Роль речи в формировании и осуществлении перцептивных действий

В работах советских и зарубежных авторов, посвященных роли речи в развитии детского восприятия, указываются разные аспекты влияния слова на перцептивные процессы: создание установок и формирование гипотез о воспринимаемых явлениях, фиксация внимания ребенка на определенных объектах и их признаках, подкрепление и выражение феноменального опыта, придание восприятию обобщенного, категориального и осмысленного характера (Л. С. Выготский [59, 61], Б. Г. Ананьев [9, 11], Ч. Солей и Г. Мерфи [394] и др.). При этом наиболее характерными можно считать два диаметрально противоположных подхода к проблеме, первый из которых представлен в американской бихевиористической психологии, второй — преимущественно в работах советских психологов.

Подход бихевиористически ориентированных исследователей к изучению роли речи в развитии восприятия отличается более или менее полным игнорированием специфической функции слова в человеческом поведении. Слово низводится до уровня одного из возможных вариантов ответа на непосредственно действующие стимулы, а его влияние на восприятие объясняется воздействием добавочной стимуляции, связанной с одинаковыми или разными словесными ответами на разные комплексы

185

стимуляции. Усвоение названий тех или иных стимулов играет «облегчающую» роль в их различении и обобщении.

Д. Дитце [276] следующим образом характеризует эту «облегчающую» роль языка: «Стимулы, вызываемые ответом резко различными словами на разные ситуации, должны вести к увеличению различия между комплексами стимуляции, уменьшая первичную генерализацию ответов на эти ситуации. Возрастание дифференциации, основанное на этом процессе, называется «овладением характерными признаками». Стимулы, вызываемые одинаковыми словесными ответами на разные ситуации, должны выделять общий элемент комплексов стимуляции, опосредуя возрастающую степень генерализации этих ситуаций. Это называется «овладением эквивалентностью признаков» или «вторичной генерализацией» (стр. 255).

Подобное понимание связи восприятия и слова является основой сравнительно многочисленных исследований, суть которых состоит в показе того факта, что усвоение разных названий для разных стимулов ведет к более быстрой их дифференцировке при решении детьми различных практических задач, усвоение же одинаковых названий затрудняет такую диффереицировку (упомянутое исследование Д. Дитце, работы М. Пайлса [375], Г. Кантора [271] и др.).

Второй из отмеченных нами подходов к проблеме, являющийся, с нашей точки зрения, безусловно, более содержательным, основывается на признании и подчеркивании специфической роли слова как частицы общественного опыта, вносящего в восприятие функции осмысливания, обобщения и отвлечения.

Суть этого подхода, пожалуй, наиболее ясно выражена Б. Г. Ананьевым: «Логическое, теоретическое или научное мышление, обобщающее знания, накопленные человечеством, отражающее объективные законы мира, определяет уровень и направленность различения объектов, категориальный характер восприятия любой модальности... Логическое мышление и речь как его орудие и форма существования способствуют включению каждого нового чувственного знания в определенную систему познания, в определенный вид познавательной деятельности. Не только в отношении визуальных, но и любых

186

других показаний органов чувств установлено, что перцепция (восприятие) всегда так или иначе связана с апперцепцией, материалистическое понимание которой сводится к пониманию обратного влияния второй сигнальной системы на первую» [9, стр. 49].

Реализация этой точки зрения в конкретных исследованиях перцептивного развития ребенка позволила установить ряд существенных изменений в детском восприятии, возникающих в связи с усвоением слов-названий предметов и их свойств.

В исследованиях Г. Л. Розенгарт-Пупко [181, 182], Н. М. Швачкина [239] и др. было показано, как усвоение детьми слов-названий предметов приводит к тому, что в этих предметах начинают выделяться существенные признаки, связанные с их названием и употреблением, а признаки несущественные (цвет, величина, частные особенности формы) отступают на второй план. В работах А. А. Люблинской [146, 147] подчеркивается приобретение восприятием ребенка в связи с усвоением речи осмысленного и категориального характера. Слово приводит к выделению общего в единичном, овладение новыми словами увеличивает число категорий, в которые может быть включен предмет, открывая, таким образом, новые аспекты его восприятия.

При установлении связи слова с предметом осуществляются процессы абстрагирования и обобщения, сравнения, анализа и синтеза. Формируя обобщенное восприятие предметов, усвоение речи вместе с тем коренным образом изменяет и восприятие отдельных качеств, свойств предметов, которые, будучи названы, превращаются для ребенка в признаки вещей, отделяются от самих предметов. Это, с одной стороны, дает возможность выделения отдельных качеств в новых предметах, а с другой стороны, побуждает ребенка к выявлению новых, незнакомых ему ранее качеств.

Таким образом, роль речи в развитии восприятия выступает как включение в процесс восприятия стоящих за словом логических компонентов, как влияние мыслительных операций и категорий на перцептивную деятельность и ее результаты.

Слово при этом рассматривается как носитель определенного понятия, а процесс усвоения слов — как процесс формирования понятий о предметах и их свойствах,

187

оказывающий влияние на восприятие соответствующих содержаний.

Такое значение слова по отношению к процессам восприятия не подлежит сомнению. Но при этом речь оказывается включенной не в осуществление самих перцептивных действий, а в решение более общей познавательной задачи «на восприятие», которая при помощи этих действий разрешается. Понятийные категории определенным образом руководят перцептивной деятельностью, направляя ее на обнаружение характерных и существенных признаков предметов или на выделение тех или иных «собственных» характеристик свойств. В них также фиксируется результат перцептивных действий, причем этот результат трансформируется в зависимости от характера тех понятий, которыми владеет ребенок. Однако механизм перцептивных действий, извлекающих из предметов необходимую образную информацию, остается при таком понимании дела не затронутым влиянием речи.

Подход к развитию восприятия ребенка с точки зрения формирования перцептивных действий привел к постановке новых вопросов. Ограничивается ли участие слова в усвоении и осуществлении таких действий влиянием его понятийного содержания или оно имеет и другое значение, специфическое для перцептивных процессов? В чем может заключаться это другое значение?

Разрешение этих вопросов связано со значительными трудностями. Усвоение ребенком речи происходит в разнообразных и в значительной степени не контролируемых условиях, главным образом в ходе повседневного общения с окружающими людьми, в связи с самыми различными ситуациями и видами деятельности. Поэтому влияние речи на развитие детского восприятия оказывается слитым с влиянием многих других факторов.

То, что знание слов-названий определенных свойств предметов оказывает в основном положительное влияние на выделение этих свойств, — широко известный факт. Он обнаружился, в частности, в нашем исследовании развития восприятия цвета, которое неоднократно упоминалось в предшествующем изложении. Кроме серий экспериментов, в которых детям предлагалось осуществить выбор объектов различных цветовых тонов по наличному и представляемому образцу, описанных

188

в главе II, констатирующая часть этого исследования включала проверку знания детьми названия каждого цветового тона (проверялось активное называние и выбор по слову-названию).

Приведем таблицу, в которой указано распределение правильных и ошибочных решений при выборе в зависимости от знания детьми названия цвета.

Таблица 3

Из таблицы видно, что дети, владеющие названием цвета, допускают ошибки при выборе по наличному и представляемому образцу лишь изредка, большая же часть ошибок совершается в тех случаях, когда ребенок названия цвета не знает или знает слабо.

Поскольку восприятие «однопорядковых» вариантов определенного свойства, каковыми являются цветовые тона, осуществляется при помощи идентичных перцептивных действий, различие в успешности выбора могло в данном случае являться только результатом разной степени соответствия отдельных цветовых тонов имевшимся у детей эталонным цветовым представлениям.

Отсюда можно предположить, что слово-название определенного варианта свойства связано с эталонным

189

представлением об этом варианте (в частности, название цвета связано с эталонным представлением об этом цвете). Но усвоение названий всегда происходит в процессе ознакомления с называемыми свойствами, и остается неясным, в какой мере формирование и функционирование эталонного представления зависит от введения слова, а в какой — от самого ознакомления с данной разновидностью свойства, происходящего в контексте практической или познавательной деятельности.

Попытка расчленения значения усвоения названий и ознакомления ребенка с соответствующими разновидностями свойства в контексте решения практической задачи для формирования эталонных представлений была предпринята нами в том же исследовании при проведении экспериментов по искусственному получению феномена «одностороннего смешения цветовых тонов».

Напомним, что суть этого феномена, описанного в главе II, заключается в том, что дети, выполняя задания на выбор цветовых объектов по наличному и особенно по представляемому образцу, допускают специфические ошибки: присоединяют желтые объекты к оранжевым и синие к голубым образцам, но не наоборот.

Впервые указанный феномен был описан В. Петерсом [359], который наблюдал его у одного умственно отсталого ребенка в виде присоединения красных объектов к пурпуровому образцу. Сам В. Петерс не обратил внимания на односторонний характер смешения и объяснил его влиянием обобщения сходных цветовых тонов с помощью слова. К. Коффка [133], полемизируя с В. Петерсом, предложил объяснение с точки зрения структурной теории, согласно которому факт одностороннего смешения выступает как проявление определенной ступени дифференциации перцептивных структур. Систематическое изучение одностороннего смешения цветовых тонов с применением методики, «провоцирующей» возникновение этого феномена, позволило нам сделать вывод о том, что он определяется наличием у ребенка эталонных представлений об одних цветовых тонах (желтом и синем) при отсутствии таких представлений о других, сходных цветовых тонах (оранжевом и голубом).

Исходя из того, что при одностороннем смешении цвет мало знакомого ребенку цветового объекта «подтягивается»

190

к ближайшему эталонному значению, мы предположили, что если взять два мало знакомых ребенку близких друг к другу цвета и сформировать эталонное представление об одном из них, можно будет обнаружить одностороннее смешение в сторону этого цвета. Таким образом, возникновение феномена одностороннего смешения будет служить показателем сформированности цветового эталона.

Обучение проводилось с шестью детьми четырехлетнего возраста, не участвовавшими ранее в наших экспериментах.

Троих детей мы обучали раскрашиванию контурных изображений по образцу с применением трех цветов: красного, синего и фиолетового (все цвета насыщенные, средней светлоты). Названия цветов при обучении не употреблялись.

Остальные три испытуемых обучались закрашиванию тех же контурных изображений карандашами тех же трех цветов, однако образец им не давался, а экспериментатор каждый раз указывал словесно, каким цветом должна быть закрашена та или иная часть изображения. Перед первым занятием детям предъявлялись таблички трех указанных цветов, экспериментатор называл их, а ребенок повторял несколько раз. Каждое занятие начиналось с повторения названий цветов по табличкам. Если ребенок ошибался в выборе карандаша, ему указывали на ошибку и предлагали сменить карандаш, повторяя название нужного цвета.

С детьми было проведено по четыре занятия, на которых закрашивались следующие изображения: стрекоза (туловище фиолетовое, голова красная, крылья синие); шесть флажков (по два флажка красного, синего и фиолетового цвета, различию цвета соответствует различие по форме); шесть воздушных шаров (по два шара красного, синего и фиолетового цвета, различию цвета соответствует различие по форме или величине).

На каждом занятии детям давалось 5 карандашей — 3 «нужных», желтый и зеленый, — из которых производился выбор.

После окончания занятий со всеми детьми проводились проверочные испытания для выявления феномена одностороннего смешения цветов (трехкратный выбор по наличному образцу из трех объектов при отсутствии

191

объекта, идентичного образцу; трехкратный выбор по представляемому и затем по наличному образцу из трех объектов, включающих объект, идентичный образцу). Образцом служил в одном случае фиолетовый, в другом — сходный с ним пурпуровый объект. При фиолетовом образце для выбора предъявлялись вначале красный, синий и пурпуровый, затем — красный, пурпуровый и фиолетовый объекты. При пурпуровом образце предъявлявшиеся для выбора объекты имели вначале красный, синий и фиолетовый, затем красный, фиолетовый и пурпуровый цвет. Проверочные испытания заканчивались заданием назвать все фигурировавшие в них цветовые объекты.

Из трех детей, обучавшихся закрашиванию по образцу, два ребенка (Света П. и Лена В.) с самого начала отбирали нужные карандаши и закрашивали ими соответствующие части изображения безошибочно, так что никакого обучения соотнесению цвета карандаша с цветом объекта здесь не потребовалось (это вполне понятно, так как различие между применявшимися в опыте цветовыми объектами было весьма резким). Одна девочка (Лариса В.) по собственной инициативе в двух наиболее трудных случаях, при закрашивании флажков и воздушных шаров, прибегла к опробованию карандашей на отдельном листке бумаги. В ходе опыта Света П. часто называла красный и синий цвет, а про фиолетовый говорила: «А здесь вот такой».

В проверочных испытаниях у двух детей обнаружилось одностороннее смешение цветов: пурпуровый цвет «подтягивался» к фиолетовому, но не наоборот. Один ребенок (Света П.) производил выбор во всех случаях адекватно.

Все три ребенка, обучавшиеся закрашиванию по словесному указанию, перед началом обучения правильно назвали объекты красного и синего цвета, но не могли назвать фиолетового: один (Витя К.) назвал его желтым, а двое вовсе отказались называть. В ходе занятий двое детей (Витя К. и Наташа Б.) усвоили название фиолетового цвета достаточно прочно и безошибочно выбирали фиолетовый карандаш по указанию экспериментатора. Одному ребенку (Ире А.) в начале каждого занятия приходилось напоминать название фиолетового цвета.

192

В проверочных испытаниях одностороннее смешение цветов (приравнивание пурпурового к фиолетовому) выявилось у одного ребенка (Вити К.), двое производили выбор адекватно.

Таким образом, из 6 наших испытуемых у 3 в результате деятельности с объектами фиолетового цвета сформировалось эталонное представление об этом цвете, обнаружившееся в феномене одностороннего смешения с ним близкого пурпурового цвета. Что касается остальных трех испытуемых, то отсутствие одностороннего смешения может говорить как о несформированности у них соответствующего эталонного представления, так и, наоборот, о его большей дифференцированности, чем у первой группы детей. Результаты наших опытов не дают возможности с уверенностью судить о том, какой из этих случаев имел место.

Уже приведенные данные говорят о том, что центральную роль в формировании цветовых эталонов играет действие с цветовыми объектами, введение же слова не является обязательным. Дополнительный материал дает сравнение особенностей называния детьми цветовых объектов с характером выполнения ими проверочных испытаний.

Все дети, обнаружившие одностороннее смешение, называли пурпуровый цветкрасным. Фиолетовый цвет один из детей, не обучавшихся его называнию, отказался называть («не знаю»), другой назвал зеленым, а ребенок, обучившийся названию, ответил правильно. Таким образом, все эти дети при назывании объединили пурпуровый цвет с красным, но в процессе перцептивной ориентировки — с фиолетовым.

Из числа испытуемых, не обнаруживших одностороннего смешения, двое, обучавшиеся называнию, также назвали пурпуровый цвет красным, а фиолетовый — один ребенок правильно, другой (Ира П., нуждавшаяся ранее в постоянных напоминаниях) —синим. Но особенно любопытен результат Светы П. Девочка, не обучавшаяся называнию, назвала фиолетовый и пурпуровый цвет одинаково — сиреневым. В данном, единственном случае объединения фиолетового и пурпурового цвета общим названием, их смешения в действии не произошло.

Эти факты, по нашему мнению, показывают, что основным путем формирования цветовых эталонов является

193

организация деятельности детей с цветовыми объектами. На первых этапах овладения новыми цветовыми эталонами они могут применяться без усвоения соответствующих слов-названий. В то же время названия, не связанные с соответствующими цветовыми эталонами, не оказывают существенного влияния на ориентировку в цветовой действительности. Таким образом, вопрос о сравнительном значении слова и ознакомления со свойствами предметов в процессе действия с ними для формирования эталонных представлений решился в пользу последнего.

В частично излагавшемся нами выше исследовании А. Г. Рузской, которое проводилось на материале различения детьми фигур треугольной и четырехугольной формы [191], обнаружилось, что слово-название разновидности свойства приобретает необходимое значение и приходит в соответствие с учетом этого свойства в деятельности только в случае, если его усвоение основывается на предварительном обследовании предмета, если оно фиксирует эталонное представление. В одной из серий экспериментов А. Г. Рузская поставила перед собой цель выяснить, оказывает ли решающее воздействие на различение объектов треугольной и четырехугольной формы усвоение детьми соответствующих слов-названий и словесных определений треугольника и четырехугольника. Под руководством экспериментатора дети усваивали названия фигур и учились отвечать на вопрос, сколько сторон в треугольнике и сколько в четырехугольнике. Это вызвало некоторый сдвиг в выполнении основного задания (нажима на нужный ключ при появлении треугольника и четырехугольника), но только у старших детей. Наблюдались серьезные расхождения между тем, как ребенок называл фигуру и как он на нее непосредственно реагировал.

Дело изменилось коренным образом лишь после того, как было введено обучение детей обследованию фигур, которое привело не только к резкому повышению количества случаев правильного реагирования у детей всех дошкольных возрастных групп, но и к установлению соответствия между реагированием и называнием.

Данные, полученные А. Г. Рузской (так же как наши данные), не дают, однако, возможности ответить на вопрос, добавляет ли усвоение слова-названия что-либо

194

к формирующимся у ребенка перцептивным действиям, к использованию им эталонных представлений. Не является ли слово «привеском» к сенсорным эталонам, дающим возможность сформулировать полученный результат, но не принимающим участия в осуществлении перцептивных действий? О том, что дело обстоит не так, говорят факты, полученные в работе А. А. Венгер [42], проведенной с глухонемыми дошкольниками.

В отличие от слышащих глухонемые дети имеют ограниченный и строго учитываемый запас слов. Пути усвоения и использования ими новых слов значительно более однозначно, чем у слышащих детей, определяются особенностями обучения. Если ребенок не обучен определенным словам, можно с уверенностью полагать, что они не усвоены им самостоятельно и не применяются при выполнении тех или иных заданий в плане внутренней речи. Меняя приемы обучения детей словам, можно четко фиксировать те условия, при которых речь включается в процесс чувственного познания.

Эти особенности глухонемых детей дали возможность А. А. Венгер получить ряд очень интересных данных. Прежде всего, она сопоставила выполнение заданий на выбор цветового объекта по наличному образцу детьми, не знающими вовсе названий цветовых тонов, детьми, знающими все названия, и детьми, знающими названия лишь нескольких (основных) цветовых тонов. Так как овладение названиями цветовых тонов у глухонемых детей полностью зависит от специального обучения, а А. А. Венгер брала детей из воспитательных учреждений с разной постановкой сурдопедагогической работы, то в первую группу попали дети в возрасте 4—6 лет, во вторую — дети в возрасте 5—6 лет и в третью — в возрасте 5—7 лет. Обнаружилось, что наиболее высокий результат дают дети, знающие все названия, несколько более низкий — не знающие ни одного названия и самый низкий — дети, владеющие только названиями основных цветов.

Анализируя эти результаты, автор работы приходит к выводу, что как дети, владеющие всеми названиями, так и дети, не знающие их вовсе, пользовались при выполнении задания эталонными представлениями о цветовых тонах, сложившимися в основном при разрешении различного рода практических задач. Однако слово-название

195

цвета, фиксируя эти эталонные образы, делало их более прочными и легко вызываемыми, давало ребенку возможность гораздо более свободно оперировать ими. У детей, знающих все названия цветов, не было ни одного отказа от отсроченного воспроизведения, ни одной просьбы еще раз показать образец. У детей, не знающих названий, такие случаи наблюдались. Ребенок как бы не имел средств для длительного удержания или своевременного восстановления в представлении нормативного образа.

Что касается детей, знавших названия только основных цветовых тонов (напомним, что это были главным образом старшие дошкольники), то рассмотрение допускавшихся ими ошибок дает возможность автору сделать заключение, согласно которому в процессе усвоения неполного «набора» слов-названий происходит не просто фиксация имеющихся у ребенка эталонных представлений, а их «размывание», неправомерная генерализация, объясняющаяся образованием общего эталона для слишком широкой группы разновидностей данного свойства.

Важно отметить, что в отличие от одностороннего смешения цветовых тонов, вызываемого неполным «набором» цветовых эталонов, неполный «набор» слов-названий выражается всегда в «двустороннем» смешении.

Итак, слово отнюдь не безразлично для перцептивных действий. Адекватно фиксируя эталонные значения свойств, слово приводит к точности и оперативности их применения, к расширению перцептивных возможностей. Но при неблагоприятных условиях обучения слово может, напротив, направлять перцептивную активность по ложному пути, навязывая ей свои закономерности¹.

196

В ходе дальнейших исследований А. А. Венгер обратилась специально к вопросу об условиях усвоения слова, обеспечивающих его адекватное использование в качестве «заместителя» образного содержания. Ей удалось весьма убедительно показать, что эти условия заключаются в непосредственном объединении усвоения слов-названий разновидностей свойств с образованием эталонных представлений и их применением в перцептивном действии. Мы уже ссылались выше на данные, полученные А. А. Венгер при обучении глухонемых детей выделению формы предметов в контексте овладения изобразительной деятельностью, и упоминали о той роли, которую играло в процессе этого обучения обводящее движение, «материализующее» эталон и становящееся «посредником» между ним и формой реальных предметов. Добившись усвоения детьми предложенных способов обследования формы и использования результатов обследования

197

при рисовании с натуры¹, А. А. Венгер перешла к обучению рисованию по словесному описанию (например: «Нарисуй яблоко. Яблоко круглое, красное, наверху ямка»). Слова-названия свойств давались детям с самого начала, на первом же занятии по обследованию данного предмета. Воспитатель учил детей каждый раз фиксировать при их помощи результат обследования (в частности, обозначать характер выполненного обводящего движения). Это, однако, само по себе не привело к возможности изображения по описанию даже тех предметов, которые ребенок уже рисовал с натуры. Слово не вызывало соответствующих представлений. В ходе дальнейшего обучения словесная инструкция сопровождалась сначала обводящим движением, которое выполнял в воздухе взрослый, а ребенок повторял, затем обводящим движением, выполнявшимся ребенком самостоятельно; в конечном итоге у ребенка появлялась возможность рисовать сразу «по слову». При этом происходил постепенный переход от изображения по словесному описанию предметов, которые раньше изображались с натуры, к изображению предметов, которые раньше воспринимались, но не изображались, и, наконец, к изображению предметов, никогда не воспринимавшихся самим ребенком.

Любопытно проводившееся автором контрольное занятие: детям предлагались конфликтные тексты, в которых слова-названия предметов и описание их свойств противоречили привычным сочетаниям (например: «Нарисуй дом. Дом как прямоугольник. Окно круглое. Крыша как прямоугольник. На крыше труба как треугольник»). Все дети справились с такими заданиями (рис. 11).

198

Следовательно, слово стало для них подлинным носителем представлений об определенных свойствах предметов.

Рис. 11. Рисунок глухонемого ребенка по словесной инструкции: «Нарисуй дом. Дом как прямоугольник. Окно круглое. Крыша как прямоугольник. На крыше труба как треугольник» (исследование А. А. Венгер)

В работе А. А. Венгер приводится также значительный фактический материал, показывающий отрицательные результаты обучения глухонемых детей в условиях, когда слово не сочетается с обследованием предметов и

199

формированием эталонных представлений об их свойствах. Попытки «перескочить» в обучении через усвоение значения слова в функции носителя эталонного представления к непосредственному усвоению его понятийного содержания (т. е. получению обобщения путем демонстрации детям объектов, в которых данный признак представлен в различных вариантах) приводят к тому, что слово остается «пустым», не может вызвать в сознании ребенка соответствующего образа, хотя на первый взгляд и «понимается» им, т. е. служит сигналом для выполнения определенных действий или опознания предметов. Это обнаруживается в том, что дети оказываются не в состоянии воспроизвести по слову знакомое им явление, свойство в рисунке (хотя владеют необходимыми для этого навыками рисования), не могут представить себе по описанию, состоящему из знакомых слов, даже весьма элементарную ситуацию.

Итак, становится очевидным, что слово не может сформировать у ребенка эталонных представлений о свойствах предметов, минуя его личный опыт, состоящий в обследовании этих свойств и их применении в перцептивных действиях. Оно лишь фиксирует этот опыт, позволяя затем широко применять его в новых условиях.

Но слово с его нормативным значением не является продуктом личного опыта. Оно продукт и частица общественного опыта. Поэтому оно направляет перцептивную деятельность ребенка в первую очередь на обследование именно тех разновидностей свойств, которые являются нормативными. Иначе говоря, роль слова в перцептивном развитии не сводится к фиксации сенсорных эталонов, она заключается также в переводе детей от выделения единичных, зачастую имеющих ситуативное значение эталонных признаков к усвоению систем чувственных качеств, выделенных в процессе общественно-исторической практики.