Уроки сурового детства: сила рождается в сопротивлении

Айседора родилась в той воздушной среде, где сознание людей раскачивается на качелях из облаков, а души, паря в небесах и пребывая почти в полной безмятежности, заботятся лишь о гармонии и презирают все слишком приземленное. Но такое состояние вовсе не означает отсутствие чувства реальности, напротив, детство с ничем не ограниченной свободой стало универсальным тестом на раннюю самостоятельность. В доме, где царствовали и были главными приоритетами упоительная музыка, высокое искусство и обнажающая действительность литература, все, что не касалось духовного, неизменно уходило на второй план. О хлебе насущном вспоминали лишь тогда, когда в доме не оставалось ни крошки. Самобытная атмосфера создала такую неслыханную свободу мышления, что даже школа отождествлялась с тюрьмой из‑за традиционного подавления каких‑либо проявлений индивидуальности, а общее образование сама Айседора позже назвала бесполезным. Обостренное чувство простора и неукротимая жажда совершенства, о которой часто твердила мать‑музыкантша, одновременно превратились в необходимость чутко прислушиваться и к своему собственному голосу – качество, настолько редкое в цивилизованном мире, что моментально выделяет его обладателей из однородной безликой людской массы. Конечно, такая свобода обычно дается нелегко, поскольку предполагает вызов. Поэтому на нее решаются лишь люди, исключительно уверовавшие в себя. Женщинам еще сложнее отважиться на подобную роль, ведь общество веками требует от женщины послушания, всегда исподлобья взирая на любые проявления ее самостоятельности и никогда не поощряя отступления от придуманной нормы. Айседора же, не задумываясь, шла наперекор всем и вся, что мешало раскрыться личности.

Без устали поощряемая матерью, еще маленькой девочкой Айседора научилась противопоставлять себя обществу при каждом возможном случае. Она делала это с такой решимостью и животной отрешенностью, словно от способности противостоять устоям зависела вся дальнейшая жизнь. Кажется, ее демонстративный вызов учителям в школе и всем окружающим проистекал из самой способности так себя вести, предмет спора в большинстве случаев оказывался вторичным. Девочку не страшили ни наказания, ни порицание старших, более того, их внимание и гнев подзадоривали, распаляли желание быть на виду, на слуху, противодействовать. Она очень рано убедилась, что бунт против устоявшихся правил может обеспечить более пристальное внимание окружающих, чем самое прилежное следование канонам; ее природе претило быть хорошей девочкой, она сама выбрала быть плохой.

Как ни странно, но это служило дополнительной мотивацией к более глубоким, чем у безликой массы, знаниям. Ведь чтобы выделяться, необходимо подкреплять свою выразительность чем‑то конкретным, понятным всем и признаваемым всеми. Поэтому историю и философию античности, лучшие произведения музыки и литературы, все то, чем могла заинтересовать детей с обостренной восприимчивостью их достаточно образованная мать, Айседора впитывала с вожделением, порой переходящим в экзальтированный восторг. Знания давали ей возможность идти на самый ожесточенный скандал в школе, ими она вооружалась, как рыцарь доспехами, копьем и щитом. Остроконечные и увесистые аргументы неплохо защищали собственное мнение, и это нравилось маленькой возмутительнице спокойствия. Уже в юные годы она была столь самостоятельной в воззрениях, что прямой отпор любому оппоненту постепенно стал частью удивительно дерзкого, почти всегда мятежного существа с непременно выпячиваемым самомнением. Уже в это время девочка обрела необъяснимое, порой какое‑то невротическое влечение к танцам, которое, вполне вероятно, брало начало в томительной необходимости высвобождать из своей неистовой натуры бурные волны энергии. Но, сочиняя ритмы и создавая поразительные сочетания страстных движений под музыкальный аккомпанемент матери, юная танцовщица неизменно вызывала умиление щедрых на поощрения окружающих. Постоянные ободрения матери довершили формирование представления Айседоры о своем месте в жизни. «Мое искусство уже заключалось во мне, когда я была маленькой девочкой, и тем, что оно не заглохло, оно обязано героическому и предприимчивому духу моей матери», – признавалась она в своей книге через много лет.

Мать, таким образом, дала Айседоре некое направление, на которое можно было опереться и затем развивать до идеи. И мать подтолкнула к главному – использованию танца в качестве уникального языка, возведению его в степень профессии и дела всей жизни. Бесконечная любовь и стопроцентная поддержка сделали всех детей этой семьи бесконечно уверенными в себе и отважными в любых начинаниях. Нельзя не согласиться с исследователем жизненного пути Айседоры Джином Ландрамом, который в качестве ключевого формирующего фактора выдвинул семейную обстановку, которая «стимулировала мышление, где благоговели перед искусством, а снисходительность переходила все границы».

Но в то же время семья заставила испытать девочку первую сильную фрустрацию, которая не только наложила отпечаток на все ее восприятие мира, но и оказалась одним из краеугольных камней ее скандальных вызывающих убеждений. Речь шла о безотцовщине, которая долго не давала покоя Айседоре, словно навязчивое невротическое беспокойство. Лишь благодаря здоровой психике и атмосфере всеобщей поддержки в доме беспокойные мысли об отце не превратились в патологический суррогат из ненависти и жажды использования мужской половины человечества. Она сумела заставить себя забыть как‑то оброненную одной из своих теток фразу‑приговор о том, что ее отец «был дьяволом, погубившим жизнь матери». Зато Айседора поняла, что мужчина не должен управлять судьбой женщины. Из детства она вынесла твердое решение самостоятельно распорядиться своей жизнью и не допустить, чтобы кто‑то мог ее сломать.

Очень скоро демонстративное нежелание походить на всех стало опираться на основательные гуманитарные знания, получаемые в семье и самостоятельно. Вызывающее поведение позже переросло в сознательное отметание всяческих авторитетов в пользу собственного видения отражения действительности в танце. Выработанное негативное восприятие коллективного похода за знаниями в конце концов привело к решительному отказу посещать школу. Компенсацией общения с закостенелыми в своих установках наставниками стали книги в публичной библиотеке – десятки, сотни книг были поглощены при слабом свете собранных накануне огарков в тишине мягких калифорнийских ночей. Айседора упоминала среди своих первых учителей Диккенса, Теккерея и Шекспира. Но, конечно, это было только началом большого плавания в глубоких водах фантастического моря. Дело не в признанных именах конкретных авторов, а в целостном, системном приобщении к мировой мысли, подключении к эволюционирующей системе аналитической информации, основа которой заложена в основном завещании предков – книгах. Первые учителя позволили ученице подняться до более сложного – Ницше, Шопенгауэра, Аристотеля, Марка Аврелия и многих других из тех, кто пытался в течение короткого жизненного пути осуществить синтез мироздания. В нестандартной, ориентированной на доминирование духовных ценностей семье Айседоре был открыт безбрежный и пленительный мир приключений, романтики и незыблемой философии, где хватало места для самого жадного воображения. Мудрость изобретательных рассказчиков заполнила вакуум общения со сверстниками, а жизнь в семье‑команде по единому художественному ритму предопределила трансформацию увлечений юности в серьезное занятие и патетическое отношение к нему.

Наряду с пьянящим ароматом свободы, который не способна была заглушить вопиющая нищета в семье, развивалась не менее поразительная самостоятельность и сосредоточенность. Мать‑одиночка с четырьмя малолетними детьми на руках, тихая и одухотворенная, обитала в нереальном мире сладкой сказки, лишь изредка окунаясь в жестокую нескладную реальность с отсутствием хлеба на столе и денег за уплату жилья. Образ отца в восприятии Айседоры был таким же туманным, как и вся цивилизация, очень часто казавшаяся огромной свалкой с кислым запахом гнили. В таких условиях кто‑то должен был взвалить на свои плечи груз ответственности за жизнеспособность семьи, и неудивительно, что этим кем‑то и оказалась старшая дочь Айседора. Так она и воспитывалась, живя одновременно в двух параллельных и непересекающихся мирах – сакраментальном и чудесном мире танца, музыки и искусства и гнусном, приторном мире абсурдных реалий, где по каждому поводу требуют деньги и где для обеспечения выживания необходимо соприкасаться с пошлостью и грязью. Так, наряду с художественной возвышенностью и невесомостью мира красоты в девочке стремительно развивались элементы практичности, которые в будущем создали прецедент компромиссов и баланса между высоким духовным и приземленным материализованным, что, увы, с наступлением глобализации становится необходимым условием формального успеха, если только к нему движутся самостоятельно, без помощи извне.

Столкновение с жизнью у Айседоры оказалось мучительной и полной болезненных ощущений школой выживания, но уловки, которые она вырабатывала в переговорах с мясником, борясь за получение в долг бараньих котлет, и умение распродать вязаные безделушки для спасения семьи от голода в будущем обеспечили ей свободу перемещения по миру и независимость от мужчин. Она научилась порхать над землей, как бабочка, знающая цену своему очарованию и способности удивлять окружающий мир. Хотя почти никогда не покидающее ее тонкое чувство реальности позволяло не переигрывать и не перегорать. Позже в своей книге Айседора Дункан отмечала: «Самое прекрасное наследство, которое вы можете оставить своему чаду, – это дать ему возможность самому пробиться в жизни, стоять полностью на собственных ногах». Зато, научившись с детства не завидовать богатым и «поражаться вздорности их жизни», девушка обрела иммунитет к деньгам, к власти материального, что для творца порой бывает базовым элементом успеха.

Интересно, что именно решение Айседоры изменило жизнь всей семьи Дункан. Девушка уверовала, что за границей ее ожидает ошеломительный успех. Любопытно замечание самой Айседоры по этому поводу: решение уехать вызрело под впечатлением прочитанных книг. Она жила с твердым намерением расширить границы существующей реальности, независимо от связанных с путешествиями рисков и проблем. Что мир начал меняться, порой необходимо сделать какой‑то маленький шаг навстречу изменениям, хотя бы сменить декорации вокруг, и, может быть, новые идеи, новые мысли позволят продолжить исследование потенциала собственной личности. Айседора поступила именно так, сделав бесчисленное множество попыток присоединиться к какой‑нибудь танцевальной труппе, чтобы хотя бы не умереть с голоду и помочь выжить матери и своим братьям и сестрам.

Она хваталась за любую возможность, порой совершая трюки, достойные знаменитых мошенников и врунов, и ее шаловливое озорство вызвало бы умиление, если бы не было пропитано трагизмом далеко не забавных реалий. Но это были уроки Жизни, и каковыми бы суровыми они ни казались, во многом благодаря постоянному чувству голода и отсутствию крыши над головой Айседоре удавалось выкристаллизовать и довести до очень высокого уровня исполнения свои экстравагантные танцы. Похоже, девушка не лукавила, когда утверждала, что ее танцы родились как удивительный синтез античной культуры, результат особого восприятия традиций древности и трогательной души эллинов, созданного ими театра и непринужденных, полных грации и жизненной энергии движений. Многое из передаваемого Айседорой было почерпнуто из учебников философии и поэтических сборников, но в основе танцевального ренессанса все же лежали развиваемые с детства восприимчивость и чувствительность. Мудрость веков, интерпретируемая при помощи эмоций пламенной игры и завораживающей страсти, не могла не тронуть современников. Это было новое, в этих танцах была гремучая смесь из соблазна и целомудренности, в них была отчаянная борьба за самовыражение и пугающая дикая экстравагантность. Вот почему на исступленные движения Айседоры Дункан, на ее странную одежду и экспансивную и несколько воинственную манеру преподносить свои танцы обратили внимание. Но это случилось не сразу.

К моменту решительного отъезда из Соединенных Штатов юная Айседора точно знала, что именно танец должен стать основой ее будущей деятельности. Важно, что, влача убогое существование, Айседора и ее родные – мать, сестра и два брата – пребывали в полной уверенности в своих силах и думали отнюдь не о выживании, а о безоговорочном, сокрушительном, как ураган, успехе.

От выразительной танцовщицы к «королеве жестов»

В начале шероховатого пути Айседоре пришлось испытать множество различных ролей. Вместо своих танцев ей нередко приходилось подстраиваться под требования примитивных людей, работающих для услады обывателя, выполняя за деньги движения, которые она считала «очень пошлыми и глупыми». Но это были ситуативные уступки и компромиссы, она все время пыталась нащупать свой путь, связанный с большим искусством. Затяжная борьба за выживание длилась довольно долго, стимулируя девушку к изворотливости и гибкости. Однажды благодаря тому, что очень «выразительно плакала», она получила роль в примитивной пантомиме, которую от всей души презирала. Терпеть приходилось всякое, но больше всего молодую артистку выводило из себя демонстративное равнодушие к ее танцу со стороны признанных в мире искусства людей. Ее не желали принимать, и это не только закалило девушку, но и научило ее поступать изощреннее в способах навязывания себя, быть практичнее. Она определенно была инородным телом в театре, явно не подходила для роли обычной непритязательной исполнительницы тех программ, которые были апробированы восприятием бесхитростной публики и приносили устойчивый доход. Айседора же всегда хотела чего‑то большего, чем неизменно вызывала раздражение и возмущение любящих покладистость и послушание импресарио.

В те жестокие годы выживания все члены семьи демонстрировали не только солдатскую выдержку, но и завидную предприимчивость. Однако Айседора отличалась просто потрясающей последовательностью и всегда присутствующим навязчивым желанием изменить ситуацию до таких масштабов, когда она сама начнет диктовать условия всему миру. Она искала свой путь с трогательным терпением и была предельно реалистична. «Меня считали чудачкой. Я обычно ходила за кулисами с томом Марка Аврелия». Неизвестно, было ли так на самом деле, или этот пассаж намеренно вплетен Айседорой для создания животрепещущей легенды о рождении великой танцовщицы с собственной философией, которая сумела выбраться из нищенского гетто и пробить себе дорогу сквозь толщу непонимания и бессердечности. Тем не менее, правдой можно считать то, что, даже танцуя до изнеможения за кусок хлеба, Айседора думала о совершенствовании своей личности, о создании чего‑то такого, что утолит ее болезненное тщеславие и заденет за живое людей, которые умеют ценить новаторское искусство. Эта фанатическая, никогда не покидающая девушку вера в исключительность ее танца и в способность очаровывать им лидеров, формирующих общественное мнение, порой заставляла ее отказываться от баснословных денег, за которые надо было пожертвовать частью своего искусства. Однажды она нашла в себе силы отказаться от великолепного, на первый взгляд, приглашения в мюзик‑холл, ибо это противоречило ее взглядам на продвижение идеи выразительного танца. Ради материальных благ, которые никогда много не значили в богемной жизни Айседоры, она не пожелала пожертвовать даже частичкой блеска, растворить ее для ублажения чванливых толстосумов и снобов, не способных оценить настоящее искусство, зато готовых платить большие деньги за развлечения. Эта вера, которая сродни сумасшествию, не подвела ее!

Важно заметить, что танцы для Айседоры Дункан, хотя и кажутся делом всей жизни, в действительности были лишь способом проникновения в иной мир, мир высокого искусства и многогранной экспрессии, на какую только способен человек самовыражающийся. Упомянутый факт отказа Айседоры от выступлений в мюзик‑холле среди прочего свидетельствует о понимании девушки того, что танцы не могут быть самодостаточным способом представления целостного образа, личности, способной войти в Историю. Конечно, она вряд ли задумывалась о том, чтобы оставить след в Истории, однако неутолимая жажда признания, безумное желание производить впечатление и находиться в центре всеобщего внимания гнала ее в водоворот жизни. Она была похожа на сорвавшийся с дерева листок, который в радостном вожделении поддается порыву ветра, чтобы жить в ином, более стремительном темпе, находиться в новом измерении. Айседора обладала незаурядным интеллектом и самостоятельно приобретенными многоуровневыми знаниями, позволяя себе при этом давать резкие, порой довольно сочные оценки по поводу всего, касающегося мира искусства; имея такой базис, она не могла допустить, чтобы ее жизнь была посвящена лишь танцу или примитивному добыванию денег. Как‑то она сама признала свое отношение к танцу как к средству в порывистом импульсивном письме в редакцию журнала «Эклер» в ответ на весьма нелестную статью русского парижанина Мережковского. «Но мои ноги – наименьшее из моих средств, потому что, не будучи акробатом или танцором, я претендую на то, что я артистка. И будь я даже без ног, я все равно могла бы творить свое Искусство». Конечно, смысл, вложенный Айседорой в слово «артистка», много шире и выше просто понимания играть, отображать искусство. Речь идет о сознательном представлении себя Человеком Творящим, а значит, дающим нечто новое, более весомое и близкое к вечности, чем экстравагантное представление танца.

Будучи женщиной‑музой, она вознамерилась превратиться в самобытный источник вдохновения, энергии и информации, несущий окружающему миру нечто новое и удивительное. Она намеренно говорит о своей миссии, которая связана с исключительной и в какой‑то степени выдающейся деятельностью. Фактически для Айседоры называться просто искусной танцовщицей было подобно оскорблению, потому что танцы как способ самовыражения подвластны многим, а танцы как символ и средство представления высшего Искусства – только Айседоре Дункан. Она сама претендовала стать живым, канонизированным обществом или хотя бы его элитой, символом, неповторимым и излучающим таинственный и притягательный свет. Для решения такой сверхзадачи нужно было соответствующее окружение, способное понять ее, переварить и принять в свой круг, неформальный клуб с плотно закрытыми дверьми, состоящий из эксцентричных знаменитостей, которые формируют общественное мнение и даже направления развития разных областей общественной жизни. И потому она стала умело подбираться к людям, значимым в обществе и благосклонно относящимся к ее творческим порывам.

При характеристике Айседоры непременно должна быть упомянута направленность ее деятельности на живых, существующих и творящих рядом личностей. Тонкая восприимчивость молодой женщины позволяла ей безошибочно выбирать цели. К примеру, представляется не случайным создание Айседорой танцев под музыку ставшего известным в Америке композитора Энгельгарта Невина, что спровоцировало их встречу, дружбу и цепную реакцию новых, весьма важных для начинающей танцовщицы приглашений. В своей книге Айседора достаточно откровенно отмечает, что в период американских проб она томилась мечтами о Лондоне, где «можно встретить множество известных писателей, художников и других жрецов искусства». Можно не сомневаться, что в отличие от большинства мечтательниц эта, на первый взгляд, слишком романтичная натура подходила к делу довольно конкретно, совершая решительные поступки, направленные на прямое сближение с теми или иными знаменитостями своего времени. В конце концов отсутствие динамичности продвижения в Америке толкнуло ее в дебри первого английского мегаполиса на поиски новых ощущений и новой реальности. И в этом, и большинстве других судьбоносных поступков Айседоры Дункан импульсивные сиюминутные порывы с невероятной гармонией переплетались с четко продуманными действиями. Европа с ее многовековыми культурными традициями и статусом законодателя мод в искусстве представлялась более благоприятной средой для внедрения своих идей, тем более что они преимущественно базировались как раз на основе культовых древнегреческих произведений. Эллада и ее подзабытые ценности, возрождаемые проницательной Айседорой, были гораздо ближе европейцам, чем ориентированным на прагматизм и формальные достижения американцам. Скорее всего, определенная часть даже высокообразованных американцев не имела понятия о том, что взращивала Айседора, демонстрируя странные для традиционного восприятия танцевальные движения. Они видели лишь танцы, а эта удивительная девушка настойчиво предлагала им заглянуть глубже. Именно это неприятие программы

Айседоры Дункан и породило в ней поздние негативные оценки американского образа жизни, а «покорение» Америки, предпринятое в паре с Сергеем Есениным, во многом было попыткой избавиться от комплекса отчуждения от родины.

Даже в период становления упорная искательница счастья продумывала все до мельчайших деталей, а ее скандальные, резонансные выходки нередко оказывались плодами долго вынашиваемого решения, учитывающего практически все факторы восприятия. Хотя впоследствии эта женщина приобрела в Европе репутацию «королевы жестов», ее следовало бы назвать «королевой скандалов». Нельзя не признать, что психика Айседоры Дункан была чувствительна, как грудь юной девы, и реагировала на малейшие колебания окружающей среды. Она страдала даже галлюцинациями и верила в тайные, полные мистики прорицания. Иногда она могла метаться полночи по пустынному городу. И все же женщина эта всегда с потрясающей логикой умела дать оценку происходящему. Ее подруга Мэри Дести вспоминала, что, придя как‑то в состояние крайнего возбуждения, движимая эмоциональным порывом, Айседора один раз предложила для выражения презрения к материальному вышвырнуть на мостовую из парфюмерного магазинчика Мэри все флаконы вместе с их содержимым. Однако, вовремя спохватившись, затейница скандалов отказалась от такого шага, холодно заметив, что это стало бы хорошей рекламой товару.

Айседора Дункан была признанным мастером эксплуатации возможностей окружающих. Причем нередко ее фантазия рождала такие безупречные формы взаимодействия с окружающим миром, что те, кого она просила о помощи или услуге, с радостью соглашались, без труда усматривая выгодные условия для своего участия в проекте. Так, молодая танцовщица сознательно стремилась попасть в поле зрения известных, а еще лучше резонансных и даже скандальных личностей. Это позволяло Айседоре настраиваться на их волну, как ловкий гребец каноэ или байдарки подстраивается под более сильного спортсмена, идущего впереди на полкорпуса лодки. Эта привычка прогрессировала у Айседоры Дункан в течение всей ее жизни, и пересечение ее судьбы с судьбой Сергея Есенина представляется делом рук этой одержимой фурии, умеющей поражать своим колдовским обаянием и демонической внутренней силой. Любопытно, что самой безобидной услугой, о которой просила Айседора, была просьба выступить перед ее аудиторией со вступительным словом «о танцах». Понятно, что, говоря о танцах в принципе, перед выступлением Айседоры Дункан выступающий проявил бы крайнюю недоброжелательность, если бы не сказал несколько лестных слов о самой исполнительнице. Таким образом, самые авторитетные представители общества продвигали интересы Айседоры Дункан, мало задумываясь над виртуозностью плутовки из Америки. Айседора настолько преуспела в использовании известных людей, что однажды убедила выступить даже государственного деятеля Франции такого уровня, как Клемансо. «Короли, принцы, великие князья и другие люди, которых мы ежедневно встречали, – все казались естественной частью картины, а так как мы тоже были ее частью, нет ничего удивительного в том, что мы были с ними на самой дружеской ноге», – вспоминала впоследствии верная Мэри Дести. Не в этом ли проявлялось высшее искусство Айседоры Дункан: поражать меткими стрелами обаяния лучших представителей общества, притягивать их и затем заставлять подыгрывать в своей авантюрной игре в великих?

При рассмотрении образа Айседоры Дункан как женщины, давшей миру нечто новое, стоит обратить внимание на одно откровенное замечание все той же Мэри Дести: «Невозможно вспомнить ни одного ее танца, потому что у этой женщины с заоблачных высот нет выученных “трюков”, которые можно было бы запомнить и повторить». Еще более интересна оценка Ивинга, опубликованная в советской «Правде» сразу же после трагической смерти танцовщицы. Стоит оговориться, что эта оценка профессиональна и аполитична, она вряд ли может быть предвзятой, учитывая почтительное отношение к Айседоре со стороны большей части советских политиков, и особенно наркома Луначарского. Итак, в газете беспристрастно отмечалось: «Отрицая классическую технику, Дункан не смогла предложить вместо нее сколько‑нибудь развитую систему движений…Дункан, по‑видимому, вообще не признавала за танцем самодовлеющей ценности». Зато этот же эксперт подчеркивает, что «несравненно большее социальное значение имели ее воспитательные планы», подтверждая таким образом многогранность миссии, которую взяла на себя Айседора. Сама она старалась быть исключительной и неповторимой, и в этом логика построения ее стратегии. Танцы в ней занимали лишь часть, причем далеко не самую главную. Не только на сцене, но и в жизни вообще она жаждала быть первой самкой и не терпела, если кто‑то становился у нее на пути. Однажды жена выдающегося композитора Козима Вагнер наблюдала на театральной репетиции, что когда учащаяся и подражающая Айседоре Мэри Дести оказалась очень похожей в движениях и игре на законодательницу танцев, Дункан мгновенно превратилась в рассерженную львицу. Обезумевшая, она бросилась на оторопевшую подругу, как на жертву, и, бешено тряся ее за плечи, закричала, чтобы она «никогда ЭТОГО больше не делала». Самой Мэри больше всего запомнилась много раз повторенная фраза Айседоры по дороге домой: «Это ужасно, даже выражение глаз мое! Больше никого учить не буду». Победившая в этой сцене примитивная женская логика Айседоры вполне понятна: она не желала делить славу и успех с кем бы то ни было, и более всего не желала делать это с первой подругой. Да она скорее убила бы ее, чем позволила приблизиться к себе. Только она одна должна быть живой легендой, монументом во плоти. К счастью для самой Айседоры, которая редко относилась к людям с таким же благоговейным чувством, как они к ней, у сильных людей всегда бывают тени. И Мэри Дести оказалась не только преданной, но и полезной помощницей. Постаравшись забыть о происшедшем, она написала книгу об Айседоре Дункан, представив ее великой и восхитительной личностью, озаренной божественным сиянием гениальности. Пользуясь выражением самой Айседоры, можно было бы воскликнуть по этому поводу: «Каким же бесхитростным является наш мир!»

И в конце концов ее заметили. Появились приглашения, начались постоянные выступления у крупных покровителей искусства и просто у влиятельных богатых людей. Порой без денежного вознаграждения, только за новую возможность распространить информацию о себе как о блестящей танцовщице и женщине, открывшей новое направление в танце, в самовыражении. Это были предвестники ослепительного успеха.