий фарш, смешанный с яичным желтком, из глубоких прозрачных мисок, а на десерт смаковали изысканное блюдо: «мороженое мясо». Об этом, глотая слюнки, сообщил Пальчику Гав, которому про всё, в свою очередь, поведал ею чуткий нос. Л пили «аристократы» исключительно безалкогольные напитки. Гав рассказал, как он ещё в детстве вылакал у киоска лужицу пролитого пива: у него отнялись задние лапы, он полз, оглядываясь и глупо лая на них, потому что они его не слушались.

— Поучительная история, — строго взглянул он на Пальчика, словно подозревая, что в будущем тот непременно начнет попивать.

Первых блюд никто из породистых собак не ел, и ничего горячего — тоже. Трескали — по выражению Гава, позаимствованному известно у кого, — только холодные закуски, чему, наверно, позавидовали бы многие человеческие дети. Иные оригиналы ещё и смачно хрустели сочными морковками, яблоками, капустными кочерыжками и малосольными огурцами. Впрочем, как и у нас.

Расплачиваясь, клиенты небрежно швыряли на стол монеты:

— Сдачи не надо! Оставь на кости, — это напоминало наше выражение: «на чай».

Пальчик заметил, что никто не курит.

— Отбивает нюх, — пояснил Гав. — Как нижнее, так и верхнее чутьё!

— А среднее бывает? — поддел его Пальчик.

— Средними бывают только люди, — парировал Гав. — Индусы, например.

— Кто?..

— Не помнишь, что ли, твой папа зачитывал маме из газеты: «Средний индус съедает в год четыре яйца»!

Пальчик опять не стал с ним спорить, всё равно ничего не докажешь. Поддёргиваемый «поводком», он свернул за Гавом в боковую улицу. Здесь вместо чистеньких нарядных кафе потянулись обычные грязноватые харчевни для беспородных собак. В отличие от породистых, те были не столь разборчивы в еде. Официанты подавали им всякие жилистые обрезки, хрящи и кости. Зато вопреки собачьим правилам они налегали на какую-то явно хмельную бражку — задние конечности у них и впрямь отказывали подчас полностью. И если кто-то умудрялся упасть под стол, то быстро подъезжал фургон, ловкие шавки хватали бедолагу за хвост и швыряли в кузов.

— В тюрьму? — посочувствовал Пальчик.

— Судя по запаху от фургона, — шевельнул носом Гав, — их повезут в баню.

— Повезло, — удивился Пальчик.

— Ага, — кивнул пёс. — Их там моют брандспойтами. — Он снова понюхал и дополнил: — Под большим давлением.

Пальчик вспомнил, как пёс-хозяин поливал из пожарного шланга трёх цепных людей, и задумчиво сказал:

— Интересно, кто у кого тут пить научился, люди у собак или собаки у людей?

— Ничего интересного, — отрезал Гав. — И запомни: там, у нас, собаки не пьют, хотя про иных клиентов буфетчица Оля и говорит: «Пьёт, как собака!» Поэтому сделай выводы сам.

— А мы правильно идём? — забеспокоился Пальчик, которому не хотелось делать обидные для людей выводы.

— Скоро доберёмся. Верхнее чутьё говорит… — важно начал Гав. Внезапно у идущей впереди пекинесы развязался шнурок на талии, и на землю, тихонько звякнув, упал кошелёчек. Она, не заметив, переступила через него задней ногой, продолжая оживлённо тараторить с подружкой-бульдожкой. Пальчик мгновенно поднял кошелек и протянул его владелице. Она вежливо протявкала что-то — вероятно, «спасибо» — не ему, конечно, а хозяину Гаву, а затем вдруг раскрыла кошелёк. «Вот удача! — подумал Пальчик. — Хочет наградить за находку. Может, тогда хоть морковки поедим?» Но пекинеса, наоборот, молниеносно пересчитав монетки, вдруг нервно забрехала: а где, мол, остальные? Немедленно верните! Гав-гав-гав!.. Ей пронзительно подвывала приятельница-бульдожка.

На их брехню и ругань заспешил чёрный терьер — постовой.

— Бежим! — вскрикнул Гав и, выпустив «поводок», закинул себе Пальчика на спину.

Схватившись от неожиданности за его уши, тот вихрем поскакал на нём, словно на коньке-горбунке. Что тут началось! Все повыкатывали глаза и поразевали рты. Виданное ли дело? Это всё равно, что где-нибудь у нас по улице пронёсся бы пёс верхом на человеке!

К счастью, всего лишь несколько секунд понадобилось беглецам, чтоб очутиться в заветном парке, — никто даже опомниться не успел.

— Покатался, и хватит, — Гав взбрыкнул, сбросив седока на ворох листьев. — Ну, что я говорил? Мигом добрались! Верхнее чутьё меня не обмануло, — и он важно повёл лапой вокруг. — Видишь?

Пальчик узнал и забор, и калитку, и аллейку.

— За мной! — помчался Гав дальше. Пальчик заспешил следом.

Они быстро свернули туда, сюда, влево, вправо…

Кабина лифта!!!

Пальчик оторвал от ошейника и отбросил в сторону прут-поводок и схватил папину тросточку, подпирающую дверь. Они кинулись в кабину, закрылись, и он поспешно нажал кнопку первого этажа.

Кабина, медно позвякивая на этажах, начала опускаться.

— Спасибо, Гав, — обнял Пальчик за шею пса.

Пёс лишь что-то невразумительно проворчал по-собачьи и лизнул его в нос. И Пальчик окончательно понял, что они, наконец, у себя: Гав разучился говорить.

Дома мама встретила Пальчика по меньшей мере странно — как ни в чем не бывало.

— А, это вы, — сказала она, открыв на торопливый стук дверь. — Сынок, ты что, ключ потерял?..

Пальчик недоумённо взглянул на Гава: а ты, мол, заверял — обрадуется! Гав же покосился на него так, словно говорил: а ты утверждал, что нам влетит!

Затем мама с интересом посмотрела на вывороченную наизнанку одежду сына:

— А что! Для твоего будущего номера — уж не знаю какого — наряд вполне оригинальный. Только не пойму, зачем ты ошейник себе нацепил. Что же вы не погуляли? — вдруг поинтересовалась она.

— Не погуляли?! — вскричал Пальчик. Мама посмотрела на часы:

— Через три минуты вернулись. Ну ладно, скорей переодевайся, мой руки — и обедать. И где ты так быстро испачкался? В траве какой-то, весь мятой пропах!

Пальчик только радостно улыбался.

— Постой, — спохватилась мама. — Да ты, по-моему, у нас подрос. Отец! — позвала она.

Папа вошёл в переднюю.

— Старик, тебе не кажется, что ты растёшь? — не сговариваясь с мамой, сказал он, удивлённо глядя на сына.

Пальчик посмотрел на свои ноги. И правда, то ли брючины укоротились, то ли он вытянулся.

— Ну-ка, — папа подвёл его к дверному косяку, где одна над другой виднелись карандашные чёрточки, и сделал новую отметку. — На целых четыре сантиметра повзрослел!

— И всего за какие-то три минуты! — изумлялась мама. — Я думаю, тебе твой Гав помог. Обычно ты мало двигаешься, а теперь бегаешь с ним, как заводной.

Чудеса! Сам Пальчик был поражён ещё больше: во-первых, здесь прошло всего три минуты, а там, на «шестом этаже», — больше полутора суток; во-вторых, он неожиданно подрос на столько, на сколько раньше ему потребовалось чуть ли не два года.

Если б родителям было известно то, что знали они с Гавом! Но Пальчик решил пока молчать. Взрослые особый народ, могут вмешаться и всё испортить.

За обедом мама хотела дать Гаву котлет, но сын попросил приготовить их псу особо — без перца и чеснока:

— А то нюх слабеет.

Гав с благодарностью посмотрел на хозяина. Или это только почудилось?..

После обеда Пальчик как прилёг отдохнуть, так и проспал богатырским сном до утра следующего дня. Он не слышал, как мама раздела его и протёрла влажным полотенцем лицо, руки и ноги; не видел, как купали и мыли земляничным мылом повизгивающего чумазого Гава; не чувствовал, как потом ночью пёс потихоньку перебрался к нему на постель со своего тюфячка, — спал, и ему снился «шестой этаж», всё, что пережили они с Гавом.

И поэтому утром Пальчику уже казалось, что все их невероятные приключения ему, наверно, приснились. Благоухающий клубничным запахом пушистый Гав лежал поверх одеяла в ногах постели. На стуле аккуратно висел выглаженный костюмчик. На полу стояли начищенные башмаки.

Пальчик встал и взглянул в зеркало. Там отражалась его чистенькая припухшая со сна рожица. Никаких следов вчерашних похождений!

— Гав! А тебе что снилось?

Пёс бросился к нему, запрыгал, завертел хвостом. Что-то залаял и, конечно же, не сказал ни единого слова. Пальчик торопливо оделся, нащупал в кармане ключ и выбежал вместе с Гавом из квартиры.

В лифт они попасть не успели. Какой-то дядька прямо перед их носом гулко захлопнул дверь и поехал вверх. Пальчик внезапно прильнул к стеклу двери — одинокий жёлтый лист, кувыркаясь, слетел с крыши удаляющейся кабины. Увеличиваясь, он планировал всё ниже в лифтовой шахте, пока не очутился за стеклом прямо перед лицом мальчугана.

— Видел, Гав?! — воскликнул Пальчик.

Пёс стоял рядом, опираясь передними лапами на дверь, и тоже смотрел на падающий за стеклом осенний лист. Они невольно оглянулись на открытую дверь подъезда: на дворе стоял зеленый летний июль.

Теперь не надо было и проверять…