Брошенный на даче

Беглецы выбрались из грузовичка.

— И всё-таки надо уходить отсюда подальше… Мало ли что! — беспокоился Гав.

— А если они вдруг пустят по следу собак-ищеек? — забеспокоился Пальчик.

— Тогда всё, — обречённо сказал пёс. — Гав-гав, и готово! Даже я, не профессионал, и то тебя разыскал. А им, обученным, — плёвое дело. Услышав неподалеку журчание ручья, Пальчик приободрился:

— Ты никогда не видел фильмов о разведчиках?

— Нет…

— Даже по телевизору?

— Я всего неделю назад, у тебя дома, впервые увидал телевизор. Да и то мы, собаки, только сам телевизор видим, а что по нему показывают — нет. У нас своё, особое зрение.

— Поэтому вы и не знаете, что от погони надо уходить по воде, — важно сказал Пальчик. — Вода не оставляет следов.

— М-да, — покачал головой Гав. — Тогда жаль.

— Чего жаль?

— Что мы телевизор не можем смотреть.

— Конечно. Знаешь, какие передачи бывают интересные, да ещё по цветному!..

— По цветному — тем более не можем, — перебил его Гав. — Мы вообще цвета не различаем.

— Значит, у вас всё-всё в черно-белом изображении?

— А у тебя сейчас в каком? — огрызнулся Гав, направляясь к ручью.

— Ну, сейчас ночь…

— Зато у нас всегда изображение чёткое, — заявил Гав, уже шлёпая по мелкой воде. — И в жизни нам это цветное зрение — как пришей кобыле хвост, — обернулся он на идущего следом за ним по ручью Пальчика.

— И где ты таких слов понабрался?

— Где! У буфетчицы Оли, — гордо сообщил Гав.

— Но ты же там по-человечески не понимал.

— А здесь понимаю. Там запомнил, а здесь вспомнил. Осторожно — коряга, — предупредил он.

— Спасибо, — Пальчик перешагнул. — Ну и почему ж вам цветное зрение не нужно?

— А толку от него. Главное у нас — нюх!

— Подумаешь…

— А вот ты видишь, что скоро лес кончится, а за ним стоит одинокий дом и под крыльцом дрыхнет — тоже от буфетчицы Оли словечко — какой-то бездомный человек? Это ты видишь? — повторил Гав.

— Не-ет…

— Я своим нюхом вижу. А ты уж теперь раскрашивай эту картинку в любой цвет, не возражаю.

Пальчик не нашёлся, что ответить.

Гав не ошибся. Проплутав по извилистому ручью, чтобы сбить возможную погоню с толку, они выбрались на пригорок, где за заборчиком стоял одноэтажный дом-конура с тёмным круглым окном-входом, поблёскивающим под луной.

Пошёл дождь…

Как только они тронули калитку, из-под крыльца выбрался какой-то невысокий голодранец. Он мигом надел на себя ошейник и, бренча цепью, стал что-то орать на непрошеных гостей.

Но Гав зарычал, и тот притих. Наверняка в доме никого не было, и сторожевой человек чувствовал себя неуверенно в одиночку. Тем более любая собака была для него каким никаким, а высшим существом. Поэтому он, вероятно, и захотел отыграться на своём малорослом соплеменнике Пальчике, не представляющем никакой угрозы, когда вдруг замахнулся на него дубинкой. Но Гав заслонил собой мальчонку и вновь рыкнул. Человек заскулил, униженно оправдываясь, и посторонился, пропуская их под крыльцо.

Здесь было сухо и мягко. Земля застелена травой, в уголке — миска с большой костью. Голодранец, мгновенно юркнув за ними, спрятал кость в охапке сена.

Дождь, усиливаясь, забарабанил по настилу над головой.

— Хорошо, что дождь, — поёжился Пальчик. — Есть такой фильм «И дождь смывает все следы».

— Пусть смывает, — кивнул Гав.

— Жалко его, да? — поглядел на человека Пальчик. — Собачья жизнь…

— Понятно, жалко. Да только не поэтому. Собачья жизнь тоже разная бывает. Вот у тебя — я жил неплохо. А бывает, приманят летом хозяева бездомного пса, он приживётся на даче, полюбит их, станет нести верную сторожевую службу… Придёт осень, они его бросят и уедут себе в город. А он их ждёт, тоскует и надеется, что вернутся: сегодня, завтра, послезавтра… Ты что, разве не слышал про такие случаи?

— Слышал. Так ты думаешь, он — тоже?… — голос у Пальчика упал.

— Не я так думаю, а так оно и есть, — Гав почесал голодранца за ухом.

Человек добродушно и благодарно заулыбался.

— А что если их всех-всех к нам? — вдруг загорелся Пальчик. — Найдём лифт и… и постепенно всех перевезём! Гениально, да?

— Угу, — с иронией кивнул Гав. — А там их в дур дом, да?.. Бывал я там — во дворе, конечно, — уточнил он. — Нет, Пальчик, у вас своя жизнь, у них своя. Они только с виду на вас похожи, а так они вроде ваших собачек. Тут, Пальчик, другой мир, как на другой планете.

— А, говоришь, телевизор не смотрел? Не из книг же ты о планетах знаешь? — раздосадованно сказал Пальчик.

— Не из книг, — согласился Гав. — От буфетчицы Оли. Она однажды вывела настырного клиента на улицу, показала на далёкие звёзды и заявила: «Только вон там, гав-гав, на дальних планетах, куда тебе, оглоеду, лететь миллионы лет и не долететь, только там, запомни, сливки не разбавляют, если они там есть!»

— А тот? — невольно улыбнулся Пальчик.

— Согласился.

— С чем?

— Пить её сливки. Потому что туда, куда она показывала, очень уж далеко, — важно разъяснил пёс.

— Значит, им никак помочь нельзя? — жалобно оглянулся на голодранца Пальчик.

— Не знаю…

— Я подумаю, — серьёзно сказал мальчуган. — Посоветуюсь с родителями.

— Во-во, — кивнул Гав. — Пусть у них голова болит. У них она больше.

Брошенный дачный человек забился в сено и заснул.

— А знаешь, — задумчиво произнес Гав, — ты мне подал интересную мысль.

— Какую? — сонно пробормотал Пальчик. Его тоже тянуло в сон под неумолчный, говорливый перестук дождя.

Уже сквозь сон он слышал что-то о переселении бездомных собак из их города сюда, на «шестой этаж», — грандиозный план, задуманный Гавом. А что, собаки здесь как-нибудь приспособятся, судя по нему, Гаву! Они могут, как видишь, разговаривать с местными псами, и, когда они переселятся, то Гав сделает… Но что именно тот сделает, Пальчик уже точно не услышал — он окончательно заснул.

Ему снилось, что он выступает вместе с Гавом у себя в цирке… А потом — наоборот: Гав показывает дрессированного человека — Пальчика! — в местном цирке! Под восторженный лай всего зала он складывает на арене большие кубики с чужими буквами в какие-то собачьи слова, делит и умножает цифры и даже кружится на четвереньках, подвывая под популярную мелодию «Собачьего вальса».

«Ужас! Приснится же такое!» — подумал он, просыпаясь утром. И, оказавшись на подстилке под дачным крыльцом, ясно ощутил, что сон не так уж далёк от теперешней жизни.

Мягкий солнечный свет падал от входа, Пальчик посмотрел на всё ещё спавшего подкрылечного «хозяина» — теперь его можно было разглядеть, как говорится, воочию. Из-под сена торчала голова с всклокоченными волосами: лоб без единой морщинки, пухлый рот, пробивающиеся над верхней губой усики… Ему было никак не больше шестнадцати лет, а по собачьим меркам, наверно, не свыше трёх. Он жалобно заскулил во сне — очевидно, снилось что-то местное, жестокое.

Пальчик вдруг вспомнил о Гаве — пса не было — и поспешно высунулся из-под крыльца.

Слава Богу, вот и он! Гав бежал от ручья, останавливался, встряхиваясь всем телом, и вокруг него вспыхивали радужные водяные брызги. Уже искупался?

Приятно, не по-осеннему, припекало солнце, и мир вокруг был такой безмятежный, как наевшийся рыбы большой и пушистый рыжий кот.

— Я всё разведал, — доложил пёс. — Нашей машины нет. Вот видишь, её всё-таки нашли. Погони тоже нет, иначе бы нас давно сцапали. Да, а ты был прав, я увидел по следам: ищейки потоптались у ручья, гав-гав, и ушли.

— Ура! — прошептал Пальчик, оглянувшись на спящего хозяина.

— А ты не радуйся, — заметил рассудительный Гав. — Возможно, наши приметы раздали всем постовым.

— Ну мои-то ладно. А тебя толком никто и не видел.

— Оболтус, дурень, болван, глот с оглоедом впридачу! Это не я, а буфетчица Оля, — как бы извинился Гав. — А носовые приметы? Приметы запаха? Неужели не знаешь, что каждая тварь имеет свой запах?!

— Ну знаю… А как же они эти «носовые приметы» собрали и раздали? В скляночках? — съязвил Пальчик.

— В бутылочках, — ответил Гав. — В письменном виде, дурачина. Вот, скажем, ты — пахнешь страхом, кожей коричневых ботинок, домом родителей, тюрьмой — это я приблизительно называю твой особый запах. Для него нет названия, кроме двух слов.

— Каких?

— Запах Пальчика.

— А твой — Гава?

— Именно. Весь твой запах они, конечно, передать по постам не могли, но его приметы запросто сообщили. Достаточно запахов страха и тюрьмы.

— Я и так приметный. Ну, а с тобой как?

— А у меня приметы — подозрительной личности, напавшей на тюрьму, угонщика грузовика и напарника того самого бродяги, который пахнет тюрьмой и страхом. То есть тебя! Понял? Гав-гав! — распалился пёс.

Услышав громкий лай, голодранец тут же раскрыл глаза и полез было из сена, но, увидев вчерашних незнакомцев, тяжко вздохнул и снова лёг. Верно, он спросонья подумал, что наконец-то вернулись его хозяева.

— А чего ты мокрый? — спросил Пальчик пса и вылез из-под крыльца наружу.

— Я ручей переходил.

— Но он же мелкий, а ты весь-весь мокрый!

— Что мне, умыться нельзя?

— Полностью?

— По-другому я не умею. Я не кот, — обиделся Гав.

— А разве вы умываетесь?

— Мы умываемся. Если меня сегодня утром вдруг потянуло умыться, значит здесь, — подчеркнул Гав, — принято умываться. Кстати, твои родители тоже принимают ванну. Всю! — уточнил он. — А не споласкивают одну только рожу, как ты, лентяй.

— Опять буфетчица Оля?

— Нет, на этот раз — я.

— А «рожу» откуда ты взял? — хмыкнул Пальчик.

— Да ты сам на второй день, как привёл, похвалил меня маме: «Нет, ты посмотри, какая у него приятная рожа!»

— Это я образно…

— И я образно, — отрезал пёс. — Что, съел?

— А вот съесть я бы что-нибудь съел, — мечтательно произнёс Пальчик.

— Ну. с тобой-то проще, — серьёзно заявил Гав, — там у нашего хозяина я где-то кость видел.

Ничего не попишешь — везде свои порядки. И Пальчик его торопливо остановил.

— Неудобно. Последнее отнимать? Мы же в гостях, — схитрил он. Гав почесал задней лапой затылок:

— М-да. Действительно…

— А что здесь сами собаки едя г? — поинтересовался Пальчик.

— Да всё, что и вы там, у себя.

— Я бы с удовольствием съел то, что вы едите здесь.

— Ха-ха… А я бы с удовольствием съел то, что вы едите там. Они засмеялись.

— Ты не волнуйся, — добавил Гав. — Я не жадный, как и ты. Уж поделился бы с тобою объедками.

Пальчик молча проглотил обиду, пёс был по-своему прав.

— Как же мы теперь в город вернёмся? До темноты переждать?

— Тоже опасно, — задумался Гав. — Вдруг ищейки вернутся и начнут здесь рыскать повсюду!.. Ну, а с одеждой твоей… — не договорив, посмотрел он на Пальчика.

И заставил его переодеться, вывернув всё наизнанку. Правда, с башмаками — даже самому Гаву! — это никак не удалось совершить. И он великодушно разрешил оставить их в прежнем виде.

— Хорошо бы постричь тебя наголо, — вслух размышлял он, прохаживаясь вокруг преображённого мальчугана. Пальчик наотрез отказался.

— Всё равно нечем, — отмахнулся Гав. И вдруг с интересом посмотрел на окно дачи. — Можно разбить окно и постричь тебя кусочком острого стекла — волосинку за волосинкой.

— Не буду: волосинку за волосинкой! — отказался Пальчик. — Знаешь, у нормального человека их сколько?

— Сколько?

— Не сосчитать! — выпалил он, безуспешно пытаясь вспомнить.

— Так то у нормального, — ухмыльнулся Гав. — А мы — пучком, пучком…

— И пучком не буду. Тебя бы так — пучком!..

— Меня ни к чему. Моих внешних примет у них, по-моему, нет, — сказал пёс.

— Ладно, оставайся таким, как есть. Вот мама обрадуется, увидев тебя!

— Да уж обрадуется, держи карман шире, — уныло оглядывал себя Пальчик.

— Обрадуется, обрадуется, — твердил Гав. — А теперь надо отбить твой собственный запах.

— Отбить? Мой?! — вздрогнул Пальчик.

— И мой, — кивнул пёс. — Мой надо ещё сильнее отбить. На моей совести преступлений больше. Только две разбитые машины чего стоят!.. Чем бы отбить? Чем? — сокрушался он, вертя головой по сторонам.

— Вон, дубинкой, — насмешливо посоветовал ему Пальчик, кивнув на сторожевую палку гостеприимного «хозяина».

— Можно! — обрадовался Гав. — Сначала я побью тебя, потом ты — меня. И что мы получим? Мы получим, — довольно потёр он передние лапы, — запахи боли, побоев, огорчения, стыда, синяков, ссадин… — перечисляя, загорелся он. — Эта дубинка отлично отобьёт любой личный запах. А ты умён! Не ожидал, — похвалил он мальчугана.

— Нет, я глуп, — поспешно запротестовал Пальчик. — Лучше не надо. Учти, будет больно, — предупредил он.

— Ради нашего спасения можно и потерпеть. Итак, за дело! — Он схватил дубинку. — Другого выхода нет.

Пальчик втянул голову в плечи.

Гав привстал на цыпочки, размахнулся и вдруг застыл, ловя носом ветерок.

— Так. — Он отбросил палку в сторону, мальчуган облегчённо вздохнул. — Верхнее чутьё никогда меня не обманывало.

Он унёсся куда-то в чащу травы, и Пальчик поспешно спрятал дубинку в лопухах, наивно надеясь, что пёс её не найдёт или по крайней мере забудет, если она не будет торчать на глазах.

Гав вернулся с большим пуком каких-то растений. Даже Пальчик, у которого не было ни верхнего, ни нижнего чутья, почувствовал их особый запах.

— Мята! — догадался он. Мама иногда клала её в разные приправы.

— Нет, я не мял. Я срывал осторожно, — возразил пёс.

— Называется так — мята!

— Глупое название. Это, — он показал на пук, — еще не мята. А вот теперь, — он азартно помял растения, — мята! Уж она-то отобьёт запах получше любой дубинки!

Из-под крыльца, потягиваясь, выбрался «хозяин» и удивленно уставился на своих гостей. Впрочем, тут любой бы изумился, увидев, что они натирают друг другу одежду и шерсть пучками какой-то травы, запихивая её даже в карманы и надевая на головы что-то вроде травяных венков.

Взглянув на «хозяина», Пальчик с грустью отметил, что на шее у него висит размочаленный обрывок верёвки.

— Может, снять с него верёвку? — спросил Пальчик, напоследок поправив венок на голове пса.

— Ты что? Это вроде документа, пусть неважнецкого, а всё же. Сразу видно, что хоть какого-то хозяина когда-то имел и, может быть, потерялся. Тебя вон даже с ошейником заловили. А то и пристреливают бродячих прямо на улице! Смотря на кого нарвёшься.

— Это уж точно, — вспомнил Пальчик второго чёрного терьера, который посочувствовал ему в парке. — Эх, бедняга, — подошёл он к голодранцу и хотел было погладить его по руке.

Но тот отскочил и заворчал на него, а затем, умильно улыбаясь, подбежал к Гаву и низко склонил кудлатую голову. Пёс стал с доброй улыбкой ерошить ему волосы. Если бы у человека был хвост, он сейчас бы завилял им вовсю.

И Пальчик неожиданно вспомнил, что мы сами подчас больше жалеем собак, чем людей. Тому же псу часто находим и доброе слово, и ласку.

Даже с родителями мы не так мягки и открыты всей душой. И нередко огрызаемся, когда нас хотят по-доброму пожалеть, считая это излишним сюсюканьем. А вот собаки чутко отзываются на ласку. Так что и подкрылечного «хозяина», и Гава можно было понять.

— А он здесь не пропадёт? — сказал Пальчик.

— Проголодается, убежит в город. Он ещё молодой. Может, его кто-то и пожалеет. Возьмёт к себе, вымоет, как меня твоя мама, и живи! — беззаботно откликнулся Гав.

— А давай сами его вымоем, — предложил Пальчик. — Тогда он кому-то больше понравится!

— Ну, я не знаю… — Гав добродушно оттолкнул приставалу, и тот ушёл под своё крыльцо. — А вдруг он кусается?! Тебя-то он точно цапнет, не сомневайся. Если б тогда меня вздумала мыть не твоя мама, а какая-нибудь дворняга, я бы ей задал жару!

— Ну и помой его сам.

— Хитрый какой! Не слажу я с ним, он больше меня, — отказался Гав. — Ещё вырвется, удерёт, и ищи-свищи. А так у него тут всё же какой-то дом.

— Ты же сам говорил: может, он кому-то понравится, его возьмут, выкупают…

— Э-э… — протянул пёс. — Тогда-то он сопротивляться не будет, как и я у вас. Когда тебя к себе берут, это сразу чувствуется. Можно и потерпеть, раз у вас такие дикие причуды — мучить живую тварь горячей водой да ещё с мылом!

— Убедил, — согласился Пальчик.

— Пошли? — сказал Гав.

— Пошли. Только…

— Там видно будет, — решительно оборвал его пёс. — Слышал пословицу: смелость города берет?

И на всякий случай привязал к ошейнику, который Пальчик так и позабыл снять за это время, новый гибкий прут лозины.

Они пошли, благоухая мятой на всю окрестность.

Голодранец, высунув голову из-под крыльца, грустно смотрел, как Гав ведёт Пальчика на поводке в сторону города.

Они оглянулись и помахали ему на прощание: рукой и лапой.