Природа и политика

159 В 1980—1990-е годы ряд социальных теоретиков в длин­ный перечень провозглашенных тогда «концов» (истории и автора, искусства и философии) включили и конец природы [см.: Giddens, 1994; Smith, 1992]. Риторическое обоснование «конца», как правило, включает поправку относительно того, что речь идет не о безоговорочном исчезновении того или иного феномена, но лишь об исчерпании традиционного его понимания.

159 Так, говоря о природе, Ульрик Бек настаивает, что наступил «конец противопоставления природы и общества» [Бек, 2000: 98], имея в виду, что природа, без разрушения кото­рой современное общество не могло бы существовать, стала частью общественно-экономического и политического разви­тия.

159 Нет смысла представлять природу первозданной, и непра­вы будут те, кто мыслит ее находящейся вдалеке.

159 Все это в про­шлом, теперь потенциально каждая ее малая часть может быть модифицирована, и нет ни единого места на земле, не затро-160-нугого антропогенной активностью.

160 Бек справедливо обраща­ет внимание на то, что язык нас дезориентирует, когда мы про­должаем говорить об «окружающей» среде, тогда как «инду­стриально преображенную "внутреннюю природу" цивилизованного мира следует воспринимать не как окружающую среду, а как внутреннюю среду, относительно которой наши возмож­ности дистанцирования и разграничения проявляют свою не­состоятельность» [Бек, 2000; 99).

160 Эти оценки совпали по времени с разворачиванием пара­дигмы социального конструктивизма, в рамках которой невоз­можность отделить друг от друга социум и природу в их дей­ствительном материальном существовании была дополнена впечатляющей демонстрацией социальной сконструирован­ности представлений о природе и активной манипуляции понятием естественного в социальных и политических целях [см.: Eder, 1996; Robertson, 1996].

160 Так, географы Ноэл Кэстри и Брюс Браун настаивают, что сегодня продуктивнее задаваться не вопросом о том, что общество делает с природой, но вопросом «кто конструирует какие природы, с какими целями и с каки­ми социальными и экологическими последствиями?» [Castree, Braun, 2005].

160 Драматическое одиночество человека в мире микробов, подчеркнутое в реплике свердловского губернатора, может быть истолковано так, что отношение «человека» к «природе» определяется ситуативно, в рамках местоположенных практик самых разных «публик».

160 Эти отношения двусмысленны, раз­личны и произвольны.

160 Деловые сообщества и сообщества по­литиков, делегируя из своих рядов экспертов, должны как-то совладать с этой двусмысленностью, губернатор, надо сказать, справился с этой задачей не худшим образом.

160 Фактически, повторим, его реплика - это вариант аргумента о «неуправляемой природе», который активно, настаивают Джон Урри и Фил Макнахтен, воспроизводят члены правящих сообществ посредством «официально-бюрократических, научных и уп­равленческих дискурсов» [Urty, Macnagbten, 1998].

160 Нам этот

161 аргумент знаком по освещению в прессе начала отопительно­го сезона: он всегда застает коммунальщиков врасплох

161 Моральная и политическая насущность вопросов глобаль­ного потепления, эксплуатации транснациональными корпо­рациями экологии малоразвитых стран, последствия биомеди­цинского картографирования генетической системы — все это побуждает по-новому присмотреться к динамике отношений природы и общества, к тому, какие возможности для освобож­дения людей эта изменившаяся динамика может содержать. Люди стремятся сохранить свои среды обитания, будучи вклю­ченными во властные отношения.

161 При капитализме множе­ственные социоэкшогические отношения доминирования и подчинения скрыты за товарными отношениями. Тем не менее город оказывается местом соединения разнообразных социо- экологических процессов — от ближайшего подвала до отда­ленных уголков земного шара. Эрик Суингеду продолжает эту тему в книге «Социальная власть и урбанизация воды» [см.: Stvyngedouw, 2004].

161 Регуляция поступления воды в города го­родскими властями — иллюстрация необходимости развития марксистской урбанистической политической экологии. Ее главный тезис в том, что материальные условия городской природы контролируются и манипулируются в интересах эли­ты за счет маргинализованных слоев населения.

161 Эти условия в свою очередь зависят как от социальных, политических и эко­номических процессов, так и от культурных конструкций и репрезентаций, определяющих, что понимается псд «городс­ким» и «природным».

161 Ученица Суингеду, оксфордский городской географ Мария Кайка в книге «Город потоков» [см.: Kaika, 2005] предлагает мыслить современный город как гибридный «ландшафт-па­лимпсест».

161 Кайка на примере воды в городе показывает, что, хотя природу и город уже ничто в умах людей не связывает, циркуляция воды в городе определяется политикой: снабжение водой — это арена, на которой разворачиваются конкретные политико-экономические программы.

161 Каким образом полито-162-ческая экономия урбанизации проявляется в дискурсивных и материальных практиках в отношении воды?

162 Если в пору куль­турного энтузиазма в отношении индустриализации плотины и водонапорные башни были популярными у людей местами посещения и отдыха, возле них даже устраивались пикники, то постепенно успехи промышленности и повсеместность техно­логии стали привычными, а процессы коммодификации укры­ли от человеческих глаз «потоки природы» и включенные в них властные отношения: вода течет из крана и наливается из бу­тылки, так что о ее происхождении с неба или из реки не за­думываются, Кайка рассматривает, каким образом процессы приватизации сказались на снабжении Лондона водой начи­ная с 1970-х годов. Кратковременные интересы любой частной компании, то есть ее нацеленность на максимально быстрое получение прибыли, ведут к тому, что экологические и со­циальные интересы всегда будут последними, что она примет во внимание.

162 В случае Лондона недостаток ресурсов, отведен­ных для поддержания водопровода в порядке, приводил к мно­гочисленным авариям и потере воды.

162 Побудить компании к учету экологических последствий их деятельности могут толь­ко специальные меры, рассчитывать на логику рынка в данном случае совсем не приходится.

162 Многочисленные превращения и метаболизмы, поддержи­вающие и определяющие городскую жизнь — от воды и пищи до сотовых телефонов и компьютеров, — нерасторжимо пере­плетают между собой физические и социальные процессы.

162 За ними важно видеть различные варианты городских экологий — от «умных» домов и ухоженных парков, сосредото­ченных на территориях «дворянских гнезд» и коттеджных по­селков, до вредных отходов, таящихся в почве под домами попроще, квартиры в которых отделаны дешевыми, но вред­ными для здоровья материалами.

162 Внимание к разнообразию вариантов взаимодействия города и природы позволяет вне­сти уточнения в тезис Энгельса о принципиальной «неустой­чивости» городов: процессы развития городской экологии та-163-ковы, что если одни группы от них страдают, то другим они приносят выгоду.

163 Урбанистическая политическая экология призывает задавать такие вопросы; кто платит за развитие го­родской экологии, а кто от этого приобретает выгоду? каким образом воспроизводятся глубоко несправедливые социоэкологические отношения?

163 Самым зримым процессом, делающим политическую эко­логию насущной теорией, является каммодификагщя природы, или окружающей среды, с целью увеличения шансов городов и регионов на победу в глобальном или национальном сорев­новании по привлечению инвестиций.

163 Так, в США понятия ус­тойчивого развития (sustainable development) и умного роста (smartgrowth) активно используются в рамках дискурса «зеленой революции» (green revolution) во имя улучшения экологи­ческих условий жизни людей.

163 Нередко, однако, это оборачива­ется улучшением условий жизни только для состоятельных людей.

163 Политики устойчивого развития (защита «зеленого пояса» города, продвижение «зеленых» районов как привле­кательных для состоятельных людей и так далее) вытесняют людей с низким заработком в отдаленные районы, что влечет за собой увеличение времени на дорогу до работы и, соответ­ственно, негативное воздействие на окружающую среду.

«Умный рост»

163 «Умный рост» (smart growth) — инициатива американских планировщиков и городских властей, тесно связанная с поня­тиями качества жизни и нового урбанизма. Американский Ин­ститут городского землепользования (American Urban Land Institute) определяет «умный рост» как сочетание экологичес­кой устойчивости и неотрадиционалистских подходов к поли­тике широкой коалиции интересов, нацеленной на усиление стратегического планирования и эффективное использование городского транспорта [см.: Thorns, 2002].

163 Сан-Франциско и

164 Портленд — два города, где такие коалиции особенно влия­тельны.

164 К примеру, два раза в год мусорщики Сан-Франциско соби­раются на обед вместе с городскими властями: вино предостав­ляют местные виноделы, зелень — фермеры. Это знак при­знания вклада мусорщиков (их называют работниками но очистке города — sanitation workers) в сельскохозяйственное производство. Они ежедневно доставляют 350 т пищевых отхо­дов на городскую фабрику компоста. Жители Сан-Франциско следуют так называемой системе «Fantastic 3», складывая про­изводимый ими мусор в три корзины: для перерабатываемых отходов, пищевых и всего остального.

164 Первые два типа отходов вывозятся бесплатно, за вывоз третьего типа жители платят. Все это позволило на 70 % сократить вывоз мусора на городские свалки, расположенные, как и везде, на прилегающих к городу полях Программа по изготовлению компоста - самая значи­тельная в США — также позволяет уменьшить экологический отпечаток города.

164 Исследования, проведенные в городе, пока­зали, что 20 % выбросов связаны с гниением, в особенности с метаном, получающимся от разложения пищевых отходов. Хотя есть технологии, позволяющие улавливать метан на свал­ках, они не очень эффективны: до двух третей газа улетучива­ется.

164 Изготовление компоста гораздо более эффективно: метан поглощается, а город получает продукт, который продает фер­мерам, владельцам виноградников и полей для гольфа. Две ты­сячи ресторанов и большинство жителей сортируют свой мусор.