Что значит ЖИТЬ?

Когда мы говорим о таком понятии, как жизнь, прежде всего для себя мы должны чётко понимать, что вкладываем в это слово бессознательно и в обилии понятие ОСОБЕННОГО. Жизнь есть особенное, в силу того, что с ней сопряжено противопоставление небытию бытия, противопоставление обычному необычного, не бывшему феноменальное. Всё, что обычно не есть жизнь, всё, что имеет отклонения (особенности) есть жизнь. Можно с разных концептуальных позиций оценивать существующую реальность, иметь разные подходы к жизни и пониманию того как надо жить. Но если мы говорим о семантической (знаковой) сути жизни и об её exsistentia (понятии существования), то должны сказать, что жизнь определяется, как особенное и необычное. Но из повседневного понимания и событий каждодневной реальности мы знаем, что особенного в жизни не так и много порой, чаще это то, что подлежит определению банального, тривиального, заурядного и бытового. Что же делать? Получается, что мы не живём? Ведь особенного нет? В том и дело, что до сих пор на высоком международном научном уровне нет единого определения жизни, но даже, если, в общем-то, мы понимаем, что это, и если говорим, что это именно особое, необычное, феноменальное и творческое бытие человека в мире как по факту (статус существования), так и по потенциальности (возможность особого), то вся наша сфера социального и индивидуального бытия дисквалифицируема в силу отсутствия ОСОБЕННОГО. Это наше statu quo. Русский человек всегда имел своей особенностью, ментальной характеристикой мышления задавать вопрос: что делать? (хотя и Иммануил Кант, истинный мэтр немецкой философии задавался и многие другие) И ответ на этот вопрос очевиден: внедрять в жизнь на индивидуальном и что ещё лучше политическом уровне - культуру особенного бытия. То есть ЖИТЬ так, чтобы было соответствие словам Сенеки: "Жизнь как игра в театре...главное как она сыграна". Если же говорить конкретно, обратиться к фактической стороне, то нам надо всем, очень надо создавать свой образ, буквально задачей своей иметь, либо быть высокими в области религии и морали, либо культуры и образования, либо труда и внешней полезной деятельности, выбрать путь, одну из трёх свойственных человеку вершин деятельности: духовной, интеллектуальной или физической, деловой, каждый должен понять, что он может и идти к этому, но и дополняя другими двумя первое для себя. Вот тогда мы придём к тому, что Альфред Щюц (Alfred Schyuts) назвал феноменологической социологией, придём к повседневному великому. Надо очень хорошо подумать над своей жизни, ведь в конечном итоге главное не что ты делаешь, а какая мотивация в этом деле исходит от тебя, на что нацелен ты, в чём идея труда! И тогда всем нам станет лучше жить, потому что живём физиологически пока питаемся тем, что можно называть пищей естественной и живём внутренне, душевно и духовно пока питаемся пригодной пищей религия это, или культура, интеллектуальное или труд и деятельность, человек должен иметь смыслы. (A person must have the meanings)

Поле

Я очень много хотел от жизни. Я строил концепции и теории, я пытался сделать из существующего мира новую реальность, в которой воплотились бы черты жизни, той сокровенной, желанной жизни, где нет тления, где нет ужасов и нет проблем, я все силы и до сих пор отдаю на это. Я за счастливую жизнь. Я за лозунг о благе человека, его безболезненном и счастливом пребывании в океанах жизненных миров. И я протестую против того, что называется тление, увядание и конечность, трагичность и неизбежная драма жизни человеческой, жизни нашей!
Мы слишком далеко ушли. Мы слишком умные, чтобы желать просто быть и просто увядать, мы дерзаем и настаиваем, мы рушим и воздвигаем, наша идея масштаба вселенского посеять в мире семя любви, которая бессмертна, которая вечна, которая объясняет этот мир и уже когда созданы лекарства от зла даёт возможность пребывать в спокойствии сил и разумении наук, искусств и философии. Мы вообще должны быть особыми, людьми духа, исполинами веры, титанами прогресса, пророками духа и традиции естественной жизни наравне с созданием нового материала существования, жизни гармоничной и святой.
Но сталкиваемся с тем, что называется несоответствием. Глобальным несоответствием идей.
Я вышел в поле, я приехал в поле, в один из дней, с друзьями, это был пикник, привычный, дружеский, и выйдя в поле, выпив стакан пива, прикоснувшись к ветрам и серой мгле, пройдя по земле, втоптав свой след в рыхлый холодный августовский песок, увидев тяжесть мыслей и груз проблем в людях, близких мне и сам, ощутив горький вкус одиночества в томном уединённом созерцании себя, я понял, что вот она реальность. Мы, учёные, бьёмся над созданием нового, мой друг Декарт перевернул науку и мир, дал толчок к развитию нового, но где ты, Картезий? Где жизнь, которая была бы многомерной, непрекращающейся и вечной, мы не победили эти ветра, травы и звёзды, мы по-прежнему одиноки в своей борьбе.
Драмы, драмы, трагедии и диссонансы преследуют людей, и наша наука, которая хочет преодоления всего этого зла по-прежнему бессильна. Здесь, в поле, я понимаю, как я слаб. И начинаю ощущать, что ещё и виноват. Я очень сильно провинился перед многими людьми, они даже могут того не знать, я просто в мыслях критикую и обижаю их, но где-то и поступки мои просвечивают неискренность и предвзятость, какая же я скотина, а хочу создать новый мир. Так может вся проблема неосуществимости и привлечения в жизнь новшеств и побед науки в том, что нам просто надо научиться любить. И это означает, что во всех жизненных ситуациях быть людьми, которые не лгут на человека, Бога и историю. Любить – в этом заключено всё, в этом победа. Гуманитарное идёт впереди технического. Если будет дух, то и материи умножатся, если не будет души, то материи станут демонами.
Как же много мне дало это поле, эти, как волны гудящие травы, эти леса на горизонте, которые вроде бы одиноки, но в то же время будто смотрят на нас, будто проникают они в тайну нашей жизни, а не мы понимаем их, природа знает любовь больше нас, природа, недвижная, молчаливая, больше каждого из нас понимает, что такое любовь.
Вот так я оказался один на один со стихией, мирной в этот день, и понял что беспомощны мы все, и, пожалуй, жизнь была бы прекрасна тогда лишь, когда мы уподобились бы этой природе, были бы тихими, как она, могучими, как она, одновременно особыми и не влезающими в суету, развивающимися и увядающими спокойно, без паники и залихватства относящимися к грядущему.
Это было бы идеально и как свежий ветер, только постоянный ветер внутри нас, как источник жизни быть такими, но мы не можем быть таковыми, потому что нечто зудит внутри и требует изменения. Ты вроде бы приходишь к нужному и всё, достигнуто, свершилось, но потом опять нечто зудит и требует идти вразрез с достигнутым и добиваться того, что выше сил человеческих, что есть теория и апогей духа, ума и способностей человеческих, да, да, мы просто хотим быть богами.
Поле нас обличает, но мы всё равно хотим быть богами. Человек бывает перетряхнут будто жизнью, взъерошен и съеден обстоятельствами, понимать начинает, что вот она жизнь, какой она должна быть, я вижу её, но только чуть ощутив способность быть здоровым, он отходит от того откровения, которое было ему. Он отходит, но не забывает, потому что откровение – это чудо, чудеса не забывают, к ним охладевают, их замыливают повседневностью и убеждениями иного толка, нежели факт свершившегося освобождения и видения пути. Чудо живёт, но человек неверен ему, и тому, что за откровение дало оно.
Поле, какое оно большое, как удивительно сконфигурировано, в какой симметрии находится, какая небывалая геометрия открывается нам.
Разговоры у костра затягиваются, я тихонько отхожу к берегу реки: никто даже не заметил моего исчезновения на время. И я смотрю в воду, смотрю в небо, одновременно я созерцаю глубины таинственной реки, скрывающей в своих потоках, будто тайну и одновременно созерцаю открытое мне звёздами и свечениями небесных тел небо, будто показывающее что оно есть, и бесконечно велики те звёзды, которые скрываются за теми, что видно, что безбрежны воды и небеса, понимать начинаю я это.
Также безбрежна душа человеческая. В своих стремлениях и путях она необычна и свята, сама по себе, в независимости от того, что делает.
И тут приходит необычное. Не в голову, не в душу, а в какую-то мою самость, во всего меня в истории и времени. Приходит боль в душу от того, что я плох, и что однажды довёл до слёз ту, которую любил, как странно: мы расстаёмся и настаиваем на разлуке с теми, кого любим больше жизни, больше себя и даже порой дерзая любим больше Бога и природы. Так может машина времени бы пригодилась, чтоб возвратить всё на круги своя или ещё раз ощутить вкус юности желанной, вкус юности моей.
Я одинок, и вина в этом только моя, я оставил её, и теперь уже всё так изменилось, что не вернёшь на круги своя то, слишком много ошибок уже наделано и затухли лампады в храме любви, полярная ночь охватила землю чувств моих, судьба стала испаханной, и на ней произрастает терние.
Помню, как смотрю в её глаза и читаю признание в любви во всём образе её, но слова её ко мне иные: «как хорошо, что мы познакомились» - говорит Она. Если бы одной единственной, вот этой фразе я придал самое большое значение и тому, что прочитал в её глазах, тому фундаментальному откровению, которое в её жизни было самым первым по отношению к мужчине, ко мне, юноше, вполне уже мужчине по духу, сколько бы добра из этого вышло.
Но то, о чём я думаю, не просто слова, это не просто размышления, и сожаления, это всё имеет конкретную пользу в том, что я её могу ещё увидеть. Я начинал с бессмертия и технического изменения мира и вот к чему пришёл: к ней. Поле, ты меня изменило. Но я всё равно буду биться за иную жизнь, за построение священного мира, я буду изменять, я буду биться до конца и мне не важно, что это невыполнимо, лучше проигранное сражение, чем вечное взывание к постоянству.
Люди мыслят категориями богов, в этом их проклятие и благословение.