Мы говорим о прощении

«Прежде чем умереть, прости себя. Потом прости других».

Прошло несколько дней после интервью для «Найтлайн». Небо было мрачное, дождливое. Морри сидел, накрывшись одеялом, а я — поодаль от него, держа в руках его босые ноги. Ноги были сморщенные и мозолистые, а ногти совсем желтые. И еще в руках у меня была баночка с кремом: я выдавливал из нее понемногу на ладонь и массировал Морри лодыжки.

Еще одна процедура, которую профессору делали уже в течение нескольких месяцев, и я, стараясь удержать хоть толику того, что было возможно, напросился делать ее сам. Из-за болезни Морри не мог теперь даже пошевелить пальцами ног, хотя по-прежнему чувствовал боль, и массаж помогал облегчить ее. К тому же Морри нравилось, когда до него дотрагивались. И я теперь готов был сделать что угодно, только бы доставить ему радость.

— Митч, — сказал Морри, возвращаясь к теме прощения, — мстительность и упрямство лишены всякого смысла. И если бы ты знал, как я о них сожалею. — Морри вздохнул. — Гордыня. Тщеславие. И что нас толкает на поступки, о которых мы потом жалеем?

Важность прощения — еще один из моих вопросов. Я помнил фильмы, где патриарх семьи на смертном ложе просит позвать отверженного сына, чтобы перед смертью помириться с ним. И мне хотелось знать, была ли и у Морри нужда сказать кому-то «прости» перед смертью.

— Видишь ту скульптуру? — Морри кивнул на бюст, что стоял на полке возле дальней стены кабинета.

Я никогда прежде не обращал на него внимания. Бронзовая голова мужчины лет сорока в галстуке, с прядью волос, ниспадающей на лоб.

— Это я, — сказал Морри. — Мой друг Норман изваял этот бюст около тридцати лет назад. Мы с Норманом в свое время были неразлучны. Вместе плавали. Вместе ездили в Нью-Йорк. Я приехал к нему домой, в Кембридж, и он ваял этот бюст у себя в подвале. Несколько недель подряд работал над ним — хотел, чтобы получилось как можно лучше.

Я внимательно всмотрелся в скульптуру. Так странно было видеть трехмерного Морри, молодого и здорового, взирающего на нас с высоты. Даже в бронзе вид у него был причудливый, и я подумал, что другу Морри удалось передать не только внешнее сходство, но и дух профессора.

— А теперь грустная часть истории. Норман с женой переехали в Чикаго. А вскоре Шарлотт предстояла серьезная операция. Норман и его.жена совсем пропали. Я знал, что им было известно об операции, но они ни разу не позвонили спросить, как у Шарлотт дела. Мы очень обиделись и прервали с ними отношения. Я потом не раз сталкивался с Норманом, и он пытался со мной помириться. Но я отказывался — меня не устраивали его объяснения. Я из гордости отталкивал его.

Морри закашлялся.

— Митч... несколько лет назад... он умер от* рака. Мне очень тяжело. Я ведь его так и не видел. И так и не простил. А теперь мне больно..:

Морри заплакал — тихо, беззвучно. Я продолжал Втирать крем в его онемевшие пальцы. А он, окунувшись в воспоминания, продолжал плакать еще пару минут.

— И не только других мы должны простить, Митч, — почти шепотом продолжал Морри. — Мы должны простить и себя тоже.

— Себя?

— Да, себя. За все, что нам не удалось сделать. За все то, что мы должны были бы сделать. Нельзя увязать в сожалениях о том, чего не случилось. Это очень мешает, когда оказываешься в том положении, в котором сейчас я. Мне всегда хотелось достичь большего в своей работе; написать больше книг, чем я написал. Я, бывало, корил себя за это. Теперь я вижу: это ни к чему. Примирись. Примирись с собой и со всеми, кто вокруг тебя.

Я наклонился к Морри и бумажным платком промокнул ему слезы. Морри заморгал. Его шумное дыхание напоминало легкий храп.

— Прости себя. Прости других, Митч. Не жди. Не всем дается на это время, как сейчас дается оно мне. Не всем так везет.

Я бросил бумажный платок в корзину для мусора и снова принялся за его ноги. Везет? Я надавил пальцем затвердевшую плоть, а он этого даже не почувствовал.

— Натяжение противоположностей, Митч. Помнишь? Силы, что тянут тебя в разные стороны.

— Помню.

— Я скорблю об ускользающем времени, но и радуюсь, что у меня есть шанс поправить что можно.

Мы сидели в молчании. В окно хлестал дождь. За спиной Морри гибискус все еще не сдавался, маленький, но крепкий.

— Митч, — шепотом позвал меня Морри.

— Да? — Я теребил его пальцы, поглощенный своим занятием.

— Посмотри на меня.

Я наткнулся на его проницательный взгляд.

— Я не знаю, почему ты вернулся ко мне. Но я хочу сказать тебе... — Он замолчал — голос его будто оборвался. — Если б у меня мог быть еще Один сын, я бы хотел, чтоб это был ты.

Я опустил глаза и принялся еще сильнее растирать отмирающую плоть его пальцев. На мгновение мне стало страшно: а что, если принимая это признание, я предаю своего отца? Но, подняв глаза, я увидел лицо Морри, улыбавшегося сквозь слезы, и понял: в такие мгновения предательства быть не может..

Теперь страшным стало другое— сказать?

«прощай».

— Я выбрал себе погребальное место.

— Где же это?

— Недалеко отсюда. На холме под деревом, возле пруда. Тихое, безмятежное. В таком месте хорошо размышлять.

— Вы там собираетесь размышлять?

— Я там собираюсь лежать мертвым.. Морри зашмыгал. И я вместе с ним.

— Ты будешь приходить меня навещать?

— Навещать?

— Так, прийти поговорить. Например, во вторник. Ты же всегда приходишь ко мне во вторник.

— Мы ведь люди вторника.

— Точно. Люди вторника. Так что, придешь? Как же он ослабел за эти последние дни.

— Посмотри на меня, — попросил Морри.

— Смотрю.

— Так ты придешь ко мне на могилу? Рассказать о своих проблемах?

— О моих проблемах?

—Да.

— И вы мне поможете их решить?

— Помогу чем смогу. Как обычно.

Я представляю себе его могилу на холме возле пруда — клочок земли, куда его поместят, засыплют землей и положат сверху камень. Через несколько недель? Или несколько дней? Я представляю, как сижу там один, скрестив руки на коленях, уставившись в пространство.

— Это будет совсем не как обычно. Я не услышу, как вы говорите.

— А... как я говорю... Морри закрывает глаза и улыбается.

— А давай сделаем так. После того как я умру, говорить будешь ты. А я буду слушать.